Переполох на хуторе Монастырском
- Ба-а-бы, ба-а-бы-ы! Все по домам, скорее! Милиция! Там, через гречишное поле, милиционеры в форме пробираются. Сюда от автотрассы через Танеевку идут.
Занятые прополкой свекловичного поля, женщины, распрямляли свои спины и внимательно оборачивались в сторону бегущей от хутора Монастырского растрёпанной молодайки Нинки.
Она спешила к своим соседкам, грузными прыжками одолевая рытвины у края поля, а потом, ступая босыми ногами по междурядьям уже прополотых строчек сахарной свёклы, приблизилась к самой пожилой из них.
- Ни-и-нка, да не томи ты уже, скажи, ш-ш-то там случилось, ш-ш-то ты такая вспалашённая? – громко вопросила в её сторону тётя Сюня, глядящая из-под руки и заслоняясь ею от яркого летнего солнца.
- Тёть Сю-ю-нь, ты вчера самогонку гнала!? Прячьте всё скорее, несите в лес, закапывайте, ховайте, а то, бают, начнут ходить по всем дворам, обыскивать, задание у них такое, - выпалила Нинка залповой скороговоркой.
- Ох, батюшки мои, надо бежать, убирать горючее из хаты, - спохватилась тётка Сюня, и быстрыми шажками, еле разгибая натруженную спину, посеменила к своему двору, окаймлённому густыми зарослями клёнов, бузины и цветущей сирени.
Пробираясь к дому, она быстро прикидывала в уме, куда бы это понадёжнее перезахоронить свои стратегические запасы крепкого напитка – результат проведенной накануне бессонной ночи.
В самом дальнем углу двора, перед покосившимися воротами для выхода в огород, высилась куча из всяческих хозяйственных отходов, перегнивающего навоза и старой соломы, присыпанная сверху землёй.
- Вот тут-то я и сховаю его, - подумала тётка Сюня, имея в виду, расфасованную по бутылям самогонку.
Взяв в руки навозные вилы, она споро начала сооружать укрытие для своей «валюты», так здесь частенько чествовали данный продукт, служивший надёжной, а порой, единственной, формой для оплаты услуг любой категории сложности и срочности, в силу постоянного безденежья и неисчислимого количества разнокалиберных работ.
Соорудив в компостном бурте довольно глубокие ниши, на случай, если сыщики начнут вдруг шуровать схрон щупами-шомполами, тётка Сюня пошла в дом, готовить бутыли к перебазированию.
Принеся из чулана связку старых мешков, она расстелила их на земляной пол и стала аккуратно заворачивать в каждый из них по две больших стеклянных четверти, заполненных мутновато-белесой жидкостью. Загнув вовнутрь края обёрточного материала, она туго перетянула каждый куль пеньковой верёвкой, и начала перетаскивать их в подготовленные в бурте ниши.
Втиснув кули вертикально вплотную друг к другу, она сначала прикрыла их слежавшейся прошлогодней соломой, а потом забросала каждую дыру навозом, присыпав сверху свежие пятна на бурте сухою землёю. Отойдя в сторонку, тётка Сюня оценила результаты своей работы по маскировке схороненного клада, оставшись довольной естественной картиной.
Осенила сначала себя, а потом бурт крестом, что-то прошептав беззвучно губами, направилась через огород к недалёкому свекловичному полю завершать там начатую работу.
Из других дворов тоже тянулись неспеша соседки, продолжая на ходу обсуждать сотворённую Нинкой новость.
- Нин, а откуда ты прознала про милиционеров и об их намерениях обыскивать дворы? – громко обратилась к молодайке разбитная вдова Маруся Кудинова, у которой, у самой, родной, младший брат Иван, служил в Курске в милиции в чине старшины.
- А мне Коля Бабын сказал, он с ними вместе сошёл с рейсового автобуса из Курска, и был свидетелем, как они говорили насчёт самогона. Который помоложе - тот всё настаивал, начать с хутора Монастырского, а другой, постарше и с лычками на погонах, – звал его завернуть сначала в Танеевку. Мол, ещё, совсем рано, утро, вот и хорошо будет нагрянуть потом неожиданно на хутор, - подробно излагала новость Нинка, стараясь сохранить убедительность полученной информации.
- А куда же эти милиционеры теперь подевались? – подошла с вопросом тётка Сюня.
- Они щас в Танеевке, можа уже скоро и тут будут, - отвечала Нинка. – Бабын же напрямки, от трассы сразу домой. А те, кругаля, через лог, вдоль посадок.
