Бабуля будит очень-очень рано. За окном еще темно, свет лишь только начинает раздвигать густую штору темноты сентябрьской ночи.
Мычу сквозь сон:
- Бааааб…
- Алена, вставай, за ягодами собиралась еще вчера, иди, умывайся.
С трудом спускаю ноги на пол с высокой деревянной койки и плетусь к раковине. Вода бежит из –под крана ледяная, и я сую в тонкую струйку самые кончики пальцев, смачиваю ими лишь кончики ресниц, лоб и немного щеки . Холод воды бодрит. Глаза раскрываются навстречу утру, оборачиваюсь и вижу, как из форточки на кухне начинает литься хмурый день, восхода солнца не видно сквозь листья старой березы, что стоит в стороне, ближе к дому Нины Никитичны и Александра Максимовича Новокшоновых.
На столе, покрытом холщовой скатертью, меня ждет огромная шаньга и граненый стакан молока. Жую, старательно сгрызая сначала картофельное пюре с теста. И тут вспоминаю:
- Бабуш, а ты конфеты взяла?
- Взяла, вот они , - бабуля откуда-то извлекает небольшой и основательно затертый полиэтиленовый пакет, потрясывает содержимым. Добавляет:
- Шевелись давай!
Я шевелюсь. Натягиваю свои старые спортивные штаны, что на уроки физкультуры носила, расправляю сверху юбку в складку. Через верх пытаюсь надеть синюю с белыми полосками олимпийку, путаюсь в рукавах, и бабуля быстро приходит мне на помощь, в том числе успевая вовремя расстегнуть мне молнию на горловине. До меня эту олимпийку носил мой дядя Валера. Но неосторожная стирка в горячей воде превратила вещь из натуральных волокон в детскую одежду, вполне мне подходящую по размеру.
Бабуля достает из-под лавки черные литые сапоги, куда ловко запихивает смятую газету, и помогает мне обуться. Газета нужна для того, чтобы скорректировать размер обуви: сапоги великоваты мне на пару размеров.
Бабуля распрямляется. Вздыхает. Откуда-то в её руках появляется платок, и она быстро повязывает мне его на голову, перекрещивая вокруг шеи, затягивает тугой узел сзади. Я сдавленно мычу:
- Туго, баб….
Она не отвечает, лишь отворачивается, пряча улыбку. И снова поворачивается ко мне, протягивая завершающий элемент моего наряда – трехлитровый бидончик. Эту посуду я знаю хорошо. Начиная с семилетнего возраста, я хожу в Оричах с похожим бидоном в дальний за железной дорогой магазин за молоком.
Вот уже и бабуля в похожих высоких черных литых резиновых сапогах и светлом платке, повязанном под подбородком, оглаживает свою юбку, мол, готова.
***
За окном раздается почти оглушительный «бик-бик» от огромной машины. Это лесовоз. На нем мы едем в бор за ягодами. За брусникой.
Бабуля неловко подсаживает меня вверх, пытаясь засунуть в кабину лесовоза. Водитель, улыбчивый усатый мужик, ухватив меня за ладошку, буквально вволакивает внутрь, следом за мной в кабину ловко забирается бабушка Шура, а следом за ней запрыгивает соседка - баба Люба.
Теснота сдвигает меня в сторону водителя, отчего я начинаю сопротивляться и старательно пытаюсь прижаться к бабуле. Мужик что-то спрашивает и, не дождавшись ответа, радостно сам собой смеется. Протягивает мне шоколадную конфету в незнакомой обертке. Подбадривающее слегка тычет меня в плечо своим большим пальцем, мол, бери смелее.
Я протягиваю ладошку, принимаю сладость и шепчу благодарное «спасибо», не забывая обернуться на бабулю. Она кивает. Конфету я прячу в бидончик. Предвкушаю.
Огромная машина уже успевает домчаться до Скороходов, где живет знакомая бабушка. У нее красивое имя и фамилия – Ульяна Касьянова. У нее есть дочь, зовут ее Ниною. Деревенские ее кличут по- простому – Нинкой Ульянкиной.
Она немножко странная. Невысокого роста, почти в любую погоду ходит в резиновых сапогах. Работает на косинской ферме. Она добрая и почти всегда улыбается миру из-под съехавшего на глаза платка. При случае вытаскивает из кармана леденчик в обертке и угощает меня.
Еще у бабушки Ульяны есть внучка. Ее зовут Натальей. Она немного старше меня и очень мне нравится. Мне кажется, что я никогда не видела девушки красивее ее. Когда она приезжает к бабушке в гости, то с автобуса она всегда идет мимо бабулиного дома. И я, увидев ее издалека, мчусь ей навстречу, чтоб обняться.
Сейчас же мы на лесовозе пролетаем через всю деревню Скороходы лишь за пару мгновений.
Название следующей деревни я не запомнила, а спросить у бабули не могу : в кабине очень шумно, а громко говорить я стесняюсь…
***
Внизу за окнами большой машины проносятся темные остовы еще одной умирающей деревни, прикрытой кустами сирени да черемухи, сигнализирующей о своем недавнем бытии охранными столбами одиночных тополей и лип, шепча листьями вслед проезжающим, что когда-то здесь жили люди….
Мы врываемся под сень высоченных сосен, машина сбавляет ход.
Спустя некоторое время останавливаемся. Водитель кивает бабушкам, они о чем-то договариваются, и меня сгружают на землю.
Большая машина, издав на прощанье звучный «Бик», уносится по боровой песчаной дороге вглубь леса. А мы втроем присаживаемся на поляне. Бабули что-то обсуждают, а я, воровато оглядываясь, пытаюсь развязать морской узел на пакете с конфетами…. Узел тугой. Не поддался. И я была застукана на месте преступления без шансов достать желаемое .
