37 подписчиков

Новые Ромео и Джульетта двадцатого века. Эль Греко

30 ноября 202330 ноя 2023

22 мин

Розена Лариса

Роман "Долгая беседа подходит к концу или новая шахерезада", Екатеринбург, 2021, Ридеро; печатается по главам; стихи взяты из книги: "Как Божий мир красив", Воронеж, 1999, Ц.Ч.К.И.; Екатеринбург, 2021, Ридеро; смотрите также: Сайт Проза.ру https://proza.ru/2023/11/30/780

(ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Глава шестая.

Посвящается Б.М.

Новые Ромео и Джульетта двадцатого века. Эль Греко.
Как-то духовник Татьяны попросил её написать что-нибудь о геноциде армян турками. Вышел небольшой рассказ. Когда, игумен позвонил ей, как обычно, поздно вечером, она предложила ему послушать. Он согласился. И она прочитала ему следующее повествование:
В небольшом посёлке, близ моря, жили по соседству турки и армяне. У некоего Хусейна был сын Али, а у Георгия, его соседа, дочь Мария.
Предки Хусейна вели оседлый образ жизни, а родители Георгия привезли его в этот посёлок ребёнком со времен нестроений на родине. Хусейн был чистокровным турком, а Георгий - армянином и родители его тоже. Оба семейства не были бедными.
У Хусейна за домом раскинулся виноградник, а у Георгия оливковый сад. Они дружили домами и постоянно обменивались фруктами, овощами и даже домашней стряпней. Дети их подрастали, и это радовало родителей. Юной Марии уже - пятнадцать, Али - шестнадцать лет. Они росли вместе, любили помогать друг другу по хозяйству, играть, читать.
У отца Марии в доме была большая библиотека. Любовь к чтению привили ему еще его родители, он - своей дочке, та - другу Али. Иногда они, скрывались от жаркого солнца в саду. Мария садилась в густую траву и читала вслух. Когда уставала, продолжал Али. Они оба смеялись и плакали вместе с героями книг, забывая обо всем в мире. И тогда даже сторожевые собаки затихали, не лаяли на редких прохожих. А родители улыбались, боясь их потревожить, и говорили:
-Пусть дети набираются мудрости, чтение книг развивает, делает кругозор человека шире. Можно, не сходя с места, побывать в Африке, далекой Америке, России! И душа при этом облагораживается, становится мягче, тоньше, добрее… Ребята понимали - родители не против и, увлекаясь интересной книгой, зачастую пропускали обед или ужин. Из всех книг девушка выделяла арабские сказки – «Тысяча и одна ночь». Её восхищали тонкость, изысканность стиля и содержания. На Востоке женщины быстрее развиваются. После прочтения всех томов, она даже сочинила стихотворение на тему сказок. Узнав об этом, Али пошутил:
-Читала одна, и стихи сочинила… Ничего себе. А я только сейчас узнаю!
-Да не сердись ты, глупенький. Вышло всё случайно. Взяла в руки томик посмотреть, а оторваться уже не смогла. Так и читала ночь напролёт, до обеда следующего дня.
-Ладно, малыш, оправдалась, стихи-то почитай!
-Ты знаешь, Али, настроения пока нет.
-Не бойся, дружок, я ведь не критик. Мне все интересно в тебе, даже стихи!
-Хорошо, только не смейся, договорились? Называется оно «Женщины арабского Востока».
-О, молодец, какая!
-Да слушай, и не перебивай! И не смотри на меня так внимательно, иначе всё забуду:
Женщины арабского Востока
В древнем мире были все умны,
И стихи слагали все до срока,
И расцвечивали знаньем сны.
Для визиря или падишаха
Образованность ценилась наперед.
Эти женщины не знали страха,
Знали,
господин вниманьем их не обойдёт.
Чем умнее, образованней, красивей
И чем тоньше воспитание дано,
Тем сильнее становилась нетерпимей
К ним любовь мужчин, плескалась, как вино.
От любви они могли погибнуть,
Там любви и чувств костёр горяч.
Чтобы жить, любовь нельзя отринуть,
И разлука для любви палач.
Женщины арабского Востока
В древнем мире были хороши,
И стихи слагали все до срока,
И милы для тела и души!
