Альберт Валентинович включил маленький ночничок, который принесли ему из его же собственного кабинета, подтянул поближе к кровати урну и вытащил из нее клочки бумаги, выброшенные Ниной. Они сложились быстро, потому что были больше скомканы, чем порваны. И прочел.
Прошло немало лет и встретились мы снова.
Та ночь давно ушла. Твой лик – в сиянье дня.
Ты рядом, я с тобой. Но правда так сурова!
Не вспомнил ты меня… Не вспомнил ты меня!
Бессильной и немой бывает наша память.
О, как мне тяжело! Не выразить словами…
Ему всегда нравилось разгадывать кроссворды, ребусы. Он очень любил загадки. Но эта загадка никак не вписывалась в круг занятий, которые помогали отдохнуть, сбросить напряжение, разрядиться, чтобы обрести спокойствие и просто улыбнуться, повторяя про себя – все хорошо, все будет хорошо… Он понял, почему. За этими строчками видна трагедия. А он очень не любил трагедий. Такая уж была особенность его личности – трагедия вселяла в него ледяной холод! Нет, он сочувствовал своим знакомым, друзьям, с которыми случалась беда, он им помогал, давал денег, так что никто не мог упрекнуть его в равнодушии. Но если бы принимавшие от него помощь заглянули в его душу, то ни в одном ее уголке не нашли бы они искреннего сострадания и участия. Он и книги-то выбирал исходя из этой своей особенности – читал в основном философию и остросюжетную литературу, где не была надрыва, где мошенники были умны, изобретательны и неуловимы, а мстители – честны и благородны. Конечно, в свое время он неплохо изучил классику, но никогда ее не перечитывал. Особенно ему неинтересен был Толстой, его «Анну Каренину» он осилил с большим трудом, совершенно не понимая, как можно было ради какого-то офицеришки бросить умнейшего мужа и, главное, ребенка! Его раздражало, что писатель так долго возился с этой негодной дамой, которая сумела всем перепортить жизнь. Но, естественно, Альберт Валентинович никогда и никому об этом не говорил.
А в этом стихотворении Нины – явный надрыв. Зачем? Кому это нужно? Почему эта женщина зациклена на какой-то своей любви, в то время как ей должно воспитывать своего сына и спокойно работать, думая о его будущем. Что за бабы пошли! Мозги у них вечно заняты какой-то фигней! А был ли он сам когда-нибудь влюблен? Возможно. Только он об этом плохо помнит. Видимо, от отсутствия сильных привязанностей у него и детей нет. А жаль. Чего? Что нет детей или привязанностей? Да и того, и другого. Его жена как-то все не торопилась с рождением ребенка, а потом и вовсе передумала рожать. Может быть, почувствовала лед в его душе? Из последующих за ней женщин никто душу эту так и не растопил. И красавицы были, и умницы, и богатые, и не очень, даже из дворянского сословия женщина мечтала выйти за него замуж, но он оставался равнодушен и этого нельзя было не заметить. Хотя и гостей собирал у себя нередко, и премьеры театральные не пропускал – да все с дамами, с дамами. И в ресторанчики похаживал - тоже не один. В любом обществе был он желанным, его звали, на него имели виды. И он старался не обмануть ничьих ожиданий. Резонно заметить – сам он, видимо, все время чего-то ждал, надеялся при каждой встрече с новой женщиной, что это она, та единственная, которой он посвятит жизнь. Но – увы! Жизнь он посвятил политике, партии, в создании которой принимал участие. И теперь он публичный человек, который должен заботиться о людях – своих избирателях. И о стране – Альберт Валентинович был уверен, что она держится на таких, как он.