- Чудн-о-о, што же это за милиция такая, без собственного транспорта, да ишшо пешадралом, манёвры такие закруглять. А что же в руках у них чего было, или совсем пустыми? – допытывалась Маруся Кудинова.
- Бабын говорит, что у каждого по чемодану было, - добавила Нинка.
- Давайте-ка бабоньки становиться на свои грядки, да пойдем потихоньку до межи. А там видно станет, кто где, - рассудительно предложила тётка Сюня.
Все женщины поправили на головах платки-косынки, натянув края поглубже на лица, спасая лбы, носы и щёки от жарких летних лучей, взяв в правые руки тяпки-мотыги и нагнувшись к земле, возобновили своё неспешное продвижение вперёд, монотонно перебирая пальцами левых рук комки земли с сорняками и ставшими лишними ростками свёклы.
В работе и размышлениях прошло какое-то время.
Достигнув межи, натрудившиеся женщины подходили к своим резервам-тормозкам. В тени кустов акаций и дубков-подростков, под телогрейками и накидками были схоронены бидончики и бутылочки с водой и скромной провизией на перекус.
Как водится, не обошлось от охов и вздохов по поводу этой «треклятой» нескончаемой работы, кто-то уже делился новостями в своих семьях, ожиданиями приезда в гости из городов близких родственников.
Принесённая Нинкой новость и поднятая в связи с этим тревога, пока не подтверждались.
Уже клонился почти к завершению обычный трудовой день. Каждая из хозяек начинала прикидывать, какую ещё работу нужно поделать в доме, во дворе, на собственном огороде.
У большинства из них семьи сильно сократила в своё время война, поэтому ждать помощи со стороны было не от кого.
Неожиданно от дороги, ведущей в деревню Танеевку, послышались громкие голоса, раздавались всхлипы гармошки или баяна, кто-то пробовал затянуть песню.
Звонкий мужской голос начинал:
- По До-о-ну гуляет, по До-о-ну гуляет,
По До-о-ну гуляет казак молодой…
К нему присоединялся другой, баском проявляя инициативу к продолжению текста песни:
- В саду дева плачет, в саду дева плачет,
В саду дева плачет над быстрой рекой…
Женщины, как по команде вскочили на ноги, обернувшись в сторону, откуда слышались звуки музыки и пение, начали наперебой гадать, кто же это может быть.
На этом захолустном, забытом Богом хуторке, уже никто и не помнил, когда здесь в последний раз звучала гармонь и распевались песни. А тут!? Вот это да! Вот это событие!
- Бабы, а я догадываюсь, кто это прибыл наведать нас, – гордо подняв голову и глядя с нескрываемой радостью в сторону хутора, заговорила другая Мария, Корнюшина, невестка тётки Сюни.
– Никакая это не милиция! Узнаю голосок моего младшего братика Егорушки. Пошлите-ка до дому все! На сегодня хватит. Мы и так немало сделали.
Мария взяла в руки узелок, повесила его на черенок тяпки и, возложив полевой инвентарь на плечо, первой зашагала к своему дому. Доносившуюся песню она очень любила, и голос у неё был подходящий, поэтому молодая женщина, как бы в ответ на последовавшие далее вопросы-утешения казака, вдруг звонко и красиво запела:
- В са-а-ду я гуляла, в са-а-ду я гуляла,
В саду я гуляла, цветочки рвала.
Цвето-о-чки рвала я, цвето-о-чки рвала я,
Цвето-о-чки рвала я – цыганка пришла…
Остальные женщины тоже ускорили шаги, подтянулись к Марии, заулыбались, начали прихорашиваться, стряхивая с себя пыль и травинки, поправляя на головках по-новому свои рабочие платки.
Кто-то подхватил песню, поддерживая Марию Корнюшину, у других - заблестели глаза, на лицах, откуда то, обозначился всплеск бодрости и привлекательности, словно все вдруг умылись живой водой и враз помолодели.
Да ведь среди них никого почти, за исключением может быть, тётки Сюни, в возрасте и не было то.
В большинстве своём – девчонки ещё!
Жизнь в сельской местности или, как говорят - на земле, особенно, на мелких хуторах и в небольших деревнях, с её неустроенным бытом, излишками нелёгкого физического труда, с не всегда полным и здоровым питанием, при отсутствии электричества и элементарных признаков цивилизованности, в том числе, санитарно-гигиенических условий, не сулила женщинам, этим вечным труженицам, никаких гарантий в сохранении моложавости лиц и общего здоровья, старила их беспощадно, вгоняя порой в жестокую безысходность и депрессию.
