НО ИСТОРИЯ ПОМНИТ ИХ КАК ГЕНИАЛЬНЫХ ЖЕНЩИН.
От автора. Это эксперимент. Возможно, неудачный. Тот, кто заглядывает в мой блог, поймет, в чем дело, и дальше может не читать. Кстати, именно по совету одного из читателей я и пошел на этот шаг.
ПАМЯТЬ КРЕПЧЕ ПРАХА
Гражданская война. Не наша – давняя: тридцатые годы до н.э. Действующие лица - Марк Антоний и Октавиан Август. В недавнем прошлом они однопартийцы, последователи Цезаря, но после его смерти начали борьбу за власть, местами не совсем явную, с перемириями, с затаенными чувствами обид… Антоний умирает (самоубийство), осознавая свое поражение. Его хоронят с царскими почестями, что приветствуется сторонниками Марка – ветеранами, солдатами, простым людом. И потом, тогда еще умели воздавать почести мертвому врагу.
И вот дальше начинается интересное. Октавиан хорошо знает изречение Цезаря «Память крепче праха» и понимая, что популярность даже мертвого, но грозного соперника мешает ему называться первым из первых, идет на DAMNATIO MEMORIAE – уничтожение памяти о Марке Антонии. Следы его пребывания у власти в прямом смысле этого слова стали драпировать или искажать. Памятники, возведенные любимцу Цезаря, или разбивались, или обезличивались – с них стесывали надписи с его именем. По распоряжению Октавиана попали под запрет распространения книги, где об Антонии говорилось в положительном плане - сочинения Лабиена, Тимагена (не путать с Тионом) Александрийского… Зато поощрялись такие авторы, как Патеркул, Максим, демонизировавшие Антония. Его имя стали изымать даже с консульских фаст – это официальный перечень лиц, занимавших высшую выборную должность в государстве. День рождения Марка Антония, который при его жизни праздновал Рим, объявили «черным днем календаря» и наказывали тех, кто по старой привычке накрывал по этому поводу столы. Такая политика в отношении Марка Антония продолжалась несколько лет. Если вы не читали книгу Светония «Жизнь двенадцати Цезарей», советую это сделать. Он жил в сотые годы, был поклонником политики Августа (такое имя взял себе император Октавиан), негативно оценивал деяния Антония, но все же передал атмосферу, царящую в те годы. Историю по беллетристике изучать, конечно, нельзя, какого бы уровня она ни была – Шекспира, Дюма, Пушкина, Пикуля, Солженицына… Но именно атмосфера времени литературой передается. Так вот, начиная от описания портрета Антония до перечисления его деяний Светоний хоть и поливает Марка грязью, но все же отдает ему должное, называя важной роль, сыгранную человеком в жизни Рима. Ну а как умолчать о таком человеке? И вот уже Германик не соглашается с «осуждением памяти», Калигула (о, как же оклеветан этот политик, в том числе и за отношение к Антонию) по сути отменяет «черный день», Клавдий говорит сенаторам, что его дед, Марк Антоний, сделал для страны не меньше, чем Октавий, и опять объявляет день рождения Антония праздничным, найдя, правда, для этого якобы уважительную причину, что он совпал и с днем рождения его отца…
Дальше – больше. Как бы компенсируя вину за оговоры Антония, политики и писатели все чаще отзываются о нем лишь с положительной стороны. Он красавец, он герой на поле боя, его связывает высокая любовь с Клеопатрой, царицей Египта. И как-то забывается о том, что Клеопатра до этого была дважды замужем за своими двумя братьями, казнила в борьбе за трон свою родную сестру, была любовницей Цезаря и родила он него, и вышла замуж за Антония вовсе не девочкой-красавицей, а без малого сорокалетней женщиной, а по приказу самого Антония был убит великий Цицерон и составлены списки врагов народа. Нет, это не игра слов – именно так и назывался перечень лиц, определенных для наказания триумвиратом Рима…
К чему я все это пишу? К тому, что негоже бороться с памятью, она действительно крепче праха, и потому возрождается мифолизуясь, защищаясь от нечестных нападок и замалчиваний таким же нечестным приукрашиванием.
Прошлого нельзя бояться. Опять вернемся в те давние времена.
Одним из самых известных противников Цезаря был Помпей. Цезарь одержал над ним победу и вошел в Рим. Услужливые и испуганные чиновники столицы перед этим сбросили все статуи Помпея, стоявшие в городе. Цезарь первым же распоряжением приказал их восстановить. «Тем самым, - заметил Цицерон, - он укрепил свои собственные».
Надо ли к этому что-то добавлять?
