Мама склонилась над столом, на котором расстелена пелёнка. — На самом деле, — говорит мама, — фейри — это мелкие вредители, которые при этом несут большую угрозу. Я спрыгиваю со стула и подхожу к ней, тоже нависаю над столом. От маминых рук в перчатках пахнет спиртом и ещё какой-то гадостью, в пальцах блестит скальпель. Во вскрытом трупе фейри я пытаюсь разглядеть ту самую угрозу. Вижу только обломанные крылья и фиолетовые внутренности, разложенные на пелёнке. Крошечное, больше похожее на пыльный комок сердце лежит близко к краю. Я тянусь к нему. Мама больно ударяет меня по запястью, и я поджимаю губы. Серебряный браслет на моей руке тихо звенит. На маминых руках такие же, но больше и шире. — Я тоже хочу когда-нибудь поймать такую, — говорю я. На маму я совсем не обижаюсь. — Рановато в семь лет, Дот. Мама всегда списывает всё на возраст, но я-то знаю, что в нашем лесу просто уже давно нет фейри. За этой мама специально ездила на другой конец страны. Мама говорит, она хочет изучить их, чтобы больше ни у кого не пропадали дети. А я думаю, она просто ненавидит фейри. Почему? Я не знаю, но, понятное дело, тоже их ненавижу, потому что люблю свою маму и когда-нибудь, когда она напишет книгу о своих исследованиях, буду ездить с ней на научные конференции. Мама всегда говорила, что ей нужен будет маленький помощник. Но не такой маленький, какая я сейчас, а ровно настолько маленький, какой я буду лет, скажем, в двенадцать. — Когда у нас ужин? Мама не отвечает. Я знаю: она, скорее всего, сейчас думает о том, как будет зашивать фейри обратно и заспиртовывать в банке. Она не слушает меня. Я вздыхаю. — Я могу пойти в сад? Мама молчит. Обычно она не разрешает делать это ближе к вечеру, но сейчас, слишком увлечённая рассматриванием всех пяти глаз фейри, не обращает на меня внимания. Но мне нужен чёткий ответ, иначе потом она, как часто бывает, начнёт на меня орать из-за того, что я гуляла без разрешения. Хотя в последнее время я так почти не делаю. Эти недели солнце слишком яркое, а мои глаза почему-то от него ужасно болят. — Или я могла бы заглянуть к Мэри?.. — Нет. Мама наконец поворачивается ко мне, сдёргивая с носа свои красивые очки в серебряной оправе. — Иди поиграй в саду. Я широко улыбаюсь и выбегаю за дверь. Я знала, что это сработает. Мама бы не позволила мне одной идти через лес в деревню к моей подружке Мэри, потому что боится за меня после того, как в детстве я однажды заблудилась в лесу. Расстраивать меня мама не хочет, поэтому отпускает в сад. Я прыгаю по ступенькам лестницы, ведущей вниз, и напеваю: — Тили-тили-бом… Кто пробрался в мой дом? Тили-тили-бом. *** Я сбегаю со ступеней крыльца. Чуть не падаю, но продолжаю бежать вперёд, пока не валюсь в траву рядом с большим камнем, в кровь обдирая руки. Камень слегка пошатывается, хотя я была уверена, что в мире нет такой силы, которая бы могла его сдвинуть. Он чёрный, холодный и вкопан лично мамой в землю. Вокруг нашего дома четыре таких камня — по одному на каждую сторону света. Мама говорит, что они необходимы, потому что все знают, что фейри боятся чётных чисел. Поэтому у них всегда по пять глаз и пять крыльев, ведь, будь их, например, четыре, фейри точно сошли бы с ума. Я так думаю. Иногда мне кажется, что мама слишком мудрит со своими правилами, которые должны победить фейри. Она заставляет меня носить два серебряных браслета и по две железные монеты в каждом кармане. Она проверяет их каждый вечер, ведь, если я потеряю хоть одну, нечётное число привлечёт фейри. Так говорит мама, а я, конечно же, знаю, что она всегда права. Открою секрет — однажды одна из монет всё же выпала из моего кармана, но я быстро нашла её между корней деревьев. Ради этого пришлось сделать целых четыре шага на территорию леса. Вообще-то хватило бы и