Прогорклый привкус одиночества вдов, у которых мужья не вернулись с войны, навеки запечатлевался на их ликах, отображался глубокими морщинами на обожжённой солнцем и продубленной всеми ветрами коже, а поселившуюся на челе усталость могли смыть разве что необычайной силы волнение или нечаянная радость.
Хутор Монастырский, насчитывавший десятка два подворий, вытянулся единственной улицей вдоль косогора, с безымянным ручейком внизу, у подножия горки, где круглый год били ключи, питавшие собой и ручей, и всё живое вокруг, вместе с хуторянами.
Сооружённая когда-то невысокая запруда, образовала ставок, где с наступлением лета целыми днями слышались визг и весёлый гомон детворы.
Детские крики смешивались с гоготаньем гусей, кряканьем уток, мычанием коров, облюбовавших себе пологую полянку у самой кромки ставка и входивших по брюхо в воду, утоляя там жажду и спасаясь от мух и слепней.
С другой стороны хутора раскинулись ровные и просторные поля, которые из года в год засевались различными культурами, согласно установленному агрономами севообороту. Здесь соседствовали гречиха, заполнявшая в пору своего цветения всю округу медоносными ароматами, и густая пшеница, и квадраты делянок с сахарной свеклой, иногда это всё менялось кукурузными зарослями, которые у местной детворы вызывали восторг и служили для неё джунглями, особенно, в пору созревания початков.
Дальше за полями ровными лентами тянулись зелёные лесозащитные полосы, отделявшие деревенскую действительность от другого мира, границей которого служила покрытая асфальтом автотрасса Москва-Симферополь. По ней в обоих направлениях день и ночь мчались с музыкальным свистом блестящих колёс легковые автомобили, тяжёлые грузовики, различные автобусы, среди которых особыми нарядами и романтической статью выделялись транспортные средства с дальних рейсов.
Иногда, глядя на лица сидевших в них пассажиров, казалось, как же загадочен и одновременно недосягаем тот, другой, мир, в котором живут эти люди, он будто в волшебных сказках наполнен был дивными и яркими красками, интересными событиями, любовью, романтикой, сытостью и всевозможными удовольствиями.
Сам хутор и прилегающие к нему поля со всех сторон были окружены рощицами-перелесками, которые смыкаясь с искусственно сотворёнными зелёными лесонасаждениями, образовывали замкнутый круг, создавая, таким образом, впечатление у входившего в него путника, будто он идёт по благоустроенной усадьбе.
Но такое впечатление годилось лишь для летней солнечной поры. Стоило лишь пролиться небольшому дождику или прийти весне, не говоря уже о наступлении осеннего ненастья, картина полностью менялась.
Густой чернозём, пропитываясь влагой, становился похож на липкий дёготь, который смешиваясь с соломой или травой, наматывался на колёса телеги до самых ступиц и прилипал к подошвам сапог, вызывая постоянное желание отряхнуть с ног образовавшиеся вериги. Выпадающие в немалых количествах естественные дары неба, провоцировали впечатление осадного положения на хуторе, где в этом случае жизнь затихала, многие виды работ замедлялись, а отдельные - вообще приостанавливались. Если выпадала какая оказия за пределами селения, то надо было рассчитывать только на свои ноги.
Нередко густые лесные заросли служили для местных хуторян, своего рода, укрытиями, особенно, при выполнении специальных операций по добыче «стратегического резерва» - самогонки. На облюбованной ими заранее в лесной чаще и скрытой от посторонних глаз, полянке, сооружалась из кирпича печная кладка, на которой размещалась металлическая, обычно из нержавеющего железа, ёмкость. Тут же, в ещё более укромном месте, хранился и ждал своего часа исходный материал - закваска, приготавливаемый на основе сахара и сахарной свёклы, слив, проросшей пшеницы, дрожжей, предусматривались и другие резервы и приспособления: запасы воды в бочке, деревянное корыто с трубкой-змеевиком, берёзовые дрова, стеклянная тара для выходного продукта.
Основную часть хуторского народонаселения, конечно, составляли женщины. Многие из них навеки остались вдовами – мужья погибли на различных фронтах Великой Отечественной войны. Те, кто, в своё время успели родить сыновей или дочерей, имели теперь в их лице поддержку и опору. А другие, ввиду отсутствия соответствующего мужского контингента, так и коротали свои судьбы в одиночестве.
