Из афганской песни слов не выкинешь—характер у него не менялся, весь в отца, а он погиб, да и сын туда - характер испытывал...
Тексты тогдашних репортажей намеренно лишены претензий на «художественность» - их ценность в том, что они передают документ времени. Это позволяет представить трагический и героический период в истории Афганистана и Советского Союза. К сожалению память стирает у нынешнего поколения быстротекущее время.
Статья опубликована в газете ПРАВДА пятница, 18 декабря 1987 года:
ПРОСТИ ЗА РАЗЛУКУ
Последнее письмо из Афганистана отец Валерия написал 30 сентября 1982 года. Оно выло в стихах, и две заключительные строки "Я горел, и горя, и сгораю, но не будет стыда за меня" - оказались пророческими. Через две неполные недели, 12 октября 1982 года, полковник Анатолий Иванович Бурков погиб в вертолете, сбитом при попытке спасти экипаж другой машины.
Мне довелось познакомиться с полковником там, на афганской земле . Он поразил меня жизнелюбием и энергией, я описал нашу встречу в наспех сделанной репортерской книжке. Правда, по условиям и условностям того времени не все, что касалось Анатолия Ивановича, было названо там своими именами. Сегодня хочу рассказать о его сыне, но сначала искуплю невольную вину перед отцом: повторю эпизод давнего репортажа без недомолвок.
...В штабе упомянули при мне полковника-авиатора, с которым связана какая-то необычная история, но сказали, что об этом человеке и об этой истории надо писать очень осторожно, потому что голое изложение событий может создать впечатление, будто техника у нас отстает, а это неверно — просто так уж сложилась конкретная ситуация...
На прямой вопрос, что же все-таки совершил этот загадочный авиатор, помявшись, ответили:
— Мост мешками взорвал...
Дальше сработал элемент журналистского везения: пока по местной традиции пили чай и говорили «за жизнь», на пороге вдруг выросла высоченная могучая фигура полковника Буркова.
— Ага,— сказал он. — Чай пьете, про штабные подвиги повествуете.
На мою просьбу рассказать про мешки ответил отказом: мало ли чего с кем случается, в печати надо говорить о типичном. Неожиданно помогли хозяева кабинета, которым тоже хотелось послушать Анатолия Ивановича: начали меня демонстративно убеждать, что историю слишком раздули, что мост и без мешков бы упал — такой, дескать, слабенький мостик... Полковник на это обиделся:
— Записывайте. А вы, молодежь, слушайте и учитесь.
Излагаю рассказ Буркова по блокноту, без рассуждений и комментариев.
«Мы проводили операцию против душманов, дело было на северо-востоке, в горах. Там над рекой стоял длинный узкий мост. Душманы по этому мосту туда-сюда ходят: ни окружить их, ни от базы отрезать. Вызывает меня руководитель операции: надо, говорит, мост взорвать, другого выхода нет. "Есть,— отвечаю,— взорвем".
Посылаю пару вертолетов, они под обстрелом заходят, бросают по две бомбы — прицельно бомбят, рассеивание минимальное, но в полотно моста не попали. Посылаю еще четверку—та же история. Больше вертолетов нет, да и сумерки уже. Прихожу на командный пункт, руководитель-начальник спрашивает: что с мостом? «Завтра займусь,— говорю,— лично». Он головой качает, хмурится. Ну не станешь же пехоте объяснять, что летчики отработали, как могли, просто мост особенно вредный: единственный каменный бык посреди реки, от него к берегам железные рельсы положены, на рельсах доски — если даже попадет бомба, то доски прошьет насквозь, и всё.
Назавтра так и случилось: опять посылаю пару за парой, вечером доложили, что попадания есть, а толку нету. К начальнику даже не пошел: без меня расскажут, что и как, стыдно лишний раз на глаза показываться.
