Уже не первый раз встречается мне на просторах «Дзена» чья-то «премудрая» мысль о том, что в советской литературе был культ смерти. Дескать, учили советские поэты и писатели не жить, а умирать, поэтому и читать их произведения не нужно, более того, даже вредно современным людям, особенно детям.
Познакомьтесь с несколькими комментариями к моей статье «За бочку варенья да корзину печенья».
_
Piter Pen
12 д
как будто буржуины бы им косить и пахать не разрешали бы ) да ещё и печенье с вареньем. а какой толк от коммуняк, кроме посмертного салюта, вообще не понятно.
совершенно дебильная сказка
Ответить
_
Ярослав Саликов
12 д
Piter Pen, написано занятно, но смысл да, странный. И откуда вообще этот культ смерти, даже детской, в советской литературе?
Ответить
_
2 м
никогда не понимал, за что эти блаженные воевали. как будто буржуины им сено косить не давали бы. у буржуинов и одежда красивая, и варенье, и печенье... а эта красная армия только шляется непонятно где постоянно
_
Иван Катамаранов
2 м
Между Аркадием Гайдаром с его милитаристскими повестями, пропитанными кровью и бессмысленной ненавистью к людям, о жизни которых советскому человеку знать было запрещено , и его внуком, давшим советскому человеку свободу выбора своей жизни, свободу узнавать мир собственными глазами и просто изобилие в магазинах, выбираю Егора Тимуровича.
У нашего человека есть удивительное свойство плевать в руку помощи и лизать сапоги своим мучителям.
_
Вот такие комментарии. Вот такие комментаторы.
Зачем им все эти Мальчиши-Кибальчиши, Павки Корчагины, Женьки Столетовы? Они же мешают процессу пищеварения. Ведь главное в жизни плохишей (и живших когда-то, и современных) — непрерывная жрачка. Потребитель никогда не насытится, ему нужно всё больше и больше, это жадное бесконечное пожирание всего и вся, расходование всяческих ресурсов для удовлетворения своих, в основном низменных, потребностей и есть сущность потребителя, на потребу которому буржуины выстроили свой порядок.
Но даже кадавры-образованцы, сидящие в высоких кабинетах, начали понимать, что воспроизводство «гениальных потребителей» губительно для страны: кто будет Родину защищать, если превыше всего своя шкура, своё ненасытное брюхо, свои завидущие глаза?
Вот информация от «Педсовета» (https://pedsovet.org):
Единый учебник по русскому языку и литературе появится в российских школах через два года — к 1 сентября 2025 года. Об этом министр просвещения Сергей Кравцов сообщил на слушаниях в Совете Федерации.
Он напомнил, что с 1 сентября все школы преподают русский язык и литературу по единой федеральной программе (ФООП). В школьный курс вернулись произведения советских и российских писателей, ранее из него исключённые: например, «Русский характер» Алексея Толстого, «Как закалялась сталь» Николая Островского, «Молодая гвардия» Александра Фадеева.
Как это будет преподаваться и восприниматься, не знаю. Моральных уродов расплодилась тьма-тьмущая. Я видела на улице компанию недорослей, которые ржали над репликой девчонки в адрес какого-то парня: мол, смотри, замёрзнешь — Карбышевым станешь. И самой девице, и её окружению было очень весело. Конечно, как не посмеяться над смертью героя? Какие ещё могут быть герои? Дураки они все, клинические идиоты. Нужно было предавать, продавать, сразу сдаваться врагу, главное — сохранить свою шкурку, залезть в свою норку, набив кладовку доверху.
Правда, глядя на не обезображенное интеллектом лицо министра, трудно поверить, что он сам дошёл до мысли о необходимости хоть каких-то изменений в системе образования, скорее, в очередной раз явился рупором чужих идей.
В 1926 году Маяковский написал стихотворение «Искусственные люди». Вот его начало:
Этими —
и добрыми,
и кобры лютѐй —
Союз
до краёв загружён.
Кто делает
этих
искусственных людей?
Какой нагружённый Гужо́н?
Чтоб долго
не размусоливать этой темы
(ни зол,
ни рад),
объективно
опишу человека —
системы
«бюрократ».
Сверху — лысина,
пятки — низом, —
организм, как организм.