У тётки Сюни такой «надёжой и опорой» стал её единственный сын Алексей, родившийся в середине тридцатых годов прошлого века. Муж её, Пётр, погиб в первых боях при обороне Москвы, не успев даже толком испытать, что же это такое – война, да и писем от него тоже не было получено ни одного.
Так, вот, и осталась она в деревенской избе вдовой солдаткой с сыном-малолеткой на руках, на глухом хуторе, со всеми перспективами военного и послевоенного лихолетья.
Но как бы там ни было, Алексей вырос, сумел одолеть шесть классов Танеевской школы, отстоявшей от хутора километрах в трёх, посещение которой иногда было связано с риском для жизни.
Хутор Монастырский, расположенный на самой границе Медвенского района, недалеко от автотрассы, в годы войны познал всю тяжесть наступательных и оборонительных боёв, проводимых обеими противоборствующими сторонами. Даже после завершения сражений на Курско-Орловской дуге и освобождения Курской области от оккупировавших её немецко-фашистских войск к осени 1943 года, близлежащие рощи, перелески, поля ещё долго оставались нашпигованными различными видами оружия и боеприпасов, мин, гранат, снарядов и патронов всевозможных калибров.
Сколько бед принесли они любопытным юным искателям приключений, в том числе, и некоторым ученикам деревни Танеевки.
Подрастая, Алексей потихоньку становился надёжным помощником у своей матери. Рассчитывать на помощь кого-то другого не приходилось. После окончания курсов механизаторов он сумел устроиться на престижную работу в Обоянский лесхоз, где уже в те годы была введена денежная оплата труда.
Отслужив потом положенный срок срочной армейской службы, он возвратился на свой хутор Монастырский посолидневшим и ладным парнем, повидавшим белый свет и немало необычайных картинок из другого мира, объявив родной матери о своём намерении жениться.
Тётка Сюня, она же Аксинья Григорьевна Корнюшина, только руками всплеснула, с любовью и умилением глядя на своего повзрослевшего сына, и, не сумев сдержать набежавшей слезы, спешно начала утирать глаза уголком платка, покрывавшего уже тронутую сединой голову. Она лишь тихонько промолвила: - Эх, Алёшенька, если бы батька твой дожил до этого дня!
Потом, обняв сына и склонив голову на его крепкую грудь, дала волю слезам, не в силах сдержать нахлынувшего потока любви и нежности к стоявшему перед ней уже не ребёнку, а настоящему мужчине.
Алексей ласково гладил своей широкой ладонью материнскую головку и неуверенным баском всё пытался успокоить эту статную и любящую его женщину, свою родную мать, давая себе обет никогда, до самого конца жизни, ни при каких обстоятельствах не обижать её самому и не позволять кому-то другому делать попытки причинять ей зло. Отныне и навсегда мать будет находиться под его опекой и надёжной защитой.
С выбором невесты Алексей долго не заморачивался.
Как-то, будучи в гостях по случаю престольного праздника у своей дальней родственницы тётки Дуси, проживавшей на другом хуторе, в соседнем Обоянском районе, он на кругу, где гуляла местная молодёжь, приметил одну девушку, Марусю Гордееву, образ которой с того момента заполонил его душу и сердце, как оказалось, навсегда.
Сразу подойти и познакомиться с девушкой Алексей не решился. Его смущала Марусина буйная энергия и её льющийся через край оптимизм. Да к тому же, он испытывал некоторое опасение, что девушка посчитает его для себя не ровней.
Что он тогда представлял собой - вырос без отца, в бедности, на глухом хуторе. Кроме старенькой хатёнки под соломенной крышей, покосившейся от времени и бесконечных осенних дождей, с земляными полами внутри, мизерными окошками с простыми беленькими занавесками, да коровы Зорьки, зимовавшей в пристроенном вплотную к избе сарайчике, никакими другими богатствами Алексей с матерью пока не располагали.
И наоборот, как ему казалось, в Марусином доме всегда царил порядок и достаток. Её родители были людьми, уважаемыми в округе.
Отец, отвоевав более двух лет на фронте, контуженным, но живым, вернулся домой, возглавив местный небольшой колхоз, а мать – строгая и рачительная хозяйка, всегда старалась быть под стать своему мужу, беря на себя заботы о своей многодетной семье и в годы военного лихолетья, и в мирные дни.
