В ростовском издательстве «Мини Тайп» вышла моя книга «Степан Разин», посвященная легендарному донскому казаку Степану Тимофеевичу Разину, которого великий поэт А.С. Пушкин назвал «единственным поэтическим лицом русской истории». Продолжаю поглавно публиковать эту книгу в своей Дзен-студии.
Не представляло всей сложности донской обстановки и царское правительство, одну за другой отправлявшее грозные грамоты и послания донскому войсковому атаману. Отбросив всякую дипломатию, царь писал: “И в роспросных речах ваших объявилось ваше многое не исправление, что забыв бога и государскую к себе милость, многие люди к вору пристали. А которые не пристали, и те над вором поиску не чинили, и от воровства ево не унимали, и никаких вестей к великому государю не писывали, и станиц не присылывали”. (Крестьянская война…Т.3. С.5).Что касается последней фразы, то “тишайший” был явно не в курсе обстановки на Дону. Атаман Яковлев и его домовитые сподвижники не раз пытались отправить посольство к царю, чтобы сообщить ему о всей серьезности положения на донской земле. А первое посольство во главе с Иваном Аверкиевым, прорвавшееся в Москву, не нашло понимания у государевых людей и, несмотря на заверения в верности и покорности, в полном составе было сослано в далекие Холмогоры. Ни в чем не повинные казаки провели на далекой окраине Русского государства, в голоде и холоде, около двух лет и были возвращены на Дон после пленения Разина.
В сентябре 1670 года Корнила сделал вторую попытку отправить посольство в Москву. В это время станичный есаул Артемий Михайлов привез на Дон царскую грамоту, в которой Алексей Михайлович уговаривал казаков не приставать к “богоотступнику и вору Стеньке Разину”. Корнила спешно собрал круг на старом черкасском майдане.
- Братья казаки! Атаманы молодцы! – прочувствованно начал Корней. Слезы тихо сползали по изможденным щекам атамана. Казаки растерянно смотрели на своего вожака, впервые видя слезы на его глазах. – Согрешили мы перед господом богом, отступили от святой християнской веры и соборной апостольской церкви. Пора, братья, пора покаяться и отложить свою дурость и служить великому государю верою и правдою, как отцы наши служивали.”
- Правда твоя, атаман! – от имени домовитых казаков поддержал Корнилу Родион Осипов. – Пошлем, не медля, станицу к великому государю в Москву, принесем повинную и будем дале служить ему головами своими!”
- Любо! Любо! – зашумовали домовитые…
Но не все казаки, собравшиеся в этот погожий день на седом черкасском майдане, считали, что они в чем-то провинились перед великим государем, сидевшим в далекой Москве. Сторонники Разина грозно надвинулись на войскового атамана и, ярясь, кричали:
- Зачем посылаешь в Москву станицу, изменничаешь! Видать ты в воду захотел, атаман!” Корнила слегка отодвинувшись от бунташных казаков, повторил:
- Покаяться надобно пока не поздно, казаки! О вас же радею, о войске Донском!
- Нам не в чем каяться, Карней! – загремели разинцы вразнобой. – Мы по совести живем. Это у тебя, Карней, разная совесть на каждый день. Изменничаешь Войску, и не о нас ты радеешь, а о себе! ..” И набросились на Артемия Михайлова, который недавно прибыл в Черкасск из Валуйки с провожатыми: “Для чего ты брал вожа и провожатых? Нешто сам дороги не знаешь? Видим, видим, Артемий, зачем вож и провожатые с Валуйки отпущены, чтобы у нас вести для бояр и приказных проведывать, а потом нас же на суд и расправу таскать. Ужо попляшешь у нас…” Еле отбился Михайлов, еле оправдался…
В этой ситуации Корнила Яковлев вынужден был смириться, казачья станица в Москву не пошла, Алексей Михайлович оставался в тревожном неведении о делах, творившихся на Дону. Лишь в феврале 1671 года Яковлев сумел отправить царю грамоту, в которой жаловался на свое незавидное положение, на нехватку надежных людей, в осторожной форме сетовал на прекращение помощи от великого государя. В конце грамоты Корнила писал, что пока и речи не может быть о поимке “вора Разина”, ибо “мы за малолюдством не токмо над ним, вором, и над ево единомышленники промыслу чинить, - и себя уберечь некем”.