трёх, но я решила, что пусть на всякий случай их будет чётное число. Маме я об этом, конечно же, не рассказала, иначе она бы снова на меня наорала. Ей же не объяснить, что самое страшное, что со мной случилось, — это укусы комаров. Хоть их и не видно, но всё тело теперь чешется. Я как раз до крови расчёсываю запястье, отодвинув браслет, когда замечаю что-то синее, мелькнувшее между ветвей. Мне приходится обернуться в сторону дома, чтобы убедиться, что мама не наблюдает за мной через окно своего кабинета. Окно пустует, и я бросаюсь в лес. Если я поймаю фейри, которых, по словам мамы, тут быть не должно, она точно будет гордиться. Пробежать приходится чуть дальше, чем в прошлый раз. Справа и слева я вижу ещё по два чёрных камня. Быстро прохожу между ними, не выпуская фейри из виду. Прежде чем я успеваю подумать о том, как её ловить, она, отцепившись от ветки, испуганно вскрикивает и машет ручками. А в следующую секунду влетает мне в лоб. Я падаю на сухую землю, подо мной шуршат листья, а в руки впиваются еловые иголки. Монеты звенят в моих карманах. Я слышу, как фейри, тоже упавшая рядом, громко пищит. Резко поворачиваю голову, тянусь к ней, чтобы схватить. Раньше, чем я успеваю это сделать, из-под кучи листьев высовывается огромная мохнатая рука, сжимает фейри в кулак и вместе с ней уходит под землю. Когда я в панике и слезах бегу к дому, я уже не думаю о фейри. Только бубню себе под нос, чтобы успокоиться: — Тили-тили-бом... Кто таится за углом? Тили-тили-бом. *** Когда мама спрашивает, что случилось, я говорю, что неудачно спрыгнула с крыльца и стукнулась о камень. Мама смотрит на синяк на моём лбу и верит. А потом она, конечно же, орёт, когда я отдаю ей перепачканную в земле одежду, чтобы она её постирала, ведь мама находит в моих карманах всего три железные монеты. Видимо, одна выпала при падении. Она орёт. Я злюсь. Злюсь, что не могу ей рассказать, как именно потеряла монету. Однако я считаю, что орёт она несправедливо. Если бы она знала, что со мной было, она бы очень испугалась. А потом пришла бы просить у меня прощения. Но к тому времени я бы уже стала учёным покруче, чем она. У меня в банках сидело бы множество фейри, пойманных в нашем лесу, и мама бы просила подарить ей хоть одну, но я бы отказалась. Всё потому, что она слишком много орала на меня. Когда я ночью лежу в кровати и смотрю в потолок, руки снова начинают чесаться. Я вожу ногтями вверх-вниз вдоль предплечий, кровь из царапины пачкает простыню, а я всё злюсь и злюсь. В основном на маму, на дурацкую фейри, из-за которой у меня теперь болит лоб, ну и немного на серебряные браслеты, которые в тишине слишком громко звякают и не дают мне нормально почесаться. Меня отрывает стук в окно. Я распахиваю его, выглядываю на улицу, и тогда мелкий камень прилетает мне в лоб. Прямо по синяку! Это злит меня ещё больше. В последнее время, когда я злюсь, я не могу себя контролировать. Я тихо рычу и хватаю со стола книгу — это первое, что подвернулось мне под руку. Выпрыгиваю прямо в окошко, падая в клумбу с цветами, не думая о том, что это второй этаж. Странно, но мне вообще не больно. Мама бы не одобрила, но сейчас мне слишком обидно. Если фейри или эта огромная рука решили, что можно кидаться в меня камнями, я их разочарую. Несмотря на мой яростный настрой, ночная роса довольно холодная. Этот холод пробирает меня до костей, и, чтобы не струсить и не повернуть назад, я крепче сжимаю книгу, шепча: — Тили-тили-бом... Кто скребётся за окном? Тили-тили-бом. *** Я начинаю бояться, когда уже дохожу до леса. Я вошла туда днём, но ночью этого делать не хочу. Я выставляю книгу вперёд, потому что больше оружия у меня нет, и теперь уже радуюсь тому, как в ночной тишине звенят мои браслеты. Это успокаивает. Я оборачиваюсь на дом и