Не ведал Алексей, что родители Марии были с давних пор хорошо знакомы с его погибшим отцом и матерью, знали их ещё с времён коллективизации, до выхода на хутора. Поэтому, чуть позже, когда он пошёл провожать Марию до дома и она сообщила ему об этом, радости парня не было границ.
Завязавшаяся дружба у молодых людей переросла во взаимную любовь. Родители Марии и вся её многочисленная семья тепло встретили Алексея в своём доме, куда он вскоре мог заходить свободно, не испытывая какого-либо стеснения или неловкости.
Свадьбу справляли скромно, но все уважаемые люди с обеих сторон были приглашены, а принятые в этих краях традиции - соблюдены.
Родители Марии, как водится, постарались справить дочери какое-то приданое, уместившееся на небольшой повозке, на которой её отец лично отвёз в дом жениха.
На развод хозяйства им выделили кое-какую живность: молоденькую тёлочку, пару овец, пару гусей, несколько кур, а на счастье и покой в доме – пушистенького котёнка Рыжика.
Молодые были счастливы, с лица Марии не сходила улыбка, а спадавшие по вискам завитушки смоляных волос, казалось, завивались ещё сильнее.
Алексей также не уступал своей молодой жене - повеселел, обзавёлся более уверенной походкой, поведением на людях и рассудительностью в разговорах.
Но более счастливого человека, чем тётка Сюня, наверное, вряд ли можно было сыскать в ту пору на обоих хуторах. Она радовалась за сына, полюбила свою невестку; она теперь чувствовала, что её одиночество ушло в прошлое навсегда, ведь с таким количеством хороших людей ей посчастливилось породниться.
Марусины братья и сёстры приняли её Алексея с такой сердечной теплотой, что он сам как-то сказал ей об этом и заплакал. Это были добрые мужские слёзы, облегчавшие душу, дарившие человеку новые ощущения причастности к большой семье, в которой всё строилось на крепкой любви, доверии друг к другу и уважении к другим людям.
Алексей увидел, что в центре всей жизни в семье его молодой жены всегда находилась её мать. Это она, многожильная и мужественная женщина, Наталья Дмитриевна Гордеева (урождённая Полянская), оставшаяся в годы войны одна с восьмерыми детьми, не только не растерялась и не позволила кому-то их обидеть, а выстояла и сама, и научила своих детей не пасовать перед трудностями. Когда закончилась война и её муж целым возвратился домой, он всех их нашёл живыми и здоровыми.
На побывке
Последний весенний месяц 1960 года принес Егору немало неожиданных моментов, среди которых особое место занимало главное непредвиденное событие, скорректировавшее его планы на ближайшие пять-шесть лет.
Ещё в первых числах апреля, он, как и другие курсанты двух учебных полков Уральского военного авиационного училища первоначального обучения лётчиков (15-го ВАУПОЛ), получил уведомление о том, что в соответствии с Приказом Министра Обороны СССР, обозначенное военно-учебное заведение подлежало расформированию.
Этим же приказом определялась также и дальнейшая судьба каждого военнослужащего: курсанты распределялись по другим военным и гражданским учебным авиационным заведениям, а преподаватели, инструкторы, инженеры, авиатехники, механики, представители других служб специального и аэродромного обеспечения - увольнялись в запас.
Данный приказ МО вводился в действие в соответствии с принятым специальным Постановлением ЦК КПСС и Советского Правительства о дальнейшем сокращении численности Вооружённых Сил Советского Союза.
Для всего личного состава училища он прозвучал как гром среди ясного неба!
Буквально недавно, ещё месяц назад, в начале марта, после совершения первых парашютных прыжков, оба авиационных полка приступили к плановым учебно-тренировочным полётам с курсантами на лёгких поршневых самолётах Як-18А.
Отдельные ребята из числа тех, кто до поступления в училище получил солидную подготовку в аэроклубах, уже успели вылететь самостоятельно, нарезая на зависть всем остальным однокашникам полёты по кругу и в специальные зоны для отработки упражнений высшего пилотажа.
Среди них был и Иван Чепрасов, весельчак, заядлый баянист и классный товарищ, земляк Егора, родом из пригорода Курска.
Ещё в процессе формирования учебных групп и экипажей, Иван был назначен младшим командиром с присвоением ему воинского звания младший сержант.
Дружба у ребят возникла сама по себе, вполне естественно и взаимно, как это бывает иногда у земляков.