… Казачья станица, посланная домовитыми в Москву, была принята в приказе Казанского дворца. Суровым был этот прием. Многажды краснел и бледнел станичный атаман Родион Калуженин, выслушивая упреки в нерадении. От имени царя дьяк приказа Казанского дворца заявил домовитым: “Ныне объявилось ваше многое неисправление, что забыв бога и государское крестное целование и государскую милость, многие ваши люди к вору пристали. А которые и не пристали, и те над вором поиску не чинили и от воровства ево не унимали и никаких вестей к великому государю не писывали и станиц не присылывали”.
- Писали мы государю и станицы посылали! – робко вставил Калуженин, рукавом отирая с лица пот. Дьяк грозно “стрельнул” на атамана взглядом и безжалостно уточнил:
- Станицу с Михайлой Самарениным прислали вы в то время, когда вор Стенька еще с Дону не пошол. А как вор с воровскими людьми собрався и пошол на воровство, и о том ни о чем не писали и станиц не присылывали”. Дьяк победоносно воззрился на Калуженина: как, мол, я тебя припечатал! Родион пытался что-то возразить но есаул Марк Львов дернул его за рукав, заставив замолчать, подчинившись дьяку. Тот, заметив это, довольно ухмыльнулся краешком губ и продолжал “разнос”: “А есть ли б вы, памятуя государево крестное целование и государскую милость про то про Стенькино воровство написали и по великого государя б указу посланы б были в Царицын государевы ратные люди и тому вору пройти на низ не дали и воровство б не множилось. А то все учинилось вашим нерадением”. Калуженин снова пытался встрять, но дьяк, повысив голос, примирительно заявил: “Хотя вашей измены и не было в том деле, однако ж было вам всем о том мыслить и вора Стеньку к воровству не допускать и воровству б множитца не давать, а в то было время можно вам всячески ево воровские замыслы разорить. А наперед сего того у вас в войске не бывало и служили верно и воров унимали... А нынешнее кровопролитие учинилось все вашим нерадением, и за такие свои вины достойны были быть всем чюжи ево государской милости”. Дьяк, как опытный оратор, сделал паузу, увидел поникших казаков и тут же обрушил на них приятную весть: “Однако ж великий государь по своему государскому милосердию, возложа все те дела на волю всемогущего бога, видя ваше нынешнее начатое дело на разорение Стенькина воровства пожаловал вас, вины ваши велел отдать”. Калуженин поуспокоился, заметно приободрился и с веселым сердцем выслушал заключительные слова дьяка, который от имени царя велел ”чинить промысл над вором Стенькою, над братом ево Фролком и над иными зачинателями воровства”.1 (Крестьянская война…Т.3. С.6). В помощь домовитым государь распорядился отправить на Дон сильный отряд рейтар и драгун численностью в две тысячи человек Начальнику этого отряда полковнику Григорию Косагову царь повелел идти “на Мояцкий, а с Мояцкого степью на Дон в Черкасский городок, разведывая накрепко, чтоб Стенькины станицы Разина воровские казаки многолюдством на них не пришли и дурна какова не учинили”.
Кроме посылки войск на Дон, царевы чиновники наладили активный вывоз с донской земли оружия, чтобы этим лишить разинцев возможности вооружиться в случае вспышки нового пламени борьбы. И чиновники преуспели в этом: за короткий срок только мушкетов с Дона было вывезено около пяти тысяч штук. В это же время домовитые казаки получили в Черкасск пушки для отражения возможного нападения разинцев. Но нападать было некем…
В это же время правительственные войска начали блокаду Дона, надеясь лишить отряд Степана Разина притока беглых. Воеводы Воронежа, Коротояка и других прилегающих к Дону городов получили жесткие государевы грамоты, в которых приказывалось немедля “по дорогам, которыми наперед сего езживали или пеши хаживали на Дон, и во всех причинных местах учинить заставы крепкие и приказать заставным головам и служилым людям под смертною казнью, чтобы они берегли того накрепко, чтоб отнюдь мимо застав… никто ни в чем сухим и водяным путем на Дон не проехал и пеш не прошел и не прокрался”. Торговых людей, которые вопреки запрету шля на Дон с товарами велено было “казнить смертию безо всякия пощады”, а тем, кто известит правительственных чиновников о движении торговцев на Дон, отдавать их пожитки и товары. О результатах блокадных мероприятий царь требовал от воевод докладов в Разрядный приказ “без мешкоты”.
