Евдокия Петровна Ростопчина… Графиня, поэтесса, легенда, авантюристка, счастливо - несчастная женщина, обжегшая сердце Андрея Карамзина, Михаила Лермонтова, Николая Огарева, Владимира Одоевского,и, наконец, своего собственного мужа: графа Андрея Федоровича, кутилу, ценителя картин, редких книг и… лошадей….
Евдокия Ростопчина ( урожденная Сушкова) родилась 2 декабря 1811 года в Москве и выросла в обширном, богатом, дворянском и литературном семействе, ее бабушка перевела на русский язык стихами «Потерянный рай» Джона Мильтона, а дед, Иван Пашков, обладал огромнейшим книжным собранием, потому, странно, что пишут иногда, будто бы семья отчаянно противилась тому, что маленькая Додо Сушкова стихи писала с девятилетнего возраста, а на нескольких европейских языках, читала, наверное, с пяти или семи. Хотя гувернантки смотрели за нею из рук вон плохо и часто менялись.
Додо было и не до них. Она смотрела в мир собственной души, была молчаливой, но если уж заговаривала, то пламень ее речей, увлекал поневоле всех.
Первое ее стихотворение помог опубликовать князь Петр Вяземский, завсегдатай салона Сушковых. Он сумел стать верным другом для Додо на всю ее жизнь, не слишком долгую. Украшал виньетками и одами, мадригалами и посвящениями, почти все ее альбомы.
Князь Вяземский же и ввел Додо в литературные круги Москвы и Петербурга, а через свою кузину, Катеньку Сушкову, она познакомилась и с Лопухиными, и с Бахметьевыми.
И первая догадалась, что не быть ей никогда соперницей Вареньке, девочке с родинкой… . Вареньке кружил голову Лермонтов, товарищ ее брата по Московскому университету.
Додо клялась потом, что вовсе никогда не была влюблена в молодого Мишеля, просто рано угадала сердцем его пылающий гений, его нетерпеливость и страстное кипение души, наполненной то ли горечью холодных замет о жизни, то ли - лавою впечатлений…
А он однажды взял у нее из рук альбом и просто написал мадригал, в восхищенном спокойствии, неповторимыми, будто бы - льдисто - обжигающими строфами:
Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.
Но если Мишель как будто бы всегда сдерживал себя и боялся «дать волю сердцу», то молодая графиня Ростопчина ( она вышла замуж двадцати двух лет, чтобы освободиться от воли и опеки родных) никогда не сдерживала своих мыслей и чувств, пылко доверяя их строфам, дневникам, романам, заметкам о современной литературе, переводам, обширным письмам.
И собственным страстям. У нее было несколько внебрачных детей: сын от Павла Альбединского, сын и дочь от Андрея Карамзина, пылкий роман с которым длился около десятка лет. За эту связь Судьба наказала своенравную графиню разлукой с детьми, что выросли за границей, были отданы в чужую семью.
Ее сын Гектор, от мужа Андрея Федоровича, что смотрел на ее личную жизнь «сквозь пальцы»,( не уставая при этом ее разорять и удерживать месяцами в родовой усадьбе Аннино, вдали от столиц!) рано умер, одна из малюток дочерей тоже прожила немного. Узаконенных детей графиня любила столь же пылко, как и тех, что не могла воспитать открыто.
Метания между Россией и заграницей, куда она часто отправлялась под предлогом лечения, чтобы повидаться с детьми, сильно подорвали ее здоровье. Кстати, все свои литературные гонорары и немалую часть состояния, графиня щедро раздавала и дарила благотворительному обществу, что основал князь Владимир Одоевский.
Графиня Додо, как ее называли в свете, часто жертвовала немалые суммы молодым начинающим поэтам, бедным студентам, музыкальному обществу, проводила в своем салоне благотворительные вечера, обеды, балы, лотереи, маленькие спектакли, пьесы для которых сама и писала.
Весь пыл нерастраченных материнских и любовных чувств, эмоций, все свои личные трагедии графиня растворяла в творчестве в интереснейших, звучных, своих поэмах о светском обществе и его героинях, пылко влюбленных девушках. И байронических юношах, чудаках и пилигримах в пропыленных плащах.
Она была похожа на неиссякаемый блестящий фонтан, ее обаяние, сердечность, нервная пылкость разговора, против ее воли покоряли ей всех, кто знал ее и хоть полчаса с нею говорил.
Василий Жуковский, преподнеся графине после гибели чистый альбом из его кабинета, как памятный подарок, написал на титульном листе тетради - альбома такие слова:
"Вы дополните и докончите эту книгу его… Она теперь достигла настоящего своего назначения..."
Петр Плетнев, профессор словесности, и другой ближайший друг Пушкина говорил о Евдокии Петровне лишь в превосходной степени: "Она, без сомнения, первый поэт теперь на Руси!» Он ведь знал, что Пушкин в беседах с друзьями восторгался поэзией Ростопчиной и высоко ценил ее, хотя и считал, что разговор графини иногда плох. От ее излишнего волнения, страстности, быть может? Кто знает теперь?
Ее печатали много и охотно. Ее баллады, поэмы, романы, стихотворения и эпиграммы составляли не один роскошно изданный том, охотно раскупались.
Но, с течением времени, в угоду иным модам и вкусам, что были проще и незатейливее, грубее ( в обществе царили Бенедиктов и Булгарин, барон Брамбеус) звезда Ростопчиной стала блекнуть.
Смелая поэтесса, дерзкая умница, умерла, почти в забвении в своем московском доме, сорока шести лет от роду в 1858 году.
Страдая от страшных болей в желудке, она, тем не менее, приняла, в один из дней, в своей гостиной А. Дюма, стала читать ему стихи, увлекала разговором. И он встал перед нею на колени, чтобы не только выразить перед нею свой пылкий восторг, но и подарить ей все свое участие и сострадание…
Может быть, он и не знал толком всю ее поэзию - « горячее стекло, еще не остывшее, пламенеющее, но уже обретшее прекрасную форму» / Дмитрий Шеваров/, но замечательно понял всю суть ее поэтически страстной и сильной натуры. Она потрясла его несгибаемостью Духа и покорила - мгновенно.
Графиня Евдокия Петровна, для него, пылкого француза, конечно же, была похожа на Жанну д, Арк, что в жизни обычной походила на простую пастушку, пока ее не призвал на служение таинственный голос свыше… Для Ростопчиной служением свыше была только поэзия, слово… Она признавала лишь это. Она - не покорялась смерти.
И перед нею, маленькой, хрупкой Женщиной, как перед ангелом - хранителем, хотелось встать на колени.
И, поняв, все, Дюма, стремительно, не рассуждая, совершил это… Может быть, и за всех нас. Современников и потомков…..
@Лана Астрикова.
28.11.23 г.