-Ай, я - я - яй!! Даже прощаю тебе, что читала без меня, мне понравилось. Здорово получилось!
-Ты считаешь?
-Ну, конечно!
-А ты знаешь, папа обещал, что после школы я буду поступать в стамбульский университет на журналистику. Неплохо, да? О, что это такое? Кто-то камушками бросается!
-Да это яблоко упало, сзади тебя валяется!
-Где? Не вижу. Ну, подними, пожалуйста, не ленись. Ты же мужчина.
-Лентяйка, Мариам! Да вот оно. Я первый откушу, потому, что достал, а потом ты, хорошо?
-Быстрей. Жалко, что ли тебе? Я тоже хочу!
-Ну, сорви второе! Хороша подруга, я поднял, а она отбирает.
-Нет, ты же сам обещал – будем по очереди, есть, да и вместе интереснее!
Яблоко сочное, сладкое, сок от надкуса течет по губам, подбородку, капает на траву. Они облизываются, смеются.
Али с гордостью заявляет:
-Я тоже буду поступать, но в консерваторию. Хочешь? Попиликаю.
Он принёс скрипочку, настроил. И полились чистые, прекрасные звуки.… Тысячи звёзд высыпали на небосклон, с любопытством подслушивая. И даже солнце сдвинулось далеко за горизонт, уступая малышам дорогу. А скрипка то смеялась и приплясывала, то бунтовала и стонала, то восхваляла красоту летней ночи и раннего утра, то пела о том, как прекрасна страна и какие добрые люди в ней живут, надо беречь друг друга, и радоваться всему сущему.
О, как затрепетало сердце у Марии! Али опустил смычок, взглянул на неё и не узнал. Она побледнела, зрачки расширились, из глаз медленно текли слёзы.
-Что с тобой, милая, я плохо играю?
-Подожди, друг, дай прийти в себя. Я не могу после такого сразу говорить. Прости! - Успокоившись, она произнесла, - Играешь ты чудесно. Видишь, как растрогал меня?
-Я рад, что доставил тебе удовольствие. Но ты такая тонкая, впечатлительная! Ты как изысканная хрустальная ваза, которую следует только пальцами слегка касаться. Тебя надо беречь!
-Ты смеёшься надо мной? Пока ты говорил, я поняла, где можно применить твоё мастерство. Отец заставляет меня рано утром вставать для поливки сада. А я - соня, да еще поздно ложусь, - пишу стихи, читаю, кручусь, время не замечаю. Вот ты и помоги. Утром мне трудно вставать. Играй под моим окном пораньше, я выскочу из постели и бегом в сад – за работу!
-А я там тебя персиками забросаю. Если хочешь, и вечером буду играть, чтоб быстрей засыпала?
-Да у нас нет персиков, ты же знаешь. А насчет вечерней игры - пожалуйста, я согласна. Как услышу – ты играешь, все дела заброшу, и в постель!
-Хорошо, уговорила, буду играть. Персики я свои принесу, знаю, что ты их любишь, сладкоежка!
-Но ведь у тебя они особенные, вкусные, понимаешь?
-Ладно, плутовка, убедила, попозже выходи, покатаемся на лодке. Хорошо?
Вечером они встретились и поплыли на лодочке мимо своего поселка всё дальше и дальше, вперёд. Мария захватила с собой альбом для рисования, карандаши, и с увлечением стала зарисовывать всё окружающее. Али не вытерпел. Бросил вёсла и подошел к ней.
-А ну покажи, что там? Мне не терпится узнать!
-Нет, нет, нет! Какой ты любопытный, как ребёнок. Потерпи!
-Не хочу, дай лучше посмотреть, а то сама будешь грести.
Он протянул руку к альбому, Мария резко отдёрнулась, лодка вздрогнула, накренилась, альбом упал. Наклонившись, он рассмотрел на рисунке себя, её, другие плывущие лодочки с такими же влюблёнными, как они. Ему понравилось, вновь сел за вёсла, и начал рассказывать ей о звёздах, за коими наблюдает по ночам в подзорную трубу, о музыке, которую очень любит, о земных просторах Турции, которые мечтает осмотреть вместе с ней.
Улыбающееся вечернее солнце и пушистые воздушные облака беззаботно купались в воде. Он разбивал их отражение вёслами с криком:
-Не подглядывать, не подслушивать, любопытные, какие!