С самых первых дней после зачисления в училище, Егор почувствовал, что ему очень интересно бывать рядом с этим парнем, хотя тот был чуть постарше его по возрасту и, что очень важно, - он вырос в городе. Ну, и само собой, авторитет Ивана подкреплялся помимо баяна и другим важным моментом – он уже успел налетать в аэроклубе больше тридцати часов. А это в лётном деле – не фунт изюму.
При распределении спальных мест, они выбрали первую от входа в расположение курсантской казармы двухъярусную кровать: Ивану, как младшему командиру и сержанту полагался первый «этаж», ну а Егор не возражал против второго. Так у них и пошла совместная служба и учёба.
Иван и его младшая сестрёнка росли без отца, тот погиб на фронте, совсем немного не дожив до Победы.
Мать работала стрелочницей на Курской железной дороге, баловать детей было некогда и не на что, так что, воспитательный процесс в семье двигался сам по себе, больше опирался на высокую сознательность молодого поколения.
Иван, обучаясь в своё время в Курском аэроклубе, одновременно окончил вечернюю среднюю школу. Правда, его аттестат зрелости выглядел на фоне аналогичного документа Егора, крайне скромно, по всем предметам у него отмечались, в основном, удовлетворительные знания.
Егору теоретический курс и, в целом, учёба в приютившем их «храме науки», как он частенько именовал 15 ВАУПОЛ, нравились и давались легко.
Он любил своеобразную логику аэродинамики, получал удовольствие от приобретения совершенно новых понятий, которыми изобиловали теория полёта, самолётовождение, авиационная метеорология, военная топография, устройство двигателя и прочие предметы.
Многое из того, что стало уже привычным делом, теперь оставалось позади, предстояла неизвестность, всё надо будет начинать в других местах с нулевой отметки.
Вскоре в училище понаехали «вербовщики», как курсанты называли между собой кадровиков, прибывших с задачей произвести подбор кандидатов для своих учебных заведений.
Перспективы были разные, кого-то включили в списки будущих курсантов Сызранского вертолётного училища, кого-то в Армавирское лётное училище ПВО, другим предложили перейти в учебное заведение Гражданской Авиации.
Но подавляющее большинство ребят, в том числе Егор с Иваном, отозвалось на предложение отдела кадров Оренбургского высшего военного авиационного училища лётчиков, создаваемого на базе другого, расформированного, авиационного училища (ЧВАУЛ).
К середине мая все хлопоты по зачислению в число курсантов ОВВАУЛ были завершены, вот получены на руки и отпускные предписания, и проездные документы - можно было следовать в первый очередной отпуск на родину.
За истекший после отъезда из дома срок, составлявший чуть менее года, Егор настолько соскучился по родным местам, что долго не мог поверить в подвернувшееся счастье и свободу.
Лишь, когда поезд медленно начал движение и мимо поплыли перрон, вокзал и привокзальные постройки, а также лица многочисленных провожавших, махавших руками вслед набирающему скорость пассажирскому составу, лишь тогда вся группа курсантов, столпившаяся в тамбуре у раскрытых дверей, дружно грянула «Ура!»
Молодость брала своё. Все ликовали, не веря, что впереди их ожидает целый месяц отдыха в любимых с детства местах, там обязательно состоятся встречи с родными и близкими людьми, с друзьями детства, со школьными учителями и товарищами.
Ещё заранее Егор и Иван договорились, что во время отпуска они обязательно побывают в гостях друг у друга.
Решили начать с хутора Монастырского.
Более того, как оказалось, у Ивана в Танеевке проживала тётка по отцовской линии, сын которой Сергей, учился в сельскохозяйственном институте в Курске, и тоже должен был приехать в эти дни к матери.
Вот таким образом будущие пилоты оказались вместе в рейсовом автобусе «Курск-Обоянь». Иван с Егором были одеты в военную, курсантскую, форму, и поэтому, когда они, сойдя тем утром с автобуса на остановке у поворота на Танеевку, начали уточнять маршрут, их то и принял за сотрудников милиции Коля Бабын.
В Танеевке они действительно застали Сергея, он накануне приехал к матери. Тётя Катя была счастлива увидеть своего племянника живым и здоровым, вытирая фартуком проступающие самовольно слёзы, ахая и охая, что не доведётся уже никогда её погибшему на войне брату увидеть своего красавца сына. Она гладила Ивана по плечу, нежно касалась натруженными руками его курсантских погон с двумя жёлтыми поперечными нашивками.