ПРОРОЧЕСТВО СУДЬБЫ
Эта моя заметка – чисто рекламного характера. Я советую прочесть «Разливы рек» Паустовского. Не знаю, в каком жанре это произведение написано. Критики определяют его по разному: и рассказом, и повестью, и новеллой. Сам Константин Георгиевич писал: сказка. Наверное, потому, что в написанном – все неправда. Или нет, точнее: потому, что все должно быть так, как написано.
Удивительная сказка, посвященная последним дням жизни Михаила Лермонтова.
Не буду ее пересказывать, просто откройте, начните читать и сами убедитесь, что иначе ничего и не могло произойти, что настоящая любовь у поэта была одна, и в последние часы жизни он думал только о ней – Марии Щербатовой. И в ночь перед роковой дуэлью писал именно ей:
Не смейся над моей пророческой тоскою;
Я знал: удар судьбы меня не обойдет;
Я знал, что голова, любимая тобою,
С твоей груди на плаху перейдет…
Я люблю творчество Лермонтова, в том смысле, что вот могу в любой день открыть его и читать. Знаю, что Печорин у него появился вовсе не в «Герое нашего времени», что в «Маскараде» одного из действующих лиц он писал с себя, что был влюбчив, что больно переживал, когда Иванова предпочла ему офицера в высоком чине, Лопухина – богатого помещика, что первой детской любовью его была Женя Сушкова, и про графиню Растопчину знаю, и про Екатерину Быховец… И про то, конечно же, что строки, которые процитированы чуть выше, он писал не в ночь перед дуэлью и не Щербатовой, поскольку с Марией познакомился в тридцать девятом, а «Не смейся…» рождены им в тридцать седьмом. Такие дела.
Все это знал, конечно же, и Паустовский.
Но написал «Разливы рек».
Зачем и почему?
Все очень просто. Гении живут предчувствием, предугадыванием событий. В тридцать седьмом Лермонтов знал, что встретит эту удивительную женщину, возможно, единственную из всех, которая любила его, которая действительно могла бы поехать за ним в любую ссылку, в любую тьмутаракань, но он же тогда знал и другое: что ждет его плаха, и удар судьбы он должен принять один, никого не задействуя в этот «процесс».
Прочтите, обязательно прочтите «Разливы рек». Вы там встретите еще одну «ошибку»: встречу Лермонтова накануне отъезда на Кавказ с Гоголем. Прекрасную встречу. Что? Говорите, этого не могло быть, потому как доказано, что эти двое наших гениев встречались лишь однажды, и не у Щербатовой, а за столом у писателя Погодина, и
Лермонтов читал тогда не стихи, посвященные любимой женщине, а отрывок из «Мцыри»? Говорите. Но будете ли вы утверждать это после того, что прочтете у Паустовского?!
И еще, если можно, одна история на эту тему. И опять – стихи. На этот раз автор их – Анна Андреевна Ахматова.
Если в небе луна не бродит,
А стынет - ночи печать...
Мертвый мой муж приходит
Любовные письма читать.
В шкатулке резного дуба
Он помнит тайный замок,
Стучат по паркету грубо
Шаги закованных ног.
Сверяет часы свиданий
И подписей смутный узор.
Разве мало ему страданий,
Что вынес он до сих пор?
Мертвый муж… Вы, конечно, понимаете, о ком она пишет. Ахматова была замужем за Николаем Гумилевым, тот был врагом Советской власти, его арестовали, расстреляли… Вроде все логично, да?
Кроме одного: эти строки Ахматова написала в 1910 году, в год своей свадьбы с Николаем. Расстреляли его в 1921-м.
Как они могли появиться? Что это, если не пророчество своей судьбы?
И еще. Кто знаком с ее биографией, тот знает, какая непростая личная жизнь у Ахматовой сложилась. У нее были странные мужья и странные семейные отношения. Она даже жила в одной квартире с женатым мужчиной и его женой, этакой «шведской тройкой». Но говорю это не для осуждения – не нам судить чужие жизни. Хотя, судьи, конечно, находились. Когда Ахматова была в опале, некто высказался в том плане, что кроме всего прочего поэтесса ведет аморальный и постыдный образ жизни. Не нужно было бы, конечно, об этом «некто» вспоминать, но… Но вот опять ее строки, написанные тоже в десятых годах, то есть, аж до революции:
Не смущаюсь я речью обидною,
Никого ни в чем не виню…
Ты кончину мне дашь не постыдную
За постыдную жизнь мою.
Не могу объяснить появление этих строк ничем иным, как предвидением, пророчеством. Впрочем, вы, думаю, найдете более разумное объяснение, не так ли?