Мария рассмеялась:
-Ну, ты, действительно, ещё совсем мальчишка, а я-то думала, взрослый!
Али улыбнулся и погрозил ей пальцем:
-Ах, плутовка, но я ещё своё наверстаю…
И оба, перестав шутить, затянули нежную, протяжную песню. Вдруг он неожиданно спросил:
-Скажи, это важно для меня: когда выучимся, поженимся?
-Ах, Али, не загадывай, пожалуйста, не надо. Нам, действительно, ещё многое надо успеть, - засмущалась она в ответ.
Но отцы уже почти поженили их, ждали лишь, когда они повзрослеют. И дождались страшной беды. Возникла национальная рознь между турками и армянами. Первых раздражало всё: что те пришлые, другой веры, национальности, обычаев. Наконец, решили - страна должна принадлежать только хозяевам, не чужакам, жиреющим на их земле, забыли, что земля, на которой они жили, не их исконное владение. Она прежде принадлежала могущественной Византии, хитростью и силой захваченная турками-османами.
И вот началось такое! Спаси Бог! Турки стали шептаться, сходиться и расходиться по ночам, что-то затевать очень страшное. Повторилась Варфоломеевская ночь. В сумерки они внезапно врывались в жилища армян, устраивали погромы, вырезая целые семейства. Всех перессорил нечистый или, как мусульмане говорят, шайтан.
Али, узнав о нападении на дом возлюбленной, заранее спрятал её в потаённом месте. Георгий, её отец, - ради спасения дочери, остался, чтобы не вызывать подозрений. Когда разъярённая толпа ворвалась в его дом, Георгия убили сразу на месте и приступили к поиску Марии. Не найдя её, побежали к Али и стали с пристрастием его допрашивать. Тот отпирался, но всё было бесполезно. Разозлённая толпа убийц потребовала от Хусейна сурового наказания сыну. Отец побледнел. И в тот же миг другой молодой турок, ранее влюблённый в Марию, вонзил ятаган в грудь Али. Юноша упал, заливаясь кровью, хрипя, шепча имя любимой.
Мария, чувствуя сердцем нечто неладное, выбежала из укрытия. Даже угроза смерти, нависшая над ней, не остановила её. Стремительно подбежала к толпе и, услышав стоны любимого, бросилась к нему. Опустившись на землю, положила его голову к себе на колени, стала ласкать, шептать нежные слова, умоляя не умирать:
-Нет, нет, нет, любимый! Не умирай, дорогой, я не смогу жить без тебя! О, что же делается, молодая, нежная поросль увядает, о-о-о! Не умирай, не умирай!
Толпа дрогнула в изумлении. Но в это время дядя Али, от боли и ярости за племянника, считая Марию виновницей во всём случившемся, вонзил ей в грудь нож. Вскрикнув, она упала на Али, и они обнялись, навечно застыв в смертельном объятии. Их хотели похоронить отдельно, но не решились разъединить друг с другом. Вслед за ними скончался Хусейн от разрыва сердца. Ему были дороги оба: и сын Али и Мария, которую любил, как дочь. Он знал её с детских лет и надеялся, что, когда подрастёт, будет его невесткой.
Безумие окончилось. Трагедия в Шекспировских тонах завершилась.
И долго, ещё очень долго земля, щедро напоенная человеческой кровью вместо влаги, приносила отвратительные плоды, впитавшие в себя эту кровь.
-Как всё это страшно, - заметил священник, - посмотрите, что творится в Украине, Сирии? «Ибо верх всякого зла – это нисколько не бояться Бога и трепетать будущего Страшного суда, а жить подобно бессловесным животным в ненасытном угождении чреву и плотским похотям. Отсюда брани и войны и разбойничные нападения по всей земле и на море». Так писали святые отцы (Макарий Великий и Максим Грек). Мы-то живём как? Ничего не боясь, я хочу и всё! Вынь и положи! Ведь так, верно?
-Верно! Спасибо за очень точное резюме. Мы действительно живём в страстях, суете, не связывая своё поведение с заповедями Божьими. Вроде в Бога веруем, но как? Жить бы по Божьи, не получается. А без Бога не до порога. Поэтому искушения, болезни, неустройства. Ах, как правы эти святые отцы! Недавно я написала несколько верлибров, можно я Вам их прочитаю?
