Он работал над иллюстрациями к произведениям Марины Цветаевой, Солженицина, Дюрренматта, Бодлера, многих других писателей
Это интервью я взял у Валерия Хорошаева более десяти лет назад. В разговоре со мной он был убедителен, блистал цитатами, интересно рассказывал о жизни художников, с кем свела его долгая жизнь в Кургане.
Что же такое акварель? Хорошаев мог бы ответить словом вполне академично, но мог дополнить ответ и своими акварельными листами. Вот старый дом и небо над ним, и проплывающие облака. Вот море — спокойное, как старый рассудительный человек и старые дома у моря с разноцветными крышами. А вот человек, склонившийся над тюбиками с акварельной краской.
Именно таким я много раз видел Валерия Михайловича в его мастерской на Комсомольской, где была непередаваемая атмосфера творчества.
Две небольшие комнаты с высокими потолками сплошь увешаны живописными и акварельными работами, в основном подарками своих многочисленных друзей. Меня восхищал огромный мольберт с нарочито закрытым полотном. А еще его акварельные листы, разложенные на столах. Интерьер мастерской дополняли печатные доски. Все это завораживало и удивляло. Старый гобелен, впитавший запахи мастерской, давно украшал одну из стен мастерской. Древняя книга, матово отливающая золотым обрезом, спокойно дожидалась момента, когда торопливый посетитель хотел бы ее открыть.
Валерий Хорошаев всегда представал передо мной как с обложки глянцевого журнала: одетый с иголочки щеголь, всегда выбрит, подстрижен, ироничен, иногда многословен, но все по делу. Мог легко рассказать о любом авторе – будь то писатель, политик или художник. Впрочем, во всем образе рассказчика — доброжелательность и уважительность. В его мастерской всегда хотелось говорить о многом, относящимся к жизни, любви и искусству. Однажды мы вели разговор о любви к литературе. Тогда я спросил его:
— Ты начитанный человек. Откуда в тебе любовь к книге?
— Когда я еще учился в училище в Свердловске, я всегда много читал. Еще мой дед Николай Ефимович меня к этому приучал. Когда я приезжал к нему летом, то всегда у него для меня лежали «Робинзон Крузо», «Дети капитана Гранта» и другие книги. Он говорил: «Это тебе надо обязательно почитать». Он сам был лирически-романтический человек. Эта связь с книгой привела меня в Свердловское издательство. И здесь я впервые начал заниматься оформлением книг. Конечно, больших книг мне не давали, но оформлял другие. Например, «Таран четырех» — о летчиках времен Великой Отечественной войны. Они повторили подвиг Николая Гастелло. Я встречался с одним из писателей, который написал эту книгу, интересовался, расспрашивал. И эта книга получила известность и сразу попала на первую графическую выставку в Свердловске. Думаю, благодаря не моим иллюстрациям, а тем, как интересно она была написана. Я был молод, чуть больше двадцати, учился на третьем курсе художественного училища. После этого сделал большую серию иллюстраций по сказам Павла Бажова. Несколько таких работ были напечатаны в журнале «Уральский следопыт».
Радостное соприкосновение с книгой, с различной литературной реальностью проходила через всю жизнь Хорошаева. Он работал над иллюстрациями к произведениям Марины Цветаевой, Солженицина, Дюрренматта, Бодлера, многих других писателей.
Вот как он ответил на мой вопрос, относящийся к его творческой жизни в Кургане:
— Долгие годы ты создавал «лицо» нашего города, да и сейчас готов убрать все его «морщины», чтобы сделать наш город моложе.
— Могу сказать с гордостью – я был первым профессиональным дизайнером интерьеров в Кургане. Много моего труда вложено в узнаваемые курганские здания: в аэропорт, центральный универмаг, во Дворцы культуры заводов Химмаша, Курганприбор. Участвовал в оформлении интерьеров нашей филармонии, в реконструкции театра драмы, Дворца молодежи, многих банков, кинотеатра «Курган», нового выставочного зала, который украшает моя шестиметровая хрустальная люстра других важных городских зданий. Я работал тесно с моими хорошими друзьями — архитекторами: Геннадием Захаровым, Артуром Булыгиным. Кстати, мой младший брат Владимир, тоже архитектор и на должности главного архитектора города работал с 1990-го по 2011 года. Они всегда говорили: ты, Хорошаев, вечно находишь какой-нибудь неожиданный поворот в создании интерьеров! Я и сам был несколько удивлен, когда впервые вдруг на выставке интерьеров в Тюмени искусствоведы пригласили меня на телевидение, а там перед видеокамерами пошли размышления о романтизме в акварели. Конечно, я был уже подготовлен всей своей предыдущей жизнью к этому разговору.