- Ой, ну че ты, Шур, дай девке камфетину. И мне дай. Чаво ты? Щас молоком запьем…. – бабушка Люба спасает меня и ситуацию. И мы вскоре все втроем уже шебуршим конфетными обертками.
После некоторых рассуждений бабули выбрали направление, и вот мы движемся навстречу ягодам…
***
А вы собирали когда-нибудь бруснику? Вас приводила в восторг первая увиденная поляна, усыпанная кустами, что светятся бочонками бордовых и белых огоньков? Воооот… В ладошках перекатываются твердые кругляши еще недозрелых ягодин, вокруг шумят боровые кроны деревьев, и ты словно на вершине мироздания….
***
- Бааб, а эти сосны корабельные?
- Чего? - бабуля в нескольких метрах от меня поднимает голову от очередного куста и поворачивается недоуменно.
- Ну, эти сосны, они – корабельные? – и я завороженно показываю рукой на стройный ряд почти бессучковых внизу молодых сосен на другой стороне от дороги. Они приводят меня в восторг – длинные и гибкие под ветром. Кажется, что только такие сосны и могут быть корабельными из тех самых стихов, что мне читал недавно папа , и именно из них строили корабли и спускали в большие плавания. Но вот моря у нас нет… Может, бабушка оттого и не знает, что они корабельные?
Бабуля недолго молча смотрит на меня.
- Корабельные? – переспрашивает. - Откуда ты...? - Замолкает и скоро отвечает: - Может, и корабельные. Кто знает, куда мужики на лесовозах наш лес сейчас увозят, может, где-то из них и строят корабли, - снова умолкает, вглядывается в стройные стволы сосен. Они шумят на ветру единой волной.
Я никогда не видела моря, но кажется, что его волны должны так же шуметь и перекатываться, как зеленая масса этих сосновых ветвей.
Сижу на кочке. Размышляю над этой важной идеей, пока бабуля не зовет:
- Олена, иди –ка сюда, ты посмотри, какой куст! Как елка новогодняя!
И я несусь туда, к бабуле, удивляясь чуду , что создала природа….
***
Вот мы уже и пообедали и наполнили все-все посудины ягодой, даже холщовый рюкзак. Погода хмурится. Хмурюсь и я. Устала.
- Бабуш, ну когда домой уже?
- Скоро. Уже возвращаемся!
Снова идем меж поваленных стволов и моховых кочек. Кочек становятся все больше, а под ногами начинает хлюпать вода. Сапоги проваливаются почти до кромки. Становится страшно.
- Бааабуш, мы чего, заблудились???
- Еще че скажешь! Сейчас до той поляны дойдем, молока попьем.
Мы идем, хлюпая опасно поднимающейся водой меж кочек. Холодок страха начинает подбираться к горлу.
- Баааб, ну чего, заблудились?
- Ну тебя, каркуша . Садись на пень, перекусим.
Бабушка усаживает меня на огромный пень, подстелив сначала затертый пакет, где недавно были завязаны тайными узлами конфеты. Достает из другого пакета шаньгу с уже помятыми и обсыпавшимися от картошки краями, сует мне в руки бутыль с остатками молока.
- Ешь, давай. Отдохнешь и пойдём.
Я поглощаю ватрушку… (ну вот сколько лет прошло, а вкус их я помню до сих пор….)
- Баб, а ты чего не ешь? На… - я тяну бабушке кусок своей ватрушки. Она отмахивается. После перекуса мы, собрав все корзинки и ёмкости с ягодами, направляемся дальше.
Тут я оборачиваюсь и вижу, что на том большом пне, на котором я сидела, на пакете осталась лежать аккуратно порезанная на четвертины ватрушка, а рядом яркой фольгой бликует конфета.
- Бабуш, - кричу, – мы шаньгу забыли. И конфету!
- Не забыли. Идём давай.
Догоняю бабушку, уже кочки с водой не страшны, любопытно.
- Бабуш, а чего это?
- Помолчи немного, потом расскажу, - обрывает она меня и пронзительно громко вдруг кричит: - Ауууу!!
Отвечает ей бор лишь тяжелым и раскатистым шумом ветвей. Я уже стараюсь не отставать и молча шагаю чуть позади, понимая все больше, что мы влипли…
- Ух, бл…. - вдруг прорывается у бабули, когда она зачерпывает высоким сапогом воды.
- Бери, Олена , левее, вон на ту поляну иди. Видишь?
- Вижу, бабуш, иду.
Бабуля следом за мной выходит на твердую пядь. Снимает один сапог, другой и сливает с них воду. Вздыхает. Потом поворачивается лицом к пропадающей тропе, откуда мы только пришли, и произносит:
- Ну чего ж ты, батюшко. Али не выведешь? Робёнок уже боится. Не наигрался еще ты с нами? Ужо ль угощение не приглянулось? Девка, вон, и смокла вся, и тямнеет уж. Проводи нас, батюшко…. – помолчала. Вдруг резко:
- Давай, Олена, пошли быстрей, не отставай.
И громко:
- АУууууу …. – в ответ лишь шелест тяжелых ветвей.... И вдруг сквозь них пронзительный бабий глас:
- Аууууу, …. ууураааа, аууууу… Шууууураааа
И вот мы уже спешим меж кочек навстречу этому голосу, зовущему, беспокоящемуся о нас. И уже не страшны кочки, да и они уже водой не плещут, отпускают нас, лишь упружат под ногами. Минуты спустя мы уже вылетели с бабулей с болота на боровую дорогу совсем не далеко от того места, где нас высадил лесовоз, и где сейчас он и поджидает нас, чтоб вернуть домой….
Памяти Александры Степановны Новокшоновой (Макаровой)