Но внутри
вместо голоса —
аппарат для рожений
некоторых выражений.
Век прошёл, товарищ Маяковский, — ничего не изменилось, только бюрократов этих и вообще искусственных людей расплодилось ещё больше.
Но есть и другие люди — творцы, созидатели, преобразователи, деятели, которых волнует мироустройство, которые не остаются в стороне от забот и тревог других, не эгоисты, а альтруисты, не хапуги, а бессребреники, люди бескорыстные, честные и справедливые, для которых высокие идеалы и духовные ценности превыше телесного удобства и довольства.
Таков лесничий из рассказа Севера Гансовского «День гнева». Эпиграфом к нему является выдержка из вымышленного документа:
П р е д с е д а т е л ь к о м и с с и и.
Вы читаете на нескольких языках, знакомы с
высшей математикой и можете выполнять
кое-какие работы. Считаете ли вы, что это
делает вас Человеком?
О т а р к. Да, конечно. А разве люди
знают что-нибудь ещё?
(Из допроса отарка. Материалы
Государственной комиссии)
И сразу становится понятно, что фантастика здесь просто инструмент писателя, приём, который позволяет заострить нужную автору проблему — что значит быть Человеком?
Преуспевающий журналист Бетли приезжает в отдалённую местность, где люди страдают от отарков. Для него это очередное редакционное задание и возможность блеснуть своим пером, а также получить высокий гонорар. Встретивший его лесничий Меллер, местный житель, совсем иначе относится к происходящему.
Лесничий вдруг остановил коня. В голосе его была горечь.
— Послушайте, зря мы всё это обсуждаем. Всё напрасно. Я уже десять раз отвечал на такие вопросы.
— Что напрасно?
— Да вся эта наша поездка. Ничего из неё не получится. Всё останется, как прежде.
— Но почему останется? Я приехал от влиятельной газеты. У нас большие полномочия. Материал готовится для сенатской комиссии. Если выяснится, что отарки действительно представляют такую опасность, будут приняты меры. Вы же знаете, что на этот раз собираются послать войска против них.
— Всё равно ничего не выйдет, — вздохнул лесничий. — Вы же не первый сюда приезжаете. Тут каждый год кто-нибудь бывает, и все интересуются только отарками. Но не людьми, которым приходится с отарками жить. Каждый спрашивает: «А правда, что они могут изучить геометрию?.. А верно, что есть отарки, которые понимают теорию относительности?» Как будто это имеет какое-нибудь значение! Как будто из-за этого их не нужно уничтожать!
Понятно, что отарки не люди, но насколько человечны те, кто пренебрегает жизнью людей ради чудовищного эксперимента?
Разговор на эту тему идёт в моей статье «Быть человеком».
Фермеры не могут уехать из опасного места, где отарки-людоеды всё держат под своим контролем. Но лесничего ничто не держит: у него нет ни хозяйства, ни семьи. Почему же он не уезжает? Да потому, что не может бросить людей на произвол судьбы. Они и так уже брошены всеми, и прежде всего властями. И лесничий борется с отарками, и привлекает на свою сторону приехавшего журналиста, и даёт людям надежду, и они в конце концов объединяются и берут в руки оружие, чтобы избавиться от пожирателей, потребителей людей.
Лесничий знал, на что идёт, знал, что в конце концов погибнет от лап отарков, но не мог поступить иначе.
Это и есть герой. Это и есть настоящий человек.
Только это не культ смерти, потому что писатель вовсе не поклоняется ей, не воспевает её, — он воспевает Человека. Человека, способного превозмочь страх, слабость, эгоизм, способного выйти за границы своей повседневности.
Помните такого писателя, публициста, критика и общественного деятеля — Николая Гавриловича Чернышевского? Он особо выделял «трагическое возвышенного». В статье «Возвышенное и комическое» Чернышевский писал о том, что «трагическое есть великое страдание человека или погибель великого человека», «трагическое есть ужасное в человеческой жизни». Критик называл возвышенным ту форму прекрасного, в которой идея кажется переходящей за пределы отдельного предмета, где она является в своей всеобщности, безграничности.
Участь лесничего трагична, а его смерть возвышенна, потому что он вышел за пределы своего «я»: сначала защищал фермеров и их семьи с ежедневным риском для жизни, а затем погиб в лаборатории, осаждённой чуть ли не всеми отарками. Его судьба — воплощение идеи служения людям.