Утром третьего дня иду сначала в пехоту. «Взрывчатка есть?» — «Есть,— отвечают, — два мешка, да зачем вам?» —« А бикфордов шнур?» — «И шнур есть, а вам-то зачем?» — «Трех саперов дадите?» — «Дадим, а для чего?» — «Пожалуйста, — говорю,— лишнего не спрашивайте, я к вам еще зайду». Начальник на меня уже не смотрит. «Когда мост взорвешь?» — чуть не рычит. Сегодня, отвечаю, взорву. Занимаюсь им лично. Ну, он немножко порассуждал о моей личности, но я и без этого был на нервном взводе. Бомбить никого не посылаю, приказываю вертолетам ждать, бегу в пехоту. Там связываем два мешка взрывчатки веревкой, прилаживаем бикфордов шнур, грузим все это в машину, садимся с саперами, мчим к вертолетам, перегружаем, летим. Попутно еще прикрепляем к мешкам веревку подлиннее, вяжем на ней узлы, чтобы в руках не скользила.
Четверку вертолетов пускаю вперед, и, пока они по берегам работают, подкрадываюсь вдоль русла и над мостом зависаю. Двое бойцов меня за ноги держат, а я из вертолетной двери мешки выталкиваю. Вытолкнул, а веревка как заскользит! Еле удержал. Вот, пожалуйста, на пальце шрам, можете посмотреть. Но это еще пол беды: хуже, что в конце концов веревка оборвалась и мешки наши грохнулись. Упали удачно, на мост, прямо около быка, но ведь бикфордов-то шнур мы поджечь не успели!
Крутнулись к берегу, сели на гальку, у самой воды. Беру лейтенанта и одного бойца — второй по ближним кустам из автомата бьет, бежим что есть духу к середине моста, перекладываем мешки поудобнее, кричу лейтенанту:
— Поджигай!
А он по карманам себя хлопает, глаза круглые: спички у того солдата, который стреляет.
— Бегом к вертолету и гони сюда нормального человека, со спичками, я прикрывать буду!
Строчу из автомата по противоположному берегу, там ведь тоже кусты, аллах разберет — может, и оттуда по мне стреляют, грохоту вокруг много. Одновременно пячусь к своему вертолету. Пронесся мимо солдатик со спичками, чиркнул, обратно бежит.
Поднялись, отлетели, кружимся в стороне. Спрашиваю бойца:
— Сынок, ты точно поджег? Пальцами чувствовал, когда загорелось?
Божится: все сделал, как надо, и пальцами чувствовал.
— Если,— говорю,— через две минуты не рванет, летим к мосту, но садиться не будем: обвяжем тебя, сынок, длинной веревкой и опустим— снова подожжешь.
— Есть! — отвечает. — Сделаю, товарищ полковник.
Готов выполнить приказ, не задумывается даже. А в вертолете, ясное дело, никакой веревки больше нет — ни короткой, ни длинной. Только поговорили с бойцом — бабах! Обрадовались, обнимаемся, летим к мосту: стоит, проклятый, как и стоял. Да что же он, заколдованный?! Снизились, сбоку зашли — отлегло от сердца: конструкции обломились, рухнули от быка в воду, просто сверху-то кажется, что линия ровной осталась...
Прилетели, пошел я на КП. Начальник хмурый:
— Так ты самолично бомбу влепил?
А ему застенчиво так отвечаю:
— Не было никакой бомбы. Мешками работали.
Переждав наш смех, полковник шутливо закончил:
— Такие крепкие люди, как я, по пословице, только в Сибири рождаются. Хотя, конечно, без исключений никакого дела не бывает...
Теперь о сыне — майоре Валерии Анатольевиче Буркове. Он тоже родился в Сибири и тоже стал авиатором. Похож на отца лицом, характером, боевой судьбой— тоже сражался в Афганистане. Как и отец, хорошо играет на баяне и на гитаре, отлично поет, сочиняет стихи. В ночь перед ранением, после которого чудом остался живым, видел сон, будто стоит в парадной форме на Крещатике в Киеве, а вместо правой ноги — протез. Реальность оказалась больнее: сегодня Валерий ходит на двух протезах, о чем, правда, знают немногие, поскольку он еще в госпиталях дал себе клятву не надевать офицерскую форму, пока не научится ходить без костылей и без палочки.
Была и вторая клятва, которую Валерий произносил в бреду и которую ему напомнил нынешний однокашник по Военно-воздушной академии имени Ю. А. Гагарина, когда-то соседствовавший с Бурковым в одном из госпиталей. Оказывается, Валерий в бреду повторял: «Ничего, мужики, я еще на своей свадьбе плясать буду». Ну что ж, это тоже исполнилось в точности, даже с избытком: некоторые из приглашенных в августе прошлого года на свадьбу Буркова с Ириной Николаевной Барабохиной даже не заподозрили ничего странного в танцевальном стиле жениха.