вижу свет в мамином кабинете. Если что-то случится, я закричу. И тогда мама спасёт меня, ведь это — её работа. Не как учёного, а как мамы. В следующую секунду мне кажется, что волосы на голове встают дыбом, я напрягаюсь и падаю на землю. Точно не знаю зачем, просто чувствую, что так надо. В лесу горит огонёк. Когда мама орёт на меня, она говорит, что я дура, готовая купиться на всё. Возможно, в чём-то она права, потому что, примерно зная, где в лесу стоят камни, я бегу к ним. Свечение держу в поле зрения. Цепляюсь ногтями за чёрную поверхность одного из камней, и, на удивление, мне удаётся вскарабкаться на него. Забавно, у меня ведь не когти, как у всяких кошек… Теперь я сижу сверху, прижимаю книгу к груди и заворожённо гляжу на то, как светится фейри, сидящая в деревянной клетке, подвешенной к дереву. В её тусклом свете я вижу ещё один камень рядом. Такой же большой и чёрный. Наверное, в темноте скрываются ещё несколько. Я зябко ёжусь, размышляя о том, как фейри попала в клетку и, что важнее, как её достать. Наверное, сложно было оттуда попасть в мой лоб. Так ей и надо, пусть теперь в этой клетке и сидит. Когда по моему камню стучат, я вздрагиваю, вскрикиваю и падаю с него. Меня ловят вонючие, но большие и сильные руки. Справедливости ради, они всё же пахнут лучше, чем мамины, когда она вскрывает фейри. Фейри, запертая в клетке, начинает биться о стенки, раскачивая её и визгливо пародируя мой голос. — Тили-тили-бом! — кричит она, хотя, по теории моей мамы, они могут только повторять, а не строить предложения самостоятельно. — Троллями окружён твой дом! Тили-тили-бом! *** Троллей трое. Они снимают с ветки фейри и ставят клетку на землю, а затем мы садимся вокруг неё и разговариваем. Оказывается, что у них не было имён, но теперь, услышав мою песенку, они называют себя Тили, Тили и Бом. Проблема в том, что два из трёх слов одинаковые, поэтому тролли вечно спорят о том, кому какое имя принадлежит. Как запомнила я: Бом — самый высокий, у него борода, длинный нос, опускающийся до земли, и пустые глаза. Он носит шляпу. Тили и Тили взяли себе одинаковые имена, но на самом деле они совершенно не похожи. У одной волчья голова и короткое розовое платьице, а у другого большие уши, да и в целом он весь мохнатый и зелёный. Мама всегда говорила, что надо остерегаться фейри, но Тили, Тили и Бом ведь и не фейри вовсе, а значит, всё в порядке. Я смеюсь, видя, как Тили прижимает клетку с фейри к своему розовому платьицу, но перестаю смеяться, когда Бом говорит, что солнечный свет троллям вредит. Они питаются светом, но только не солнечным. Поэтому они и тянутся к нашему с мамой дому, а фейри тоже ненавидят. Съели всех, что жили в этом лесу, а эта — последняя. Тили говорит, что тролли намного дружелюбнее фейри. Например, они всего раз за историю своровали у женщины ребёнка и подменили его своим. А фейри так делают постоянно, и это ужасно! Тогда я спрашиваю, чем ребёнок тролля отличается от человеческого, а Бом говорит, что до семи или восьми лет — ничем. Потом появляется какая-то разница, но в тот промежуток времени, когда происходит окончательное превращение троллиного ребёнка в тролля, он уже обладает большой силой, но ещё не так боится солнца. Мне становится скучно. Я больше не слушаю. Пару минут мне грустно, но потом я снова улыбаюсь: ведь, значит, мы с Тили, Тили и Бомом можем быть друзьями, раз они уничтожают фейри. Возможно, я даже познакомлю с ними маму, когда она уберёт из леса один из своих глупых камней. Как сказал мне Тили, они хоть и тролли, но чётные числа тоже ненавидят, а мама расставила камни в лесу так, что теперь они заперты в квадрате из двенадцати чёрных камней. От этого мне снова грустно, но потом Бом начинает петь. И вот я уже снова улыбаюсь, а мы все вчетвером (не считая