И гибель лесничего была не напрасной. Вот последние строки рассказа:
Уже не чувствуя, как его терзают, в течение десятых долей секунды Бетли успел подумать, что отарки, в сущности, не так уж страшны, что их всего сотня или две в этом заброшенном краю. Что с ними справятся. Но люди!.. Люди!..
Он не знал, что весть о том, что пропал Меллер, уже разнеслась по всей округе и доведённые до отчаяния фермеры выкапывали спрятанные ружья.
От вооружённой борьбы с чудовищами местных жителей останавливал страх за свои семьи: отарки были хитры, они приходили в дома и брали в заложники детей, чтобы их отцы не вздумали сопротивляться. К тому же у фермеров был защитник — лесничий Меллер. Он не расставался с ружьём, отстреливал отарков и возвращал детей родителям. Но когда лесничий пропал, что оставалось делать людям, доведённым до крайней черты, до полной безнадёжности? И они, презрев страх смерти, тоже вышли за пределы своего «я». Понятно, что в борьбе с отарками жертвы неизбежны, но, если люди объединяются в решительном порыве, их трудно остановить, а значит, победа будет за ними.
Да, трагическое — это ужасное в человеческой жизни, однако слово «ужасное» означает не только очень страшное, но и чрезвычайное по степени проявления, превышающее обычную меру.
А что такое обычная мера в нашей жизни? Из чего складывается наша жизнь? Из дыхания, движений, восприятия, актов самосознания, общения, труда... Вспомните свой день. Всё повторяется, существование монотонно: чередование сна и бодрствования, голода и сытости, покоя и движения, работы и отдыха, будней и праздников, и почти ничего принципиально нового. Я говорю о взрослом человеке прежде всего, потому что ребёнок, особенно маленький, смотрит на мир иначе, и для него каждый новый день приносит открытия. Но постепенно не новизна, а повторяемость известного начинает преобладать. Я обобщаю, конечно.
Это не хорошо и не плохо, просто констатация фактов. Но ничего возвышенного в такой жизни нет. А человек становится Человеком, когда думает не только о себе, когда стремится сделать больше, чем может обычно.
Сила искусства, литературы — в призыве стать Человеком. Вот почему в художественных произведениях много трагического: тяжкие страдания человека и его гибель раскрывают невосполнимость этой утраты и утверждают общественно значимые начала, заложенные в личности. Герой становится бессмертным, покрывает себя неувядающей славой, его образ воздействует на разум и чувства людей, на современников писателя и на последующие поколения.
Аристотель открыл особый характер влияния трагедии на душу человека. Мыслитель использовал понятие «катарсис», понимая под ним очищение посредством страха и сострадания, духовную разрядку, испытываемую читателями и зрителями в результате сопереживания трагическим героям. Да, они погибают — отсюда скорбь, но их образы живут в душах людей — отсюда радость. Трагическая личность вырастает над обыденностью, и жизнь этой личности продолжается в жизни человечества.
Таков и Кибальчиш из повести Аркадия Гайдара «Военная тайна» — самоотверженный храбрый мальчишка, вставший на место отца и старшего брата в борьбе с врагами своей страны. Сказку о нём Алька рассказывает вожатой Натке.
— Я не знаю истории, — подумав, ответил Алька. — Я знаю одну сказку. Очень хорошая сказка. Только это не такая... не про кошек и не про зайцев. Это военная, смелая сказка.
— Расскажи мне, Алька, смелую военную сказку, — попросила Натка, и, потушив свет, она подсела к нему поближе.
Тогда, усевшись на подушку, Алька рассказал ей сказку про гордого Мальчиша-Кибальчиша, про измену, про твёрдое слово и про неразгаданную Военную Тайну.
Потом он уснул, но Натка долго ещё ворочалась, обдумывая эту странную Алькину сказку.
Затем октябрята просят Натку рассказать им сказку, и она с разрешения Альки увлекает всех его историей о Мальчише-Кибальчише. Аркадий Гайдар хорошо разбирался в детской психологии, постоянно общался с ребятами, он знал, что детям нужны сказки не только про кошек и зайцев, но и «смелые», героического характера, где персонажи поставлены в крайние ситуации, требующие величайшего напряжения.