Если же учесть, хотя в это трудно поверить, что потере ног сопутствовала еще более страшная боль — поражение симпатической нервной системы, что делало невозможным традиционное лечение, вообще прикосновения к телу, то возвращение Буркова-младшего в жизнь, в военную авиацию следует считать великим подвигом духа и воли, аналогов которому я не знаю. Возможно, они все-таки существуют, но попробуем всмотреться не в аналоги, а в истоки, это интереснее и значимее.
Бурковы — семья военная, фронтовая. Наибольшее число войн прошел дел Валерия — Иван Сергеевич Бурков: артиллерист-топограф, он воевал на Халхин-Голе, Хасане, в Великой Отечественной и против милитаристской Японии. Награжден орденами, выжил, живет.
О погибшем в Афганистане отце Анатолии Ивановиче Валерий может рассказывать бесконечно. Жизнь и характер отца были непростыми, порою противоречивыми. Верный небу и авиации, он одно время был списан с летной работы по здоровью, но — из песни слова не выкинешь—характер у него и после этого не менялся: еще одну травму получил, спрыгивая с электрички, проносившейся на полном ходу мимо стоящего у путей друга.
Валерия тоже списывали по здоровью с летной работы — заболел было туберкулезом, но сумел его побороть, и не столько лекарствами, сколько волей, наладив абсолютно аскетический режим жизни. Из-за болезни он и не успел послужить в Афганистане в одно время с отцом, хотя все равно непрерывно бомбардировал начальников рапортами о переводе туда. После известия о гибели Анатолия Ивановича сына еще год продержала в Союзе — боялись, что сгоряча будет слишком рваться в бои, затем отпустили. Боевую специальность на необъявленной войне Валера выбрал сам: авиационный наводчик.
По опыту афганских командировок могу подтвердить, что служить там авианаводчиком— дело сложное и очень опасное: в любом бою душманы стараются уничтожить этих людей в первую очередь. А Бурков младший участвовал во многих боевых операциях... Позже он напишет об отце и себе песню извинение, обращенную к матери, оставшейся одинокой в их родном доме: «Прости за разлуку, покинутый дом, за то, что пошел в бой я вслед за отцом, за то, что спасти я его не сумел, когда он живой в вертолете горел. Прости, мне себя уберечь не дал бог, я жизнью солдатской прикрыться не мог».
Поясню последнюю строчку. В роковом для Валерия бою наши мотострелки, отбив у душманов очередную вершину, расположились на ней для короткого отдыха, но Бурков-младший вдруг заметил пещеру, где еще могли затаиться враги. Нужно было послать туда двух трех бойцов, а он рванулся сам, и через минуту, уже вынося из пещеры трофейные автоматы, подорвался на мине... Гора была выше трех километров, вертолеты туда сесть не могли, но узнавший о случившемся другой авиационный наводчик, с которым держали связь мотострелки, все-таки сообщил летчикам о ранении Буркова, и какой-то отчаянный экипаж умудрился забрать с горы Валерия — правда, без посадки, на немыслимом зависании.
Госпитальный период жизни Буркова описывать не буду. Нам, не испытавшим подобного, понять и представить это навряд ли возможно. Сегодняшний же Валерий Бурков — общительный, жизнелюбивый и энергичный человек, блестящий офицер, душа любой молодежной компании, отец отличного парня Андрюхи, которому на днях исполнится ровно год.
Не знаю, кем станет Андрей, когда вырастет, но уже и сейчас при встречах поражаюсь его неуемности и жизнелюбию. А это знакомо, это — бурковский характер. (В. ВЕРСТАКОВ).
Многое и автор этого блога слышал от друзей Валерия Буркова о нём, разного, противоречивого, и о том, что Героя только в 1991 году ему дали и почему так, но это не для этой статьи, да и не нужно об этом, не про то, а характер его - да!
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Фондом Президентских грантов, мы продолжаем публикации проекта "Афганистан - наша боль". Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "ПРАВДА". Просим читать и невольно ловить переплетение времён, судеб, характеров. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.