В отличии от других душевнобольных, находящихся в "карантинной" палате, Людмила Ивановна была пациенткой спокойной и хлопот персоналу не доставляла. Сидела себе целыми днями на кровати, то заплетая в косички свои редкие седые волосёнки, то снова их расплетая, да смотрела в окно в ожидании, когда её приедет навестить сын. А ещё регулярно писала тому самому сыну письма. Каждый день по листочку писала, складывала стопочкой и прятала под подушку.
Старушка эта была не только спокойной, но и очень воспитанной и разговаривала со всеми предельно вежливо. "Спасибо", "пожалуйста", "извините", такими словами общалась Людмила Ивановна не только с врачами и медсёстрами, но и с соседками по палате. Хотя тем было совершено безразлично, как с ними разговаривают. Но она не разделяла людей по статусу, для неё они все были просто толпой, которая её окружала.
Только один человек в понимании Людмилы Ивановны выделялся из толпы, её сын, Мишенька. Вообще-то он был Михаил Андреевич, большой начальник в Управлении Социальной защиты края, который самолично привёз и сдал свою мать в это заведение. И за два года пребывания матери в интернате высокопоставленный сын ни разу её не навестил.
А она ждала. Каждый день. Писала письма, смотрела в окно и ждала. Собственно, это и было основной причиной, почему спокойная и вежливая Людмила Ивановна жила в "карантинке". В начале своего пребывания в интернате, когда женщина могла спокойно передвигаться по корпусу, она каждое утро спускалась на первый этаж, где находилась медчасть, и стучалась в кабинет врача - психиатра.
"Извините, — спрашивала, приоткрыв дверь — а Вы не знаете, Мишенька скоро приедет?"
Её вежливо и настойчиво уводили наверх, медсестра или санитарка, но через пятнадцать минут Людмила Ивановна с тем же вопросом, предварительно постучав, открывала дверь в кабинет начмеда. После двух или трёх дней таких посещений Людмилой Ивановной медчасти, решено было поселить её в закрытой палате.
Иногда старушка вдруг ни с того, ни с сего объявляла бойкот и отказывалась от еды.
"Пока ко мне не пустят Мишеньку" — поясняла свой демарш.
Она была уверена, что сын жаждет с ней встретиться, ломится в закрытые ворота, но злые охранники никак не хотят его впускать. И убедить Людмилу Ивановну в обратном не удавалось никакими способами. Но на такой случай у персонала уже был припасен проверенный своеобразный приём. Социальный работник приносил женщине пакет с продуктами, якобы от сына, и объяснял, что Михаил Андреевич приехать не может. Так как он занимает слишком высокую должность и у него очень, очень много работы и прямо сейчас нужно завершить неотложные и важные дела. Людмила Ивановна довольно улыбалась, неимоверно гордая сыном, и на время успокаивалась. А потом все повторялось снова.
В общей сложности Людмила Ивановна прожила в интернате около трёх лет. В одно утро её нашли бездыханной, лежащей на кровати и прижимающей к груди свою главную ценность, исписанные корявым почерком листки. Только это были не письма Людмилы Ивановны к сыну, как все думали. Это были письма ей, маме, от Мишеньки. Якобы.
* * *
"Здравствуй, моя мамочка...— девчонки - санитарки шмыгали носами, слушая после отбоя дежурную медсестру, читающую дрожащим голосом корявые строчки — Я обязательно приеду, как только закончу важные дела. Уже очень и очень скоро. И я заберу тебя отсюда. В наш дом, где цветут яблони, которые ты когда-то посадила. И буду держать тебя за руку , как ты держала меня, когда я только учился ходить. И буду кормить тебя с ложки, как ты меня кормила, когда я был совсем маленьким. Ведь я так сильно люблю тебя, мамочка. И скучаю тоже очень сильно. Твой Мишенька."
Полночи девушки читали письма, то и дело сглатывая подступающий к горлу ком и размазывая по щекам слёзы. И ни одно послание не повторялось. Все они были разными и в то же время одинаковыми. Каждое письмо, каждая его строчка были пронизаны теплом, заботой и любовью. Любовью к сыну матери, поменявшей в больном воспалённом мозгу местами отправителя и адресата. Любовью наоборот.