— Для Кургана ты человек не посторонний. Печать твоего труда заметна повсюду. Это тебя радует?
— Радует. Поэтому я всегда говорю так: это мой город, я участвовал в том, чтобы он стал краше. Нельзя забывать и о том, что я еще оформлял многие музеи города – свыше двенадцати музейных экспозиций! Моя лебединая песня – музей декабристов. А потом экспозиция музея города, часть экспозиции в краеведческом музее, на многих предприятиях Зауралья. В том числе и музей нашего знаменитого хирурга Гавриила Илизарова. Музеи — это же народная память. Память на века!
— А почему ты выбрал акварель? Ведь много и других видов изобразительного искусства? Акварельные листы не долговечны. А работы маслом живут веками.
— Акварель достаточно долго будет радовать. Сохранилась же акварельные листы из прошлых столетий. У каждого художника разные увлечения. Мне в годы юности нравилось заниматься гравюрой. Тогда было повальное увлечение этим. Я делал цветные линогравюры. Тогда большие художники, как Виталий Волович, Геннадий Ушин делали большие работы. Когда я в 69-м году приехал в Курган, то привез с собой именно гравюры. И, когда я пришел в Союз художников, меня посмотрели, и Саша Петухов сказал: «О-о, к нам приехал еще один художник!» И эти же гравюры пошли на первую зональную выставку в Челябинске. Вот так я сразу попал в струю художников Кургана.
И после это все зональные выставки проходили с моим участием. В Свердловске был хороший печатный цех, а в Кургане ничего не было. И заниматься гравюрой стало сложно. Но художника формирует среда. А среда в Кургане была такова, что акварель была основным увлечением художников. Акварелью занимались Травников, Петухов, Годин и другие. И вот общая среда и Всесоюзные выставки акварели всех нас подтягивали. Так родилась эта страсть, которая потом переросла в одно из основных занятий. Но кроме этого я, конечно, занимаюсь масляной живописью. Но основное направление – это городской пейзаж. И здесь можно увидеть улочки Рима, Флоренции, Петербурга, Москвы, и многой российской провинции, в том числе и наши прекрасные города Курган, Шадринск. Меня увлекает такой урбанистический пейзаж
— Какими ты запомнил известных курганских художников? Например, Валериана Федоровича Илюшина?
— Валериан Федорович Илюшин был человеком из другой эпохи. Он искренно не понимал, зачем устраивать выставки, если на них не продают работы художников! Его дипломная картина была приобретена меценатом за большие деньги, на которые он объехал всю Европу. Наивно верил в добро и, когда обжигался, страдал.
— А Александр Петухов? Мне кажется, он торопился жить.
— Да. Он говорил: «Жизнь коротка, а дорога к познаниям не кончается». Саша все время стремился к познанию нового, к самообразованию. Частенько спрашивал меня: «Что нового в толстых журналах? Что прочитать?» А потом читал Ремарка, Сэлинджера, позднего Катаева, Трифонова. Я видел на его столе в мастерской книги Набокова, Бунина, Есенина. Он любил работать под музыку Баха, Малера, Моцарта, Рахманинова, Прокофьева, Шостаковича. Таким образом он насыщался творчески.
Мечты Валерия Хорошаева уходили в будущее нашего города.
— Мне хотелось, что бы в память о наших известных горожанах появились скульптурные произведения, пусть даже малой формы. Неплохо бы изобразить первого фотографа Алексея Кочешева с его фотоаппаратом рядом с его домом. Чтобы у нас появился скульптурный портрет казака, основавшего наш город. Чтобы были обязательно представлены все сословия, создававшие и прославлявшие наш город: купцы, мещане, артисты, поэты и художники. Думаю, когда-то в нашем городе обязательно появится памятник великолепному детскому писателю Леониду Куликову.
Сегодня, вслушиваясь в каждую строчку нашей беседы, ловлю себя на горестной мысли: что Валерия Михайловича с нами нет. Но он навсегда остался тем самым Валерием Михайловичем Хорошаевым — радостным, счастливым человеком.