И все же нет-нет, да и выплывал из его прошлого маленький теплый огонек какой-то совершенно случайной встречи, спонтанных, никем не контролируемых чувств… Почему-то только он не помнит, где это было. В лагере альпинистов? В палатке, раскинутой в каком-то горном краю? Наверное, да. А, может, и нет. Но зато он хорошо помнит запах той женщины. Нет, запах – это не то слово. Слишком грубо. От нее веяло чем-то, напоминающем полынь. И степной ветер. Это вскружило ему голову… Жаль, он даже не помнит ее имени. Он редко думал о той женщине – оберегал свою память. И разозлился, потому что эта Нина своим стихотворением как бы всколыхнула ее, растревожила. А какое она имела на это право! Залезать в его прошлое! Но что-то в ней его смутило… И насторожило. Милая, очень милая женщина и не стоит ее обижать. Его совсем не привлекают длинноногие красавицы, раскрашенные всеми цветами радуги. Ему нравятся тихие, душевные, мягкие женщины с формами, на которые приятно смотреть. Тут, видимо, срабатывает и чисто мужская логика будущего главы семейства – если девушка привыкла часами трудиться над своим макияжем, ногтями и прочим, то кто будет ухаживать за ребенком, растить его, холить? Во всем нужна мера. У него не было ни одной крашеной девицы. Все должно быть естественно. А как противно пахнет губная помада! Посмотреть бы состав этой гадости, да только наверняка ни одна фирма его не сообщит.
Все. Надо спать, спать, спать. В дверь постучали. Охранник.
- Я вам ключ принес. Хотите – изнутри запритесь. На всякий случай. Мало ли… Вы тут теперь одни, а эти убийства… Вот, возьмите. И у меня есть. Я всегда у ваших дверей, не сомневайтесь. И внизу охрана надежная. А завтра с утра еще и Нина придет.
Мысленно он сразу поставил барьер между собой и этими странными смертями. Он не должен этого касаться. Это дело следователей, полицейских. Детективов, одним словом. А он – выздоравливает, у него все мирно, спокойно. Завтра днем придут его помощники, отличные ребята, вместе наметят план работы дней на десять вперед. Они всегда приносят ему свои идеи, за это он их и ценит. Потому его рейтинг – на должном уровне, он уверен. И губернаторов, слава богу, стали не назначать, а выбирать… У людей он пользуется поддержкой, доверием. Так что – никаких отравлений, у него интереснейшее будущее!
А ключ он все-таки взял. И спокойно уснул.
Утро было хмурым – видимо, ожидался дождь, потому что Нина вошла в палату с двумя сухими зонтами.
- Побоялась оставить их в раздевалке, извините. Вот тут, в уголочке пусть постоят. А то мне все чудится, что посторонние по отделению шарятся…
- А вы видели кого-либо постороннего?
- Нет. Но все равно мне кажется…
- Странно. А почему у вас два зонта?
- А я с сыночком сегодня пришла, Альберт Валентинович. Хочу его здешнему гематологу показать. Договорилась уже. Вчера его приводила, а гематолога куда-то вызвали, уехал. Ну, Васенька мне зато тут по хозяйству помог.
- И что же вы ко мне-то с ним вчера не зашли? И где он сейчас?
- У сестры-хозяйки сидит. Пусть там. До тихого часа. У него с собой книг много. А потом вы отдыхать будете, а мы к врачу на прием сходим. А то у Васеньки моего кровь очень густая… Гемоглобин высокий…
- Подозрения на полицитемию, что ли?
- Кажется, так врачи и сказали. Предположили. Только в названии болезни было два слова.
- Истинная полицитемия. Так?
- Так. А откуда вы знаете?
- Ну, у меня тоже подозревали такую болезнь. Был на грани, так сказать. Да и сейчас есть симптомы. Но вы не волнуйтесь раньше времени. У детей это редкость. А позовите-ка вы его сюда. Уж очень хочется мне на него посмотреть.
- Ой, да, наверное, не стоит. Сейчас обход будет.
- Зовите, зовите. То есть – ведите.
Нина отложила в сторону постельное белье, приготовленное для смены Альберту Валентиновичу, и вышла в коридор. Вернулась она с рыжеватым мальчишкой, смущенно смотревшим в пол. В руках его была зажата книжка, причем пальцы, державшие ее, были белыми от напряжения. Мальчик явно волновался. Нине позвонили по мобильному и она вышла за дверь.
- Давай знакомиться, - дружелюбно сказал Альберт Валентинович.
- Мне мама сказала, как вас зовут. А я – Василий.
- О, ну, раз Василий, так уж представься и по отчеству!
- А мама мне не велела называть свое отчество.
- Это еще почему?
- Ну… я не знаю. У нее какие-то свои соображения.
- Соображения. В третий класс пошел?
- В четвертый.
- А книжка у тебя какая?
- Да это вам, думаю, неинтересно. «Шмели и термиты». Вот, видите?