фейри, разумеется) поём: — Тили-тили-бом! Тролль устроит в лесу погром! Тили-тили-бом! *** Утром я стою напротив зеркала, расчёсывая всё тело. Заходит мама, ахает и за руку тащит меня в свой кабинет. Я даже не успеваю рассказать ей, что под кроватью у меня лежит убитая ночью фейри. Бом вытащил её из клетки, а я оглушила камнем. Он предлагал мне её съесть, но я решила, что лучше отдам её маме. Мама орёт, но я всё равно смеюсь. У меня хорошее настроение и щекочет где-то в районе копчика. Когда мама укладывает меня на развёрнутую на столе пелёнку, мне уже не очень смешно. — Всё же подменили, — испуганно шепчет она. Я снова начинаю злиться. Это нечестно, что мама не обращает внимания на моё хорошее настроение. Скоро мне надоедает просто лежать, поэтому я сажусь на столе. Что-то мешает, я ёрзаю, хмурюсь и трогаю себя пониже спины. Немного спускаю шорты и натыкаюсь пальцами на что-то отдалённо напоминающее хвост. Смеюсь, потому что это почти как у моих друзей-троллей. Сообщаю об этом маме, но её, кажется, эта новость не радует. Она снова орёт на меня. Не так, как обычно. На этот раз она замахивается скальпелем, а мне приходится уворачиваться. Я выскакиваю из её кабинета и кубарем скатываюсь по лестнице. В ушах у меня стоит: — Тили-тили-бом. Тролль заполз в твой дом. Тили-тили-бом. *** Убегая от мамы, я сразу мчусь в лес. Солнце обжигает мне кожу и светит в глаза, но я всё равно бегу. Ужасно, что рядом нет моих друзей-троллей, которые могли бы меня спасти, ведь мама совершенно сошла с ума. А ещё в какой-то момент мне становится тяжелее бежать. Примерно тогда, когда я попадаю в квадрат из камней. Я влетаю в один из них, и он заваливается набок и катится вниз с холма, к ручью, а затем дальше, в направлении деревни. Я прыгаю за ним. Не потому, что хочу его поймать, а потому, что мамы я сейчас боюсь намного больше, чем синяков и царапин. Я падаю, а вместе со мной падают маленькие камушки. «Тили-тили-бом», — отбивают они в моей голове. *** Я сижу на чёрном камне, который свалился в овраг и встал посреди ручья. Я теперь вся мокрая, но меня греет мелкая шёрстка, проросшая на руках, и хвост, который обвивается вокруг моих ног. Когда мы с Мэри играли около этого ручья, я всегда видела наш с мамой дом. Сейчас вечер, и я должна видеть огни в окнах, но их нет. Бом сказал, после нашей ссоры мама очень устала и ей надо отдохнуть, поэтому она рано легла спать. Да, кстати, Тили, Тили и Бом теперь меня оберегают. Но это только до тех пор, пока мы не помиримся с мамой! Как хорошо, что я смогла спихнуть камень вниз и разомкнула круг. Теперь мы с моими друзьями-троллями можем пойти и погулять в деревне! Я спрыгиваю с камня и беру Бома за руку. Мы договорились, что они в деревне возьмут немного света, чтобы не оставаться голодными. Я не против, и, уверена, моя подружка Мэри тоже против не будет. Уже через полчаса я иду по главной улице деревни и пою, виляя своим новым хвостиком. Тролли идут за мной. Мы проходим мимо домов, в которых обычно горит свет и слышны разговоры, и я удивляюсь их нынешней тишине и темноте. Но я продолжаю идти и петь. А когда я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на своих новых друзей, я вижу, как они радостно приплясывают и поют: — Тили-тили-бом! Перевернём деревню вверх дном! Тили-тили-бом! Я вижу у Бома на руках мамины серебряные браслеты. Интересно, откуда они у него? Маме они шли больше, но я не против. Мне ничего не жалко для друзей! То же касается и маминых очков на носу у Тили. Я смотрю на собственные запястья — мои браслеты всё ещё на мне. Это хорошо. Хоть мамы сейчас и нет рядом, но от фейри я защищена. Я оглядываю потемневшую и молчаливую деревню. — Тили-тили-бом… — бормочу я во внезапно оглушающей тишине. Автор: Тина Берр Оригинальная публикация ВК.
