Был уже ноябрь месяц 1943 года. Холодно, снег уже лежал, морозы начались. Комендатура — самый большой дом в деревне. Отца увели в дом, меня с мамой оставили на улице стоять...
КАРТИНА НА ВСЮ ЖИЗНЬ: ВОЙНА. ПАРТИЗАНЫ. ПОЛЕСЬЕ... Рассказ, история вторая
***
Помню, как сейчас, потому что видела своими глазами, как людей сгоняли и расстреливали.
Первыми убили семью Станкевичей. Нашелся предатель, который доложил немцам, что их глава семьи, отец и муж — командир Красной армии, поэтому семью казнили показательно. Все село согнали смотреть. Хоронить не разрешали. Комендантский час был введен. Но люди все равно умудрились выкрасть и похоронить эту семью, павшую от рук фашистов.
Потом и других стали расстреливать, чуть ли не каждый день по семье убивали.
Не минула беда и нас. Дело в том, что отец мой был лесник и хорошо знал все леса и болота вокруг. Требовали куда-то провести их, а папа отказался. Не мог он своих предать, папа тоже был в партизанском отряде связным. Их трое было связных в нашей деревне. Был еще Антоневич, он работал на сортировочной, станция называлась Разъездная, от нее поезда расходились в разные стороны. Была и прямая ветка Ленинград-Витебск, на границе это с Белоруссией как раз. Он знал все, когда и куда идут какие поезда, что везут. Сообщал отцу, а тот в лесу в условленных местах оставлял все сведения, в дупле каком или под корягой. Еще был в комендатуре Коля, переводчиком работал, тоже все сведения передавал. И была Вазгуниха, работала при немцах, тоже вроде партизанам помогала. Но она и предала всех!
Прибежал к нам Антоневич, сообщил отцу, что к нам идут немцы, надо срочно уходить к партизанам. Дом наш находился на опушке леса, Антоневич успел убежать, его не заметили. А мы как? Я, мать, отец, семья ленинградских блокадников — куда мы ?! Да и не успели бы — дом наш уже окружили, нас взяли и повели в комендатуру.
Был уже ноябрь месяц 1943 года. Холодно, снег уже лежал, морозы начались. Комендатура — самый большой дом в деревне. Отца увели в дом, меня с мамой оставили на улице стоять.
Потом отца поставили у окна, на нас смотреть. Раздели нас, оставили в одних платьях, а с меня еще и валеночки сняли. Рядом немецкую овчарку посадили, нас охранять, чтобы мы не шевелились. И немец с автоматом тут же. И стояли мы с мамой так часов с двенадцати дня до темноты — и от страха, и от холода онемевшие, ничего уже толком не соображавшие.
Потом вышел немец на крыльцо, следом папу вывели. Я услышала :»На хаус! На хаус! Шнель!» (Домой! Домой! Быстрее!)
Папа подбежал, снял шапку, ноги мои укутал, схватил нас в охапку и потащил скорее. Мы ждали выстрелов в спину, но нам дали уйти домой. Не успели мы войти, прибежал мальчишка с запиской от Коли, чтобы мы срочно, немедленно уходили к партизанам в лес, он нам выторговал жизнь до утра! Мы оделись и побежали.
Мать схватила швейную машинку, но далеко не смогла унести, в снег выронила. В доме у нас осталась корова, свиньи, куры — все наше богатство, да семья беженцев, с голоду не пропадут, если немцы их не расстреляют и не заберут скотину.
В партизанском отряде было много таких, как мы. Это была 10 Калининская партизанская бригада. Командование решило, что месяц-другой в лесу тут побудут и дальше начнут передвигаться, а сорок семей(женщины, дети, старики) определить подальше в Полесье, в самую глубь, где топи и болота, куда немцы не сунутся. Отец знал один такой островок среди болот, туда и переправились. Вырыли землянку, чем-то утеплили, печь, помню, была чугунная, спасительница наша. Где раньше стояли партизаны, там нам оставили три погреба с продуктами: картошка, горох, зерно. Но мы туда уже не могли сунуться, немцам бы сразу попались. Днем ходили по болоту, чтобы не всем быть вместе. Ягоды собирали, кору. А пили так: ногой наступишь — вода просочиться, ее и пьешь. Смола с деревьев — тоже еда! Так мы прожили девять месяцев. Вокруг стрельба, говор — все смешано.
В июне 1944 года немцев погнали, пришли наши! Помню вечер 15 июня 1944 года очень хорошо. Сидим на болоте, слышим гул орудий все удаляется, удаляется — через Себеж, на Латвию отступает немец. Закат, тихо совсем стало. Нет стрельбы! Вдруг — « Катюши» бьют! Голоса наших солдат слышны! Мы скорее к землянке, собрались все вместе. Видим, пролетает над нами самолет с Красными Звездами! Мне так захотелось закричать, изо всех сил!
- Папа, можно кричать?
- Кричи!
Я влезла на пень, кричу изо всех сил, а изо рта одно шипение — мы ведь только шепотом разговаривали все это время, иначе было нельзя.
Утром папа и две женщины пошли к железной дороге, на разведку. Там наши солдаты чинят дорогу, увидели их, спрашивают:
- Дедушка, вы откуда такие? Что за люди?
А отец мой с седой бородой, с дубиной в руках — точно дед. И деду этому сорок лет…
Пришли к нам солдаты, вывели всех из лесов. Идем по деревне, а возле одного сарая столько всяких мячиков разных лежит, детских игрушек всяких — мишек, кукол, зайчиков. Так мне мячик захотелось, я туда, да вовремя солдат успел схватить меня — игрушки все начинены были взрывчаткой, немцы, оказывается, «подарки детям» такие делали.
Потом нас покормили. Я съела картошку, одну всего, а живот раздуло, казалось, лопнет. Лежала потом за сараем, страдала, но все равно ничего вкуснее я в жизни не ела!
Так мои перемороженные ноги и болят всю жизнь, мы ведь тогда примерзли друг к другу с мамой. А в партизанах, там, на болотах — мы не болели, много мха ели, а соли не было совсем. Потом, когда нам дали еду и предупредили, что соль очень осторожно надо начинать есть, постепенно добавляя, то многие не сдержались, наелись соленого, вспухли и померли.
Страшно все это было, вспоминать не легче.
Все эти страдания и лишения отразились на здоровье и дальнейшей жизни людей.
***
(Из цикла "Дети войны" май 2017 г.
Записано и публикуется с согласия участника тех реальных событий. Авторский стиль максимально сохранен.)