И он показал обложку с насекомыми, увеличенными раз в сто.
Вновь вошла Нина.
- Ну, познакомились? Васенька, иди в хозяйственную комнату, читай, отдыхай. Или в холле посиди. Обход уже начался, - прибавила она, видя, что больной намерен протестовать.
Мальчик ушел. Он был мало похож на Нину. Странно, но Васино лицо кого-то ему напоминало… Только кого?
- А где его отец?
- А он исчез.
- Исчез, как только у него родился сын?
- Да нет. Он вообще не знает, что у него родился сын. Растет сын, - поправилась она.
- Да почему же вы ему не скажете?
- А потому что я не могла его найти… То есть – я не знала, где его искать…
- Вы говорите в прошедшем времени. Следовательно, теперь вы знаете, где он?
- Да. Знаю.
- И – что?
- Но он-то пока ничего не знает!
- Так вы ему об этом скажите!
Альберт Валентинович терпеть не мог такой вот недосказанности, неопределенности. Родила – найди мужика и спокойно сообщи ему об этом. Глядя в глаза. Может, человек и рад будет, что есть у него на свете продолжение! Надо же дать ему возможность самому принять решение. А Нина – ни туда, ни сюда. У нее будто не душа, а жвачка какая-то!
Пришел заведующий отделением с медсестрой. За их речью со сложными медицинскими терминами читалась одна хорошая и простая мысль - Альберту Валентиновичу больше нечего делать в хирургии, его следует перевести в терапию, но никто не будет возражать, если он останется в этой коммерческой палате до самой выписки, а уж они смогут позаботиться о больном не хуже терапевтов!
- Конечно, конечно. Я уж и совещание маленькое здесь назначил. Ничего, ваши правила это допускают?
- Пожалуйста, пожалуйста, только просим вас не перенапрягаться.
Доктор оставил сестре все необходимые назначения и посоветовал «транспортировать больного на улицу», он именно так и выразился. Мол, «октябрь уж наступил, уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей», «и осень прекрасна, когда на душе весна», и дай бог, чтобы она у больного наступила. И Пушкин был тут уместен, и слова из любимой песни старшего поколения. Но вот какая странность – в душе Альберта Валентиновича действительно как будто расцвели весенние цветы… Ощущение было прекрасно-неповторимым. И ему захотелось вновь увидеть этого рыжеволосого мальчишку. Почему – он и сам не понимал.
Нина привезла ему коляску, помогла одеться и они с охранником усадили его в это сооружение.
- Очень удобно, Альберт Валентинович! Сейчас мы – до лифта, а там – вниз, и прямо в сад. Он в эти дни красив, как никогда. Здесь много берез, а уж они осенью – первые красавицы. А по забору растет черноплодка, высокие такие кусты, прямо как деревья. И листья у них – красные-красные. Багряные, как поэты говорят.
Сад действительно оказался прекрасен. А Нина… Он впервые увидел ее без специальной больничной одежды, в изящной курточке, аккуратных сапожках. И волосы у нее оказались очень красивыми. В больнице они были, очевидно, заколоты вверх и не выбивались из-под шапочки, а теперь ниспадали светлыми волнами на спину и плечи.
- А можно Васю сюда позвать? Пусть с нами погуляет, воздухом подышит. Ему полезно.
- Конечно.
Нина не стала звонить по мобильнику, а пошла за сыном сама. Альберт Валентинович попытался освоить коляску, передвигая рычаги. А потом вдруг решил, что встать для него на землю – вовсе и не проблема, что он может спокойно походить по этой тропке, опираясь, скажем, на палочку, которой у него пока нет, либо на Нину с Васей, которые уже бегут к нему от больничного пандуса. Они подоспели вовремя – он уже приподнялся, покачнулся и рухнул прямо на протянутые Нинины руки. Вася удержал полы его куртки, чтобы они не запачкались – под листьями земля была сыра.
- Ну что же вы, Альберт Валентинович! Разве так можно! Денька через два-три встанете спокойно, а сейчас рано, координация-то у вас после травмы нарушена! Надо потерпеть. Ложитесь, ложитесь ко мне на плечи, не стесняйтесь, сейчас опять сядем с вами и все будет хорошо. Обнимите меня, мне будет так удобнее водворить вас на место. Вот так… Еще немного… И куда охранник подевался, за нами же шел!