Такие сказки тоже являются познавательными, только слушатель узнаёт информацию не о мире, а о самом себе: оказывается, человек может быть таким, значит, и я тоже могу быть как этот герой. Ребёнок чему-то изумляется, чем-то возмущается и восхищается, из-за чего-то радуется и горюет, он испытывает сильные чувства, даже новые чувства, у него появляются заветные желания и возвышенные стремления.
Мы и в детстве осознаём свои слабости: вот тут я струсил, был нерешителен, позавидовал другу, из-за какой-то ерунды разозлился, нагрубил близким, обидел животное или человека... И не всегда рядом с нами достойные взрослые люди.
Тогда на выручку приходит мир книг, как это произошло с Алёшей Пешковым, ставшим Максимом Горьким. В автобиографической повести «В людях» писатель так рассказывает о влиянии книг на его личность:
...Как будто некий свет, скрытый между строк, освещал доброе и злое, помогая любить и ненавидеть, заставляя напряжённо следить за судьбами людей, спутанных в тесный рой. Сразу возникло настойчивое желание помочь этому, помешать тому, забывалось, что вся эта неожиданно открывшаяся жизнь насквозь бумажная; всё забывалось в колебаниях борьбы, поглощалось чувством радости на одной странице, чувством огорчения на другой.
Книги глубоко волновали Алёшу Пешкова, а их иллюстрации раздвигали перед ним землю, и жизнь чудесно разрасталась. Слова были как листья на дереве, а книга — как хороший сад, где есть и приятное, и полезное. Книги показывали мальчику иную жизнь, где были сильные желания и большие чувства, где подвиги казались естественными. И в то же время их героями были чудесно живые люди, не позволявшие сомневаться, что всё сказанное и сделанное ими было сказано и сделано именно так и не могло быть сделано иначе.
Таким образом я понял, какой великий праздник «хорошая, правильная» книга.
Русская классика вымыла Алёше душу, очистив её от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности; он почувствовал, что такое хорошая книга, и понял её необходимость для себя.
От этих книг в душе спокойно сложилась стойкая уверенность: я не один на земле и — не пропаду!
_
...Для меня книга — чудо, в ней заключена душа написавшего её; открыв книгу, я освобождаю эту душу, и она таинственно говорит со мною.
_
...Прочитанные книги научили меня уважать людей, упорных в достижении своих целей, ценить духовную стойкость.
_
Нельзя скрывать грозную правду в пёстрых словечках красивенькой лжи. К жизни, к жизни! Надо растворить в ней всё, что есть хорошего, человечьего в наших сердцах и мозгах.
А грозная правда жизни заключается в том, что всегда происходит борьба добра и зла, что в этой борьбе люди гибнут, и часто именно лучшие из лучших. Значит, о смерти необходимо писать — о бесславной смерти подлецов и предателей и о героической гибели благородных, возвышенных сердец.
И с детьми необходимо читать настоящие книги и обсуждать все стороны жизни, ставшие предметом художественного изображения.
У Тэффи есть автобиографический рассказ «Мой первый Толстой». Там она признаётся в любви к творчеству этого великого писателя.
Я помню. Мне девять лет.
Я читаю «Детство и отрочество» Толстого. Читаю и перечитываю.
В этой книге всё для меня родное.
<...>
«Детство и отрочество» вошло в моё детство и отрочество и слилось с ним органически, точно я не читала, а просто прожила его.
Как у Алёши Пешкова, который «узнал» в старике Гранде своего деда, прочитав роман Оноре де Бальзака «Евгения Гранде».
Действительно, искусство слова может обладать необыкновенной силой: тут важен и дар писателя, и жизнеподобие образов, и идеи, которые он несёт своим творчеством.
Рассказчица продолжает:
Мне тринадцать лет.
Каждый вечер в ущерб заданным урокам я читаю и перечитываю всё одну и ту же книгу — «Война и мир».
Я влюблена в князя Андрея Болконского.
<...>
Каждый вечер я читала «Войну и мир».
Мучительны были те часы, когда я подходила к смерти князя Андрея.