-Конечно, Татьяна, всё, что Вы сочиняете, я слушаю с интересом.
-Господи, хочу своей любовью обнять Твою Любовь. Она неизмеримо больше моей, но моя любовь станет намного больше, растворяясь в Твоей бескрайности. А вот ещё стихотворение, написала вчера, когда молилась:
Господи, протяни мне руку,
И я побегу за Тобой
По янтарной радуге голубоглазой.
-А почему голубоглазой? – спросил священник – игумен.
-Но это же, радуга! В ней много цветов. А теперь, про Эль Греко. Согласны?
-С удовольствием, Татьяна!
-Родом художник был с острова Крит, родившись в небольшой деревушке в середине шестнадцатого века. В столице Крита получил общее образование и звание мастера живописи. В двадцать шесть лет устремился в Венецию, к Тициану, продолжать дальнейшее обучение у великого мастера. Там Эль Греко много почерпнул и от других венецианских мастеров эпохи итальянского возрождения (Тинторетто, Веронезе, другие). Но более всего он находился под влиянием Тициана. Вы помните «Кающуюся Магдалину» Тициана?
-Да, конечно, эта картина дивно хороша!
-Или его «Динарий Кесаря»?
-Тоже помню, под опекой такого гения неплохо находиться начинающему!
-Эль Греко, изучив технику письма указанных художников и пропустив всё через душу, стал искать свой способ передачи красками того, о чём хотело сказать сердце. Однако в этой стране для него наступили не лучшие времена. Он судился с богатыми людьми и проиграл. Но когда люди искусства могли что-то выиграть в судебных хитросплетениях? Они не умеют изворачиваться, они способны создавать только прекрасное. Это обстоятельство подтолкнуло художника на переезд в Испанию, город Толедо. Там он уже становится другим. Его метод делается своеобразным, удивительным, неповторимым. Тем и отличается настоящий художник от дилетанта – оригинальностью – во всех видах искусства. Мастер писал картины на библейские темы, портреты. Смотришь на холсты художника и кажется, его герои с лёгкостью улетят к небесам, откуда только что спустились. Одна его картина очень умиляет душу. Видели портрет знатной испанки – «Дама в боа»? Молодая женщина, изображённая на портрете, хрупка, трогательна, беззащитна и эфемерна. Вроде бы она здесь, но и не здесь, где кипят страсти, сомнение, боль, разочарование. Она вне обыденности и человеческой суеты. И, кажется, она попала сюда случайно, из другого, более прекрасного, светлого мира… У неё огромные, немного тревожные, глаза, словно она боится, что её могут задержать здесь. Удивительно тонко, изящно написана эта вещь!
Город Толедо, где обосновался художник, был средоточием культуры, образованности, утончённости. Эль Греко вёл уединенную, замкнутую жизнь. Но, будучи образованным человеком, не мог отказать себе в удовольствии вести беседы с интеллигентными людьми. Однажды, среди близких друзей, появился высокородный идальго со своей юной супругой. При виде знаменитого художника она смутилась, и не могла вымолвить ни слова. Потом, осмелев, попросила его показать свою мастерскую. Пока гости музицировали, художник проводил её в студию. Увидев его картины и слушая объяснение о каждой из них, она замерла от восторга и восхищения. В сердце вошли трепет, нежность, преклонение перед маэстро. Она не смела, поднять на него глаз, была сражена его мастерством. Юная дама полюбила. Опершись о его руку, вернулась к гостям. Трудно было сдерживать себя, хотелось, не отрывая глаз, смотреть и смотреть на него. Она смиряла себя. Но, ей казалось, он был вежлив, учтив и холоден. И только некоторое время спустя, она поняла, что ошибалась: он был человеком добрейшей души. Почти с трепещущим сердцем возвращалась она в свой замок. Карета громыхала по мостовой, а она думала: «Как мне увидеть его вновь?». Не желая этого, он взорвал её покой, поразил её воображение, заставил мечтать. Ей стал неприятен супруг, не понимавший её чуткую, душу – она летала, а он с трудом ходил по земле. В нём почти ничего не было духовного: бренное тело, плотская жизнь! Она поняла, что тоже живёт не духовно, как и все окружающие. Ей захотелось вести более интересную, творческую жизнь. Она занялась чтением увлекательных книг, изучением иностранных языков, (маэстро говорил на нескольких языках), рисованием. Она очень старалась. Наконец, стала просить супруга, чтоб он, хорошо заплатив художнику, заказал нарисовать её портрет. А после преподать несколько уроков