- Ох, Ванечка, ты уж совсем взрослым стал, побереги себя, летай аккуратней, – давала наставления тётя Катя.
И тут же:
– Серёженька, ну ты же угощай гостей, небось, ребятки изголодались с дороги, да и в армии, кормят то хоть хорошо!? – хлопотала она.
Сергей налил в гранёные стаканы до половины самогону и предложил тост за предстоящий отпуск друзей, чтобы он им надолго сохранился в памяти и смог компенсировать всё то, что забрала у них требовательная воинская служба.
Выпитая ими уже не первая «чарка», теплом разливалась по молодым телам, отзываясь в головах неизбывным счастьем и уверенностью, что всё будет хорошо. Главное, что они дома, а рядом - родные люди; над головой в бескрайнем голубом небе светит летнее ласковое солнышко, они молоды и сильны, им сейчас любая задача по плечу – могут и гору своротить.
Друзья пустились дальше навещать других родственников Сергея и Ивана, удивляя их своим неожиданным приездом. Как водится в этих краях, если гость на порог – всем работам конец. Не важно, чем были заняты люди, но проявить уважение, да ещё к таким первостатейным парням, как Иван и Сергей, это главнее всего в данный момент. «Работа не волк – в лес не убежит» - скажет по такому поводу старший в семье, или какой ровесник братьев, заглянувших на побывку в деревню.
Всех людей из родни Ивана отличала одна удивительная общая черта – доброжелательность и гостеприимство. Находясь в кругу родственников и друзей Сергея и Ивана, Егор ловил себя на мысли, что всех их он будто уже давно знает, и как они похожи на его земляков, живущих точно таким же образом на другом хуторе.
Через какое-то время он чувствовал себя абсолютно своим среди них, все вразнобой обменивались накопившимися новостями и впечатлениями. Местные, проявляя любопытство, дотошно расспрашивали, с чем же «едят авиацию» и как же живут другие люди в дальних краях. С достоинством сообщали о своих достижениях, жаловались на трудности, говорили о планах и мечтах.
Об авиации и обо всём, что касалось полётов на самолёте, инициатива безоговорочно была предоставлена Ивану, а о текущих армейских буднях и своих впечатлениях о жизни в «несвободе», служивые рассказывали поочерёдно.
Егору тоже не терпелось поскорее увидеться со своими родными, поэтому он начал поторапливать друзей прогуляться до хутора Монастырского, тем более, что погода и время располагали к этому.
Шли по дороге вдоль рощи и пшеничного поля. Мощные вековые дубы, широко разбросав во все стороны свои кроны, будто сказочные великаны, держали в узловатых и кривых руках зелёный полог, защищая путешественников от зноя и палящего солнца.
За поворотом обозначился спуск, а в прогалинах между деревьями блеснуло зеркало речушки, а затем и ставка.
Иван, поражённый такой открывшейся красотой природы, не удержавшись, вынул из футляра свой музыкальный инструмент и, легонько касаясь клавишей, начал подбирать давно полюбившийся ему мотив. Над залитой солнцем и украшенной яркими всевозможными, лесными и полевыми цветами, округой разнеслось:
- По До-о-ну гуляет…..
Друзья исполнять песни на ходу умели, почти годичный срок обучения и строевой подготовки в военном лётном училище не
прошёл даром. В авиации песня всегда находилась и находится в большой чести, каждая эскадрилья не только должна, а обязана была, иметь и исполнять свою песню. Не было такого передвижения строем, чтобы оно осуществлялось молча. Конечно, иногда, возникали с этим делом казусы и смешные случаи.
Такая традиция, видимо, закрепилась в Русской армии ещё с давних времён, перетекая затем из одной эпохи в другую, достигнув своего непревзойдённого значения в годы Великой Отечественной войны.
Таким весёлым образом друзья вступали на условную улицу хутора, а услышав, что их песню подхватила идущая навстречу группа женщин, от удивления даже приостановились.
Но тут Егор увидел свою старшую сестру во главе спонтанного самодеятельного хора, сняв с головы форменную кепку и широко раскрыв руки, зашагал ей навстречу.
Мария для него всегда была одной из самых любимых сестёр, она с раннего возраста больше всех возилась с ним,
помогала решать ему разные мальчишеские дела, учила азбуке, а позднее и чтению, а когда начала работать в сельской лавке, то частенько баловала его гостинцами.
