К юбилею Бориса Гребенщикова
Когда заря
Собою озаряет полмира,
И стелется гарь
От игр этих взрослых детей,
Ты скажешь: "Друзья, чу
Я слышу звуки чудной лиры!"
Милый, это лишь я пою
Песнь вычерпывающих людей…
Сегодня Борису Гребенщикову исполнилось 70. Как-то не вяжется столь почтенный возраст с бунтарем и поэтом, взорвавшим наш литературно-музыкальный олимп сорок лет назад. И я безумно рада, что БГ дожил до седин и не снизил планку протеста и уровень свободы. Остался прежним рокером, бунтарем и поэтом. Значит и сейчас ему можно верить.
Мое поколение вышло из «Музыкального ринга». Была такая передача в середине 80-х, питерская, где шли музыкальные дуэли и побеждал сильнейший — группа или музыкант. Мы увидели на ринге БГ — и пропали.
Поэзия Гребенщикова сражала необычностью, странностью, неожиданностью ассоциаций, непривычной свободой творческой мысли, озаривший наш скучноватый школьный горизонт.
Фантастический день,
Моя природа не дает мне спать,
Пожарные едут домой, им нечего делать здесь...
Солдаты любви,
Мы движемся, как призраки фей
На трамвайных путях.
Мы знаем электричество в лицо,
Но разве это повод?
Развяжите мне руки…
Поэзия Гребенщикова была настоящей, литературной, тонкой и выразительной. Отличницам не к чему было придраться: изящество формы гармонировало с глубиной содержания. И все же — будоражила воображение сногсшибательной странностью, фантастической картиной мира, где образы наслаивались друг на друга и таяли в нездешней дали совершенно неземного мира — оказывается, есть такие миры! И, собственно говоря, именно они и создают изысканный покров Поэзии, призванной открывать иные миры — высокие и недоступные.
Некоторым людям свойственно петь,
Отдельным из них - в ущерб себе.
Я думал, что нужно быть привычным к любви,
Но пришлось привыкнуть к прицельной стрельбе.
Я стану красивой мишенью ради тебя;
Закрой глаза - ты будешь видеть меня, как сны;
Что с того, что я пел то, что я знал?
Я начинаю движение в сторону весны.
Юные поклонники, обладающие литературным вкусом и пылкостью воображения, буквально боготворили Гребенщикова: «БГ — бог, от него сияние исходит». И в этом действительно что-то было, ибо БГ щедро делился своим сиянием, почерпнутым с неземной высоты:
Но голоса тех богов, что верят в тебя,
Еще звучат, хотя ты тяжел на подъем.
Но знаешь, небо становится ближе,
Слышишь, небо становится ближе
С каждым днем.
БГ первый заговорил со своим поколением о Боге. И заговорил всерьез:
Серебро Господа моего,
Серебро Господа...
Разве я знаю слова, чтобы сказать о Тебе?
Серебро Господа моего,
Серебро Господа,
Выше звёзд, выше слов,
Вровень с нашей тоской…
Бог Гребенщикова, как Бог любого поэта и пророка — великое Слово, могущественное и вдохновляющее, сильное и нежное, весомое и тонкое, улавливающее то, что неразличимо в будничной суете:
И как деревенский кузнец, я выйду засветло.
Туда, куда я — за мной не уйдёт никто.
И может быть, я был слеп,
И может быть, это не так,
Но я знаю, что ждет перед самым концом пути
Серебро Господа моего…
Тоска души человеческой о Боге, чувство Прекрасного, отблеск иной жизни — все, что ясно говорит с человеком о его Создателе, нашло глубокое выражение в стихах, которые переписывали и выучивали наизусть, чтобы убедиться: да, вечность существует. И этот мир бесконечен.
Мне кажется, я узнаю себя
В том мальчике, читающем стихи:
Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь,
И кровь течет с руки...
БГ открыл нам новый мир. Мир, где совсем не нужно быть встроенным в систему лжи и насилия, мир, который гораздо важнее обеспеченной скучности совковых буден. Наоборот, мир БГ, Цоя, Майка Науменко зачеркивал серенький совок, в котором было так привычно, более-менее сытно, более-менее спокойно жить-поживать, добра наживать. Но убийственно скучно. Мы открыли для себя другой мир — царство свободы, которая выражалась во всем: от смелых эпитетов и метафор до внешности и образа жизни:
Панки любят грязь, а хиппи цветы,
И тех, и других заберут менты.
Ты можешь жить любя, ты можешь жить грубя,
Но если ты не мент - возьмут и тебя.
Этот чудный мир манил и останавливал. Он был гостеприимен и ненавязчив. Он принимал тебя настолько, насколько ты сам желал быть встроенным в тот непривычный и небезопасный образ жизни, резко отличавшийся от того, в котором нас взращивали и лелеяли родители. И они вынуждены были смириться с тем, что мы — не такие, как они и имеем право на протест. Но мир протеста был так изящен, так литературен и так изысканно-тонок, что родители нас благословили на интеллектуальный вызов, будучи уверенными, что интеллигентность нового мира не причинит детям зла. Так оно и вышло.
Иван спешит на работу,
Он спешит на работу, не торопясь;
Похоже, что ему все равно,
Успеет ли он к девяти часам.
Осенний парк, опавшие листья -
Такая прекрасная грязь!
Он был инженером, теперь он сторож,
Он выбрал себе это сам.
И его Беломор горит на лету,
И это новая жизнь на новом посту.
Но несмотря на утонченность и возвышенный образ мысли, Гребенщиков и его мир ненавидели все, что связано с властью насилия и произвола. И ненавидят до сих пор. Нервный музыкальный ритм, колоссальная энергия протеста, честная непримиримость не оставляли возможности компромисса: либо ты на стороне добра — значит с нами, либо — совок, значит, с ними. И это зерно непримиримости к системе зла и насилия, которое заронили наши рок-музыканты, проросло и живет в нас.
Локоть к локтю, кирпич в стене.
Мы стояли слишком гордо — мы платим втройне:
За тех, кто шел с нами, за тех, кто нас ждал,
За тех, кто никогда не простит нам то,
Что рок-н-ролл мертв, а мы еще нет...
Много воды утекло с тех пор, отшумели яркие 80-е, отошли сомнительные 90-е, на исходе тучные нулевые. А БГ до сих пор жив, поет и здравствует, и его светлый ум, высокая душа и огненный темперамент до сих пор согревают тех, кто по-прежнему выше сытости. Тех, кто устремлен вверх. Тех, кто ищет серебро Господа среди хлама и сора повседневности и надеется распознать смысл происходящего, узреть чистое начало в окружающем мраке страшного времени, в которое нам довелось жить сегодня.