рисунка, живописи, колорита. Идальго уступил, он старался выполнять прихоти своей юной супруги. Будучи ранее не сформировавшейся девочкой, она вдруг превратилась в юную даму, чаруя грацией, обаянием. И вот настал долгожданный день встречи. Она очутилась в его мастерской, но чувствовала себя стеснённо. Ей всё мешало: корсет давил фижмы стягивали, туфельки жали, от причёски болела голова, боа душило. Она опасалась, что покажется ему жалкой, неуклюжей, не женственной. Постепенно привыкала, становясь естественной и непринуждённой. Глаза согревали тёплым светом, румянец оживлял бледные щёки, сияющие волосы делали неотразимой. Но, несмотря ни на что, она казалась себе всё ещё худенькой, незрелой девчонкой. Чтобы выглядеть старше, взрослей, она меняла причёски, наряды, умащалась восточными благовониями. Но художник почти ничего не замечал. Она очень хотела бы заговорить, привлечь его внимание, но дворянская честь не давала ей опуститься до уровня простолюдинки. К тому же понимала, что если станет с ним говорить, то будет смущаться и тревожиться. Да и мастер с виду был спокоен, бесстрастен. Он видел только её внутренний мир, неиспорченную душу, похожую на райскую птичку, томящуюся в золотой клетке и желающую летать. После сеансов она уединялась во дворце, в своих покоях, и тосковала из-за желания любить, дарить сердце любимому. После старого неласкового мужа и других напыщенных грандов, друзей их семьи, Греко казался ей одновременно земным и неземным созданием. Так рисовать мог только гений, любимое дитя Господне, при рождении поцелованное Богом в макушку. Да и было на что посмотреть! Герои на его картинах имели удлинённые пропорции, казалось, они живут в других, неземных сферах. Линии динамичны, колорит выдержанный, голубовато феерический, дамы загадочны и почему-то держат два пальца одной руки, средний и безымянный, вместе, как бы давая кому-то понять: «Я не из здешних и сохраняю некую тайну, не прикасайтесь ко мне! Разрешаю только любоваться».
У них во дворце, в картинной галерее, висели картины художников итальянского ренессанса, но Греко был уже другим. Она, в своём желании научиться рисовать, пыталась подражать ему. И твердо возжелала стать образованным человеком. Ночами, при свете двух ламп – арабского светильника из горного хрусталя и египетской стеклянной лампы, расписанной эмалевыми красками, рисовала, изучала творчество известных поэтов, сама писала стихи:
И опять увидала тебя.
Сердце, словно гитара поёт.
Я живу, прогорая, любя,
И любовь за собою ведёт.
Всё мне близкое стало родным,
Очертаний не вижу углов.
Никогда ты не станешь моим,
И не скажешь мне ласковых слов...
Её дворец был построен в мавританском стиле, с кружевной, ажурной крытой аркадой вокруг внутреннего дворика, с длинной, как шпиль минарета, башней, внутри которой была вделана винтовая лестница.
Устав, под утро, она поднималась по этой узкой лестнице на самую верхушку башни дворца и там плакала, умоляя Бога помочь ей справиться с чувством, охватившим её, словно бурное весеннее половодье, ибо она сама с ним справиться не может! И боится в нём утонуть…
После она умывала лицо розовой водой из кувшинчика горного хрусталя, а прислуга убирала с её лица остатки смятения, горечи, усталости. И вновь, во всём сиянии молодости, свежести и блеске, она появлялась в мастерской художника. Ах, как ей хотелось, чтобы он, хотя бы немного, замечал в ней человека, не только заказчицу! Но она догадалась, он иной. Ему не важна её внешняя оболочка, он желает проникнуть в её душу, запечатлеть на века. Иногда на сеансах около них находился кто-нибудь из его друзей. Художник рисовал и перебрасывался парой фраз с присутствующим. На полотне штрих за штрихом отражалось не смятение юной дамы, а её возвышенная душа. Оживала та, которая прилетела сюда случайно и вскоре вновь улетит в свою нездешнюю страну. Она тоже не желала уже от него ничего земного, умиляясь и благоговея перед ним. Её супруг, высокородный идальго, был на седьмом небе от радости. Он вновь очаровывался своей молодой женой, глядевшей на него с портрета ясными, немного взволнованными глазами - мир страшен, а она так целомудренна! Господь и благородный художник сохранили их брак незапятнанным. А неумолимое время, пожалев её неземную красоту, на века сберегло портрет молодой женщины - «Дама в боа» для благодарных потомков!