Мне кажется, что я всегда немножко надеялась на чудо. Должно быть, надеялась, потому что каждый раз то же отчаяние охватывало меня, когда он умирал.
Ночью, лёжа в постели, я спасала его. Я заставляла его броситься на землю вместе с другими, когда разрывалась граната. Отчего ни один солдат не мог догадаться толкнуть его? Я бы догадалась, я бы толкнула.
Потом посылала к нему всех лучших современных врачей и хирургов.
Каждую неделю читала я, как он умирает, и надеялась, и верила чуду, что, может быть, на этот раз он не умрёт.
Нет. Умер! Умер!
Живой человек один раз умирает, а этот вечно, вечно.
Девочка страдала, бесконечно перечитывая сцены из романа: почему же гибнет её любимый герой? Она даже пошла домой к Льву Николаевичу, чтобы попросить его сохранить князю Андрею жизнь.
Мы смеёмся и плачем под воздействием волшебной силы искусства.
Ну, обвините Толстого в культе смерти: он же убил своего героя, заставив долгое время мучиться от раны.
Да, гибель героя трагична, она заставляет читателей страдать, но именно страдание приводит к катарсису, духовному и нравственному очищению, которое делает нас лучше.
Это всё к разговору о том, нужны ли современным детям книги Аркадия Гайдара и других советских писателей с их «культом смерти».
Никакого культа нет, а книги нужны.
С детьми вообще нужно быть честными.
Итак, октябрята попросили вожатую Натку рассказать сказку, и она поведала им Алькину смелую, военную сказку, и, пока рассказывала её, количество слушателей выросло, подсели и ребята постарше.
Этим же днём к Натке подошёл старший вожатый пионерского лагеря Алёша Николаев и спросил:
— Что это, Шегалова, ребята сегодня всё время гудят, спорят... Сказка, сказка... Я что-то ничего не понял. Про что ты им рассказывала?
— Сказку, Алёша, рассказывала. Хорошая сказка.
— Отчего вздумалось тебе рассказывать сказку? Ну, рассказала бы что-нибудь про настоящее. Вот, например, читала ты, опять пионер предотвратил железнодорожное крушение? Взяла бы и рассказала.
— Рассказала уже, — рассмеявшись, ответила Натка. — Ну, говорят, шёл, ну, увидел, что у рельсы гайка развинтилась, ну, побежал и сказал сторожу. Это что! Так и каждый из нас обязательно сделал бы. А ты вот послушай... «Заковали Мальчиша в тяжёлые цепи. Посадили Мальчиша в каменную башню. И помчались спрашивать: что же теперь Главный Буржуин прикажет с пленным Мальчишем делать?»
— Чёрт тебя знает, что ты городишь, Натка! — перебил её Алеша. — Какой Главный Буржуин? Кого заковали?
— Мальчиша заковали! — настойчиво повторила Натка. И тотчас же успокоила: — А про крушение я ещё раз обязательно расскажу. Сама знаю... транспорт, грузопотоки... Первый год, что ли? — И, неожиданно улыбнувшись, она повторила: — «Плывут пароходы — привет Мальчишу! Бегут паровозы — привет Мальчишу!» Это тебе что! Не транспорт, что ли? А пройдут, Алёша, пионеры — салют Мальчишу! Эх ты... гайка!
Хорошую сказку рассказал Алька вожатой: она заставила трепетать тонкие струны души и Натки, и октябрят с пионерами. Сказочные образы вошли в их жизнь и в этом смысле стали реальными. Разговаривая с Наткой и с отцом, Алька вспоминает свою сказку, цитирует её. Он хочет быть таким же, как Мальчиш.
После публикации повести «Военная тайна» Гайдару приходили письма ребят с разными вопросами. Вот что, в частности, написал Аркадий Петрович ростовским пионерам:
Я отвечаю вам на два главных вопроса: зачем в конце повести погиб Алька. И не лучше ли, чтобы он остался жив. И второе: почему повесть называется «Военная тайна».
Конечно, лучше, чтобы Алька остался жив. Конечно, лучше, чтобы Чапаев остался жив. Конечно, неизмеримо лучше, если бы остались живы и здоровы тысячи и десятки тысяч больших, маленьких, известных и безызвестных героев.
Но этого в жизни не бывает...