Охранник появился тогда, когда Альберт Валентинович уже благополучно сидел в больничной коляске и довольно нелепо улыбался…
- Что с вами? У вас все в порядке?
- Да, Нина… А вы когда-нибудь видели степь?
- Вообще-то да…
- И море тюльпанов…
- Видела…
- А какой там ветер… Колышется ковыль…
- Седой.
- Седой. Это тут его красят и продают. А степь всегда овеяна печалью. Вот здесь поле пахнет донником, кипреем… Замечательный запах! А там, в степи – не запах даже… Там зов земли. Я это не раз ощутил на себе. И люди – те, в ком много благородства, достоинства, любви – тоже наполняются этим ароматом… Неточное это сравнение! А точнее не могу подобрать.
- Степь окутывает человека. Я это ощутила. У нее свои объятия. Нежные и… терпкие.
- Вот-вот! Терпкие. Терпкий запах. Его невозможно забыть.
- Да и не надо его забывать! А давайте я вас подвезу вон к той березке. Там есть скамеечка и мы с Васенькой посидим рядом.
Береза чуть слышно шумела над ними последними своими листьями, они отрывались от родной ветки, трепетали и падали, а он вспоминал, как в детстве учитель биологии восторгался его знаниями о насекомых, которых он любил безгранично. По чистой случайности он не стал биологом. И у этого мальчишки симптомы той же болезни, что и у него… И походка – не мальчишеская, а какая-то тяжеловатая, словно тащит он на себе непомерный груз... У него такая же походка. Стоп, стоп, о чем это он? Походка такая… Растет человек без отца, вот тебе и груз! А книжка эта про шмелей… Да ведь мало кто в детстве не увлекается такими вещами! И болезнь эта, полицитемия, которая у него, кстати, еще и не подтверждена – не такая уж редкость. И почему все это сразу вдруг пришло ему в голову? Да потому, что он обнял Нину, прижался к ней и ощутил этот едва уловимый, но такой настойчивый зов степей. Как тогда, в молодости… Тот же аромат…
Его холодное «я» подсказало, что не следует гнать лошадей. Надо не спеша во всем разобраться. Не обнаруживая перед посторонними, что в его памяти произошел потрясающий всплеск. Все потом, потом.
Он переломил себя и посмотрел на Нину и Васю другими глазами. Понимающими, уважающими, но – холодными. Нина даже поежилась.
- Становится прохладно. Предлагаю вернуться в палату.
- Конечно, Нина. Василий, помоги маме со мной справиться.
Мальчик деловито взялся за коляску и они втроем добрались до палаты. Прямо на ее пороге Нину застал звонок мобильника. У Зои Алексеевны был к ней один, но очень странный вопрос.
- Ниночка, вы случайно не знаете, что такое Жужа Лиственная? Оба названия – с большой буквы.
- Жужа Лиственная? Первый раз слышу. А это растение или животное?
- Это название – на листочке, который сын Аллы Юрьевны нашел в ее письменном столе. И мы гадаем, что с этим делать. Может быть, кто-то в больнице произносил эти слова? А?
- Нет. Я бы запомнила. Нет!
И Нина закончила разговор – ей надо было срочно уложить Альберта Валентиновича в постель.
- Жужа… Есть такая река. Приток Москвы. А еще, я слышал, так называется какое-то растение.
- Эти два слова были найдены в бумагах Аллы Юрьевны. В ее письменном столе. И меня сейчас спросили, не произносил ли их кто-либо здесь. А вы не слышали?
- Нет. Я их ни от кого не слышал. Иначе бы запомнил.
Нина бережно накрыла больного одеялом, спросила, не холодно ли ему. И тут прозвучал ее неожиданный вопрос:
- А эта истинная полицитемия… Ну, болезнь крови… Она что, передается по наследству?
Он не ответил. Он отвернулся. И этот ее стих о прошлом… И эти волны эмоций из прошлого… И эта тяжеловесная походка мальчика… Вновь заняла все пространство, вновь поглотила его нежданная мысль, и он даже шевельнул рукой, отодвигая ее – пусть мелькает где-то в других пределах. И не потому, что он к ней не готов. Просто она кажется ему уж больно нелепой…
На снимке - картина Петра Солдатова.