Время, затраченное ею для самоусовершенствования, не прошло даром. Она стала поэтессой и художником. Великий Эль Греко, встретив её при дворе в свите королевы, поцеловал ей руку, выразив признательность за книгу стихов, присланную ему в подарок. Она немного смутилась и, опустив вниз глаза, поблагодарила за то, что он научил её рисовать, пообещав прислать картину, где изображено, как, будучи восхищённой, испуганной девчушкой, она позирует прославленному мастеру. Вдруг она бросила на него взгляд из-под длинных ресниц, и увидела – он постарел. Лицо вытянулось. Кожа пожелтела. На макушке головы появилась плешь. Но глаза – детски чистые, наивные и ясные излучали такое тепло, что оно согревало до самых глубин, смотревшего на него человека… Дивный, бесценный маэстро! У неё от волнения замерло сердце. Ей стало жалко себя, его… Как быстротечна жизнь! И всё исчезает, исчезает, исчезает… Время не ждёт… По её щеке медленно покатилась слеза…
Догадывался ли художник о её бывшем смятении? Его сердце не было незрячим. Поразительная духовность и утончённая красота её не оставили его равнодушным. Воспоминания о ней жили в нём всегда и грели душу. Она превратилась в женщину его грёз. Представьте, что по Божьей милости, Вы увидели Ангела, запомнили его чистоту, свежесть, невинность. И это было бы постоянно с Вами, в Вас, потому, что такого на земле не увидеть… А что отражает настоящее искусство? Земную красоту или небесную? Только о последней тоскует наша душа, только к ней устремляется!
Татьяна внезапно прервала рассказ и спросила:
-А знаете, батюшка, как захватывает творчество? Бывает, ночами сидишь и пишешь, пишешь. И тогда уже ничто не существует для тебя, только Бог, которому молишься, просишь помощи, бумага, ручка и ты… Прекрасное, воистину, уносит куда-то в заоблачные сферы, уводя от неприглядной реальности. Удивляюсь, какие разные у всех творческих людей судьбы! Одни жили безмятежно и счастливо, другие погибали от неприятия их при жизни. Под Богом живём, под Богом ходим! Ему виднее кому, когда что дать!
-Да, Татьяна, взять хотя бы Вас. Талантливы, выбираете всё самое, утончённое, трудное, проникающее в душу, а Вас не понимают, не помогают по-настоящему. Но не унывайте, сразу никого не признают, кроме борзописцев, кропающих о непотребном сексе и яростных убийствах. Будет и на Вашей стороне праздник. Прекрасное необходимо людям, иначе они превратятся в животных!
Татьяна удивилась. Оказывается с ним можно говорить о чём угодно: о жизни, музыке, поэзии, литературе. Или это ловкий ход, чтоб проникнуть в душу? Не стоит забивать себе голову догадками. Говорит же пословица: «Чужая душа – потёмки». Жизнь расставит всё на свои места. Но всё-таки интересно, почему домашние не поняли его, супруга покинула? Увы, Татьяна никогда не поймёт эту жизнь до конца! Беззастенчивые акулы пожирают мелких интеллигентных рыбёшек, выплёвывая со смаком их обглоданные косточки. Почему нам всем не живётся по-человечески, по-доброму? Даже друзей нельзя завести: зависть, обиды, предательство. Ах, как сокрушала жизнь писательницу! Болела, выдворяли с работы из-за слабого здоровья. Но, с помощью Божьей, не сломалась. Ползла маленьким настойчивым паучком и плела свою крохотную паутинку – рассказы, романы. Ей почти никто ни в чём не помогал. Она не знала, хороши, плохи ли её книги? Многие их хвалили, и даже не умеренно. Её новый знакомый игумен, был тоже талантлив, рисовал, пел (любил византийское пение). Как-то он кое-что спел ей, она чуть не заплакала от восторга. Всё земное исчезло, перед Господом остался только злосчастный одинокий человек со своими невзгодами. И он был слабым, немощным, но с такой силой взывал к Богу, что мороз пробегал по коже. Пением он говорил о невозможности жить здесь и не грешить, по слабости, неумолимости, греховности, сковавшей всех и вся на земле. Голос стрелой рвался к Небу, умоляя, прося, скорбя. Были только Бог и надорванная, горестная душа, упрашивающая о снисхождении и помиловании. Татьяна долго не могла опомниться от такого потрясения. Её всегда до глубины души поражала хорошая классическая музыка, и после концерта она витала где-то далеко-далеко.