Вам жалко Альку. Некоторые ребята в своём отзыве пишут мне, что им даже «очень жалко». Ну, так я вам откровенно скажу, что мне, когда я писал, было и самому так жалко, что порою рука отказывалась дописывать последние главы.
И всё-таки это хорошо, что жалко. Это значит, что вы вместе со мною, а я вместе с вами будем ещё крепче любить и Советскую страну, в которой жил Алька, и зарубежных товарищей, тех, которые брошены на каторгу и в тюрьмы.
И будем ещё больше ненавидеть всех врагов: и своих, домашних, и чужих, заграничных, — всех тех, что стоят поперёк нашего пути и в борьбе с которыми гибнут наши лучшие большие и часто маленькие товарищи.
Вот вам ответ на первый вопрос.
Почему «Военная тайна»? Конечно, по сказке. В сказке Буржуин задаёт три вопроса: первый из них — нет ли у побеждающей Красной Армии какого-нибудь особого военного секрета или тайны её побед? Тайна, конечно, есть, но её никогда не понять Главному Буржуину. Дело не только в вооружении, в орудиях, танках и бомбовозах. Всего этого немало и у капиталистов. Дело в том, что наша армия знает, за что она борется. Дело в том, что она глубоко убеждена в правоте своей борьбы. В том, что она окружена огромной любовью не только трудящихся Советской страны, но и любовью миллионов лучших пролетариев капиталистических стран.
И, наконец, вспомните те строки из повести, где Натка задумывается над тем, что теперь она по-новому, по-иному поняла и спокойные глаза Альки, и упрямую хватку Баранкина, и холодный, беспощадный взгляд Владика.
Что же она, в сущности, поняла?
Да то, что в помощь Красной Армии подрастает такое поколение, которое поражений знать не может и не будет.
И это у Красной Армии — тоже своя военная тайна.
А каково это поколение — как оно пока живёт, что делает, что думает, — обо всём этом я и написал, всё это и попробовал я раскрыть в своей повести.
Вот вам ответ на второй вопрос...
Извините за длинную цитату, но лучше Гайдара не скажешь.
Его Кибальчиш трагичен, и Алька трагичен. Трагический герой наиболее полно воплощает в себе дух искусства, потому что большое искусство всегда устремлено в будущее, к осуществлению идеалов. Идея трагедии (трагических мотивов в произведении любого жанра) — в расширении возможностей человека. Трагический герой активен, это герой порыва, душевного подъёма, полный стремления изменить жизнь. Он вырывается вперёд, выходит за границы привычного существования. В этот миг, миг порыва, его сердце подвергается наибольшим испытаниям, человек преодолевает максимальные трудности.
Но даже смерть героя вселяет надежду в людей, потому что трагедия даёт жизнеутверждающую концепцию бытия: единственный смысл существования человека — отдать себя миру, предварительно вобрав в себя этот мир, всю его красоту и духовные богатства.
Общество должно развиваться не за счёт человека и не вопреки человеку, а во имя человека и через человека, через раскрытие его неповторимой индивидуальности.
Однако полная раскованность личности неизбежно оборачивается её произволом. Достаточно вспомнить шекспировских героев, освободившихся от оков средневековой морали и вообще утративших представление о морали, потерявших стыд, совесть и честь. Ничем не сдерживаемое раскрепощение индивида оборачивается эгоцентризмом, властолюбием и стремлением к личной выгоде.
Нет, рост личности должен идти не за счёт интересов других, а во имя общества, во имя человечества, а потому нам нужны произведения, герои которых гибнут во имя людей: погружаясь в мир книги, мы в чём-то отождествляем себя с персонажами, на время сливаемся с ними в их замыслах, чувствах, стремлениях, переживаниях, раздвигаем привычные для себя границы бытия, формируем систему ценностей или проверяем её на прочность, чувствуем, как рождаются новые образы в нашем сознании, как в них воплощаются наши идеалы, наши духовные устремления.
Читайте детям книги Льва Толстого, Максима Горького, Алексея Толстого, Николая Островского, Александра Фадеева, Аркадия Гайдара, Александра Грина, Валентина Катаева, Владислава Крапивина и других русских и советских писателей и не бойтесь, что они научат страдать и умирать, — они научат жить, они помогут маленькому человеку стать Человеком.