Начнём со шляхты: конечно, она была очень неоднородна и в уровне доходов, и в возможности реализовать свои права, но права были!
И пан Вишневецкий, владеющий сотнями деревень и десятком городов, имеющий собственную армию в тысячи человек, выхватывающий в бою саблю с рукоятью, инкрустированной алмазами, имел те же подтверждённые королём права, что и пан Кшетуский из Гниловражек, где была у него «усадьба», протекающую крышу которой не было денег отремонтировать, а единственный кафтан вечером его жена тщательно штопала, чтобы локти не торчали, но на любом сейме пан Кшетуский из Гниловражек гордо выпячивал грудь – он пан!
Разумеется, такого пана Кшетуского было вполне возможно ... нет, не купить, но убедить подать свой голос за то, что нужно пану Вишневецкому, и у любимого мной А.Н. Толстого в «Петре I» такой сюжет прекрасно изображён: «У самого крыльца толпилось с полсотни загоновой шляхты, кормившейся при дворе пана Собещанского, – седые ветераны панских драк с ужасающими сабельными рубцами на лице; толстобрюхие обжоры, гордившиеся усами – без малого по четверти в длину; юнцы в потрепанных кафтанах с чужого плеча, но от того не менее задорные. Все они стояли подбоченясь, положив руки на рукоятки сабель, – в доказательство своей шляхетской вольности... А на пиру, глядя на богатое угощение, один длинный шляхтич, в кунтуше, надетом на голое тело (он потом оказался и без сапог), даже схватился за голову, мыча и раскачиваясь, чем вызвал общий смех... а иной шляхтич, придя в изумление от выпитого, засовывал копченый язык или гусиный полоток в карман своих холщовых шаровар...»
Понятно, что после того, как было выпито несчитанное количество кружек с пивом и кубков вина, съедено досыта колбас, паны гордо проголосовали именно так, как нужно было на сейме пану Вишневецкому.
И понятно, что речь не шла о том, что оба пана имели равные права, ведь равенства нет и никогда не было на свете, но пока у пана Кшетуского была сабля, он не позволял никому обращаться с ним, как с быдлом из деревни, как с холопом.
Любой пан Кшетуский из Гниловражек привык, что он для всех пан, а его жена пани, что его нужно просить отдать голос, что у него есть некие права, которые не зависят от количества золота в кошеле. И это понимали и запоминали его дети, которым, скорее всего, мама при единственной свечка штопала камзольчики. Так родился панский гонор!
Что было в это же время в государстве Московском?
«Вы назывались у меня не боярами, но князьями земли моей», – с такими словами Дмитрий Донской обратился на своем смертном одре к боярам. Дмитрий Иванович Донской в своей духовной грамоте говорит о боярах: «Вы же есть обычаи моя и нравы знаете; перед вами родихся и возростах, с вами царствовах, отчину свою, великое княжение, держах двадцать и семь лет; с вами на многие страны много шествовах, вами в бранях страшен бых, с вами великое княжение велъми укрепих, и мир и тишину княжению своему учиних, и державу отчины своея соблюдох, великую же честь и любовь к вам имех и перед вами города держах и велисия волости».
Права бояр на Руси были не менее широки, чем в Литве: бояре поступали на службу к князю, заключив с ним договор, «ряд», обещая служить «честно и грозно», но могли оставить князя, если что-то боярина не устраивало, причём это подчёркивалось в договорах между князьями: «Боярам и слугам межи нас вольным воля».
Длительная служба у князя давала «право местничества», то есть право занятия определённой государственной должности по факту происхождения из уважаемой, известной боярской семьи. Со временем это привело к тому, что во главе, например, полка мог оказаться человек заурядный, но зато происходивший из старинной боярской семьи. Если оказывалось, что важный пост получал человек, с точки зрения «древнего боярства», недостойный, это могло вызвать серьёзные возмущения. Например, князь московский Иван Красный, сын Ивана Калиты, отдал должность московского тысяцкого боярину Алексею Петровичу Хвосту, что вызвало возмущение рода бояр Вельяминовых, занимавших прежде эту должность, это привело к их отъезду к рязанскому князю Олегу.
Бояре, поступая на службу к князю, получали от него значительные поземельные владения, иногда вотчины, а большей частью поместья. Князья предоставляли боярам распоряжаться в их владениях совершенно самостоятельно и не вмешивались в их дела; так, во всех договорных княжеских грамотах мы встречаем такое условие: «...а боярам и слугам в своих домах ведаться самим, а нам ся в них не вступати».
Постепенно логика собирания земель вела к укреплению княжеской власти и усилению зависимости бояр от князя, причём порой это принимало жёсткие формы: Дмитрий Донской, который так тепло отзывался о своих боярах перед кончиной, в 1379 году устроил первую в истории Москвы публичную казнь боярина – был казнён Иван, сын виднейшего московского боярина, тысяцкого Василия Вельяминова, ему отрубили голову, хотя «Русская правда» смертной казни не знала.
Все последующие московские князья продолжали политику постепенного укрепления своего единовластия, а Иван III официально именовал себя Государем Московским и Всея Руси. Именно он рявкнул на недавно прибывшего «под его руку» князя Воротынского: «Цыц! Молчи, дурная борода!»
Князь, только что отъехавший из Литвы, не набрался еще московского духа – он осмелился, видите ли, возражать царю-батюшке и тут же получил урок.
И старик Воротынский смолчал, забыв про шляхетский гонор – это только у шляхтича, даже самого нищего, было право на рокош!
Рокош – это совершенно законное право шляхтича объявить войну королю. Причём в том случае, если его выступление подавлялось коронным войском, он, шляхтич, имел полное право выступить перед королём, объяснить свои претензии, и ничего ему за это не было, потому что это его официальное право! После чего он отправлялся не на плаху, не в ссылку или тюрьму, а в свой родной дом заливать неудачу старкой!
Именно это право, превратившееся в панский гонор, в конце концов погубило Польшу и Литву, разорванную сильными соседями.
А Московия окрепла, поднялась, перенесла множество невзгод и свершила немало «одолений на супостаты», только окончилось всё словами Екатерины II: «Народ русский от природы беспокоен, неблагодарен и полон доносчиков, кои, под видом усердия, ищут лишь, как бы обратить себе на пользу все им подходящее», позже Салтыков-Щедрин продолжил: «Любовь к отечеству проявляется в неуклонном выполнении распоряжений начальства», но окончится эта история страшным возгласом Чернышевского: «Жалкая нация рабов. Сверху донизу – все рабы».
И получается, что ни свобода, ни полное отсутствие свободы на пользу человеку не идут?