И вот, при такой его талантливости, но слабохарактерности, школу свою в России игумен не открыл, записать пение с оркестром не сумел. Только пел иногда знакомым, доказывая, что и он не лыком шит. Рисовка была, а истинная красота закапывалась в землю. Бедный «маленький принц»! На этом свете нужны большие старания, чтоб добиться, хотя бы малого. А он скользил по жизни, не желая приложить усилий. В семинарии учиться не мог, книг художественных читал недостаточно, но собеседником всё-таки был интересным. Он имел необыкновенный дар успокаивать людей, пришедших к нему с проблемами, находить нужные слова, и помогать им, подняться. Люди, понимая это, тоже платили ему любовью. Но не всегда, и не со всеми он был мягок и внимателен. Иногда, (может, сдавали нервы, угнетала болезнь), он мог быть груб, неделикатен. Такое со всяким может случиться, но у него всё было без меры. Для продвижения вперёд, ему нужна была поддержка, чтоб кто-то сильный взял его за руку и сказал: «А ну, пойдём добиваться настоящего результата!».
Что же вообще происходит в России, куда подевались меценаты, покровительствующие людям искусства? Почему не понимают богатые: художнику надо помогать, чтоб он продолжал творить? Никто не думает о будущем страны. Словно и не разумеют, что художники (люди искусства) – национальное богатство. Жили все только в сегодняшнем дне. После нас – хоть потоп! Всем стали необходимы другие ценности, зелененькие, чем больше, тем лучше! Но это всё уходит в землю, остаётся блестящая плеяда людей, украсившая и облагородившая нацию своим гением. Так они и жили: ничего не пробить, ничего не издать, ничего не записать (игумен не мог записать свой голос на плёнку – дорого). Но слабая надежда тонкой ниточкой сплеталась в сердце. И она ещё билась: тук, тук, тук, тук! Бог милостив, и когда-нибудь книги, сделанные за свой счёт, переиздадут, византийское пение запишут. Ведь жили же ранее, до революции в России такие, как Морозов, Мамонтов, Третьяков!
Наши герои продолжали созваниваться, может, потому что были затеряны в этом мире, а возможно, ему было интересно общаться с интересным, образованным человеком. Он набирался знаний не из книг, а от тесного общения с такими людьми, как Татьяна. А потом можно было фейерверком покорять других, замотанных жизнью людей, желающих узнать что-то интересное. Несомненно, образованный, умеющий говорить, священник возвышается в глазах верующих. О нём думают: «Сам к Богу близок, молитва у него, должно быть, сильнее, благодатнее!», и говорят: «Молись за нас, батюшка, во всём Вам поможем, у нас самих силы и времени нет на хорошую молитву». Священник всё-таки оказывался в выигрыше, не то, что писательница со своими книгами. Ну, кому это надо – читать, улучшаться, как она просит в своих творениях. «И всё-таки не всё ещё потеряно в России», - думала она с надеждой, - книги её, тем не менее, изучали и хвалили. Не нравилось только, что не покупали их, а брали читать. Или просили дарить. При таком отношении она не окупала стоимости их издания. Сколько денег и сил было затрачено ею на самообразование в студенчестве, мать не помогала, всю стипендию тратила на концерты классической музыки, посещение картинных галерей, приобретение книг по искусству! Ходила почти раздетой и голодной. Однако она не унывала. «Господь Сам всё расставит на свои места в Своё время!». Только абсолютная надежда на Бога спасала и поддерживала Татьяну. «Без веры в этом суровом мире пропадёшь! Господь мне всегда помогал и поможет, доверяю Ему».

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЕДУЕТ