Впервые за 12 лет в Южную Осетию приехал знаменитый военный корреспондент, член академии российского телевидения Антон Степаненко. Он освещал события в Цхинвале с 2004 года, донося правду через истории мирных жителей, рискуя своей жизнью во время полномасштабного нападения Грузии в августе 2008 года. С осетинами Степаненко сохраняет связь и по сей день, в первую очередь в зоне специальной военной операции.
Впервые за 12 лет в Южную Осетию приехал знаменитый военный корреспондент, член академии российского телевидения Антон Степаненко. Он освещал события в Цхинвале с 2004 года, донося правду через истории мирных жителей, рискуя своей жизнью во время полномасштабного нападения Грузии в августе 2008 года. С осетинами Степаненко сохраняет связь и по сей день, в первую очередь в зоне специальной военной операции.
О том, что для него Южная Осетия, какой опыт дал ему Цхинвал и почему он считает себя кударцем, - читайте в интервью Sputnik.
– 23 ноября в Южной Осетии отмечали День мужества и народного единства, по случаю чего вы в четверг стали гостем церемонии презентации монеты "СВО". Расскажите об этом приезде в Южную Осетию, как вас здесь встретили?
– Так получилось, что я не был в республике где-то с 2011 года. За это время произошли другие события, в том числе война в Сирии. А с 2014 года и по сей день - Донбасс. Слава Богу, в Южной Осетии сейчас все спокойно, и редакция не давала задания вернуться сюда, но, конечно, душой мне очень хотелось здесь оказаться. Многие жители Цхинвала стали мне близкими друзьями. Южная Осетия - это громадный период в моей жизни. Когда летом 2004 года здесь началось очередное обострение, у меня родился старший сын. У меня просто душа разрывалась: либо ехать в Москву на рождение сына, либо оставаться здесь, освещать события. Пришлось вернуться в Москву. Южная Осетия для меня - это какой-то сгусток теплоты, воспоминаний и переживаний. К сожалению, в этот раз в Цхинвале я оказался только к ночи и город сразу разглядеть не смог. Но сегодня я езжу, смотрю и понимаю, что это Цхинвал, но не узнаю его. Университет, Дом профсоюзов - в 2008 году я все это снимал, но сейчас не узнаю, понимаете? Какое-то новое знакомство с городом, он сильно изменился.
– В Южной Осетии вас очень любят и всегда ждут. Ваше имя на устах у всех, кто застал войну августа 2008 года в сознательном возрасте. Насколько при вашем графике вам удается поддерживать связь с жителями республики?
– Помню лето 2014 года, Донецк. Захожу на базу батальона "Восток" и слышу краем уха знакомые интонации. Я прислушался и понял, они. Пацаны, говорю, "дае бон хорз" (осет. добрый день).
Много было тогда добровольцев и в батальоне "Восток", работали с ними и летом 2014 года, и в 2015-м. Связь не прерывается. Да и сейчас на Запорожском фронте находятся отряды добровольцев "Шторм. Осетия" и "Алания". Может, это прозвучит нагловато с моей стороны, но я чувствую, что не посторонний для них человек, а они для меня.
– Подтверждением этому служит невероятно теплый сюжет, который вы сняли весной про осетинских бойцов в зоне СВО. Почему вы решили снять именно про них? Как происходили съемки?
– На самом деле здесь много региональных подразделений: калужский батальон, якутский батальон, дагестанские, чеченские формирования. А вот в Запорожье чаще других национальных флагов встречается осетинский. В связи с тем, что я как бы кударец (смеется – прим. ред) и у меня особое отношение к осетинам, захотелось снять именно про них. К тому же ребята реально делают свое дело, они мотивированные, они держат фронт и воюют. Они герои!
– В Донбассе вы с 2014 года. За вашими плечами и Африка, и Средняя Азия, и Сирия, и, конечно же, Осетия. Чем ваша долгая миссия в Донбассе отличается от других?
– Попытаюсь объяснить. Условно говоря, были боевые действия в составе советского контингента в Афганистане. Это прошло мимо меня, я бывал там позже, после вывода войск. Был Ирак в 2003 году, но, по моему внутреннему ощущению, это была не моя война. То есть я туда приезжаю как журналист, неважно, откуда - из России, Германии, Америки или Франции - это чужая война. Я там работаю просто как журналист: есть некий факт, идут боевые действия, и я их освещаю. А то, что касается 2008 года, это была моя война. Потому что это были родные мне люди. Я за них переживал и не мог работать отстраненно. Также и Донбасс - моя война. В 2014 году мы уже внутренне понимали, что это наша война, ощущали это. А после начала СВО других вариантов уже нет - это наша война, это мы воюем, мы работаем для нашей победы!
– Перейдем к одному из основных тезисов нашей встречи - к грузино-осетинскому конфликту, начавшемуся как раз 23 ноября 1989 года и потухшему вместе с войной 2008 года. Расскажите, почему в 2008 году вы решили ехать в Цхинвал? Какими вы помните те события?
– В Южную Осетию я начал ездить с 2004 года, каждое лето было некое обострение. А в 2008 году из минометов обстреляли микрорайон Гафеза, были погибшие и раненные. Минометами накрыли впервые, до этого с грузинской стороны были провокации только с применением стрелкового вооружения. После этого редакция отправила меня в Южную Осетию. Мне все было очень близко, я понимал, что это не абстрактные события, что это мои знакомые из Гафеза. Я переживал за людей. Для меня происходящее было очень близко и персонифицировано.
– Какой опыт Цхинвал дал вам как журналисту и как человеку?
– 8 августа мы с оператором (Кириллом Бутыриным – прим. ред.) заскочили в казарму миротворцев - был минометный обстрел. Мы с ребятами-солдатиками сидели в коридоре и ждали, когда он закончится. Он продолжался достаточно долго. Мы слышали каждую мину, звук которой душу наматывал на кулак. В 2015 году под Горловкой в Донбассе мы тоже попали под минометный обстрел, и я даже сравнил: было волнительно, но в Донецке после Цхинвала я быстрее адаптировался.
Я работаю журналистом 30 лет - с 1993 года. И я понял для себя, если ты равнодушен и тебе наплевать, не надо заниматься этим. Надо оставаться человеком. К сожалению, или к счастью, когда я работаю с людьми и снимаю репортажи, то пропускаю это через себя. Я не стал черствым. При этом журналиста в каких-то экстремальных ситуациях выручает работа. Я помню 2008 год, обстрел, часть жителей укрылась в импровизированном бункере на базе миротворцев, было страшно. И я тогда понял, что меня выручает работа, - у меня нет времени бояться. Работа вытаскивает из воронки страха.
– Не было никогда желания бросить все и жить для себя?
– Нет, не было ни разу. Я понимаю, что я эгоист. Я подозреваю, что и мои коллеги - эгоисты: у каждого из нас есть родные, семьи, мы понимаем, что они за нас переживают. Но на фоне этого я понимаю, что это мое, - я умею и могу качественно делать то, чем занимаюсь. С другой стороны, у меня был товарищ в агентстве "Интерфакс", который говорил мне: "Антон, пойми, что одна информация не стоит человеческой жизни". И это я тоже понимаю. Я не люблю шаблонные понятия, такие, как адреналиновый наркоман, но, наверное, это уже некий образ жизни, который сформировался, его не изменить.
– Вы и ваш оператор Кирилл Бутырин стали авторами важных и тяжелых для осетин кадров - кадров, где мирные жители, такие, какие есть, напуганные, растерянные рассказывают в настоящем времени о проживаемых ужасах войны. Как и почему люди тогда шли на контакт?
– Людям надо было поделиться. Нужно было выплеснуть этот накопившийся страх. Мне кажется, мы с Кирой Бутыриным были неким громоотводом. Проблем не было - с нами беседовали, нам рассказывали, нам помогали. Южная Осетия, на самом деле, меня разбаловала как журналиста. Я привык, что люди идут с тобой на контакт. В других местах, например, в Донецке, такого не было. Там люди были более закрытыми и у них возникали вопросы, кто я и что мне надо. В Южной Осетии такого не было ни разу. Здесь безумно теплые и открытые люди.
– Что побуждало вас к передвижению по улицам и дворам обстреливаемого города?
– Любопытство. Невозможно сидеть на месте и при этом претендовать на владение ситуацией по республике. Когда идет стрелкотня и ты понимаешь, что это происходит через два дома от тебя. Для того, чтобы снабжать редакцию некой информацией, надо увидеть все своими глазами. Опять же, я не претендовал на истинность информации, которую передавал в Москву. Я объяснил редакции, что буду передавать ощущения людей, города, оказавшегося в зоне боевых действий.
– И это видно, потому что ваши сюжеты и документальные фильмы - это не просто новостная повестка, а истории про людей. Вы сняли фильмы "Раны Цхинвала" и "Цхинвал. Жизнь после войны", в обоих фильмах прослеживается история маленькой девочки Ланы Бибиловой. Поддерживаете ли вы связь с ней?
– Я знаю, что она здесь (в Южной Осетии - прим. ред.). Было бы интересно с ней повидаться спустя столько лет. Она удивительная.
– Почему решили снимать именно про этого ребенка?
– Очень просто. 9 августа мы с Кирой возвращались домой и по дороге зашли в бомбоубежище, в подвал. Там была маленькая девочка пяти лет. И она с круглыми глазами сказала: "А я молюсь, чтобы все закончилось". Это засело в нас, и спустя год мы ее нашли, так она стала героиней часовой ленты.
– Чего бы вы пожелали нашим читателям?
– Это серьезный вопрос, и не хочется отделаться какими-то дежурными словами. Обычно я желаю то, чего бы пожелал себе. Хочется быть счастливым, хочется жить долго, в гармонии, в балансе с собой. Хочется будущих воспоминаний. Чтобы было как можно больше теплых воспоминаний, чтобы они грели нас!