- Ну, что, милые бабоньки, давайте знакомиться с молодыми людьми, может, кому и в кавалеры подойдут, - обнимая брата, шутила Мария. – Это - Егор, мой милый братик, а это, как я понимаю, его друзья – обняла по очереди она Ивана и Сергея.
Ребята представились, кто-то из женщин признал Сергея, назвав его своим. Иван снискал повышенное внимание - рослый, статный, с белозубой улыбкой, смуглым лицом и курчавым чубом, он мог покорить и не только хуторских девчат, внимание на него обрушивалось как металлическая стружка на магнит.
Потом, выступив из женского полукруга, подала весёлый голос Мария Кудинова:
- Ни-и-нка, так это же, небось, и есть твои милиционеры? – заливисто захохотала женщина. – Ребята, а ну давай, пройдитесь по дворам, пошукайте, кто, куда самогонку попрятал!
Остальные женщины, каждая на свой манер, подхватили шутку, начали называть предположительные места хранения
«стратегического резерва».
В этот момент у своего дома появилась тетя Сюня; выйдя из ворот и держа в руке узел, похожий на куль, она весело прокричала:
- Маруся, а ну-ка приглашай всех поближе к дому, давайте-ка хлебом-солью встретим дорогих гостей!
Женщины засуетились, отговариваясь, что, мол, неумытые же, да прямо ж с грядок, дайте хоть чуток привести себя в порядок.
Но тётка Сюня, взяв на себя роль старшины, непреклонно настояла на своём предложении.
- Разойдётесь по домам, попробуй потом вас собери; мужики, небось, вас кого и не отпустят, – настаивала она, подталкивая нерешительных женщин к своему двору.
Скоро и споро появился в тени под клёном покрытый клеёнкой стол, Мария и её помощницы вынесли закуску «чем бог послал», а тётка Сюня, развязав свой куль, торжественно водрузила в центре стола «причину переполоха на хуторе Монастырском».
Начавшаяся весёлая встреча постепенно привлекла к себе внимание и других хуторян. Одни женщины отходили на время к своим домам, возвращаясь назад не с пустыми руками, другие участливо хлопотали, помогая тёте Сюне и Марии около стола.
Наступившая вечерняя прохлада и засветившиеся в домах огоньки, делали нечаянную сходку ещё более уютной и весёлой. Подошли мужчины, среди них и Алексей. Крепко обнявшись с Егором, он, не теряя солидности, представился его друзьям, демонстрируя глубокое уважение музыкальному инструменту Ивана и его воинскому званию.
Потом полились песни. Мария знала немалое их количество – и русских народных, и более современных; среди хуторянок выявились и другие женщины, которые умело и хорошими голосами поддерживали её.
Некоторые песни Иван тоже помнил, и где мог, подыгрывал им на баяне. Люди пели, улыбались, с лиц женщин ушла привычная усталость и озабоченность, глаза их блестели в лунном свете, а голоса сами выводили любимые мелодии:
«Расцвела под окошком
Белоснежная вишня.
Из-за тучки далёкой
Показалась луна…» ...
А за ней -
«Окрасился месяц багрянцем
Где волны шумели у скал
Поедем, красотка кататься
Давно я тебя поджидал
Поедем, красотка, кататься
Давно я тебя поджидал…».
По заявке хуторян авиаторы исполнили свою строевую:
Там, где пехота не пройдёт,
И бронепоезд не промчится,
Угрюмый танк не проползёт,
Там пролетит стальная птица.
Пропеллер, громче песню пой,
Неся распластанные крылья!
За вечный мир,
В последний бой
Лети, стальная эскадрилья!..
...В эту ночь на хуторе Монастырском народ ещё долго не мог разойтись по домам, люди общались, оставляя в стороне былые обиды, а больше - норовили сказать друг другу что-то более веское и доброе.
Они рассуждали, вот ведь можно, вот так, весело и дружно провести время, а выпито – ну совсем ничего – одна четверть самогонки на всех, а как душевно всё получилось!
Вот, бабка Сюня да её Маруська, умеют ведь сотворить дело – любо-дорого, весело и никого не оставили обойдёнными.
Та побывка «лётчиков» на хуторе Монастырском у каждого из хуторских жителей надолго осталась в доброй памяти, а у гостивших ребят - отложилась глубокой благодарностью к простым крестьянам, тоже умеющим проявить свою душевную щедрость и сердечную теплоту в ответ на уважение и дружеское общение с ними, как с гражданами одного человеческого общества.