И завертелся огромный и сложный чиновничий механизм Российского государства, приводя в движение соответствующие приказа, воеводства, полки. Сравнительно скоро на главных дорогах, ведущих к мятежному Дону, появились сильные правительственные заставы. Используя экономическую зависимость Дона от Русского государства, зная, что казаки не занимаются хлебопашеством, царское правительство совсем запретило ввоз хлеба донским казакам до тех пор, “пока не отстанут от воровства”. Домовитым, однако, царь послал от щедрот своих несколько тысяч четвертей драгоценного хлебушка, прозрачно намекая, что остальные милости государевы последуют вслед за поимкой Степана Разина. В довершении ко всему правительство решило использовать в своих целях такую мощную пропагандистскую организацию, какой была православная русская церковь…
…В один из серых мартовских дней 1671 года государь Алексей Михайлович пригласил к себе патриарха Московского и всея Руси Иоасафа с его ближайшим окружением. В назначенный час государь почтительно встретил духовного пастыря, припал к его тщедушной руке и велел усадить на почетное место.
- Ныне ведомо стало от донских казаков, которые пришли в Москву просить милости и отпущения вины своей, - тихо начал Алексей Михайлович, - что вор Стенька от злобы своей не престает и на святую церковь воюет тайно и явно, и православных христиан тщится погубить пуще прежнего и творит такое, чего и басурманы не чинят: православных людей жжет вместо дров”. Алексей Михайлович умолк, глядя, какое впечатление произведет его сообщение на патриарха, тот молча сидел, ожидая главного: не ради же этого пригласил его государь! “И мы, великий государь, - продолжал все так же тихо царь, - ревнуя по господе бозе вседержителе, имея усердное попечение о святой церкви, за помощью того бога терпеть ему вору не изволяем”. Царь привстал с трона и, прямо глядя в тусклые глаза патриарха, твердо закончил: “И вы б, отец и богомолец, и великий господин святейший Иоасаф, патриарх Московский и всея Руси, со священным собором совет свой предложили”.
Старец минуту молчал, потом, опираясь на свой фигурный посох, встал и торжественно возгласил чуть дрожавшим от волнения и старости голосом:
- По данной нам от бога благодати, не терпя святой божией церкви в поругании и православных христиан в погублении, мы, смиренные пастыри словесного христова стада и блюстители ево закона, того вора Стеньку и единомышленников ево, яко пагубного волка от стада христова, от святыя церкви, яко гнилой уд от телесей, яко пращею словом уст своих отсекоша и прокляша!”
Двенадцатого марта 1671 года патриарх Иоасаф, одетый в торжественные ритуальные одежды, в церкви предал анафеме – церковному проклятию – Степана Разина и его сподвижников. Мощно и разноголосо гудели колокола всех московских и подмосковных церквей, патриарх твердым голосом пел слова анафемы народному вожаку Степану Тимофеевичу:
- Вор и изменник и клятвопреступник и душегуб Стенька Разин, - гулко раздавалось под сводами собора, - забыв святую и соборную церковь и православную христианскую веру, великому государю изменил и многие пакости и кровопролития учинил и всех купно православных, которые к ево воровству не пристали, побил, потом и сам вскоре исчезе, и со единомышленники своими да будет проклят!”
- Анафема! Анафема! Анафема! – трижды торжественными голосами повторили священники, собравшиеся в соборе. Патриарх с новой силой и воодушевлением продолжал:
- Страх господа бога вседержителя презревший, и час смертный и день забывший, и воздаяние будущее злотворцам во ничто же вменивший, церковь святую возмутивший и обругавший, и к великому государю и царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, крестное целование и клятву преступивший, иго работы отвергший, и злокозненным своим коварством обругаючи имя блаженные памяти благоверного царевича и великого князя Алексия Алексеевича народ христиано-российский возмутивший, и многие невежды обольстивший, и лестно рать воздвигший, отцы на сыны, и сыны на отцы, браты на браты возмутивший, души купно с телесы бесчисленного множества христианского народа погубивший и премногому невинному кровопролитию вине бывший, и на все государство Московское, злоумышленник, враг, и крестопреступник, разбойник, душегуб, человекоубивец, кровопивец, новый вор и изменник донской казак Стенька Разин, с наставники и злодейству его приставшими, лукавое начинание его ведущими пособники, с Сенькою Паншинским, с Гришкою Терновским, с Лазарьком Тимофеевым, с Ивашкою Токачом, с Пронькою Шумливым, с Селькою Шелновским, с Янькою Гавриловым, с Левкою Хохлачом, с Федь Турченином, с Ваською Усом, с Олешкою Ивановым с товарыщи, яко Даван и Авирон, да будут прокляты вси еритицы, анафема”.* (* Известен ряд списков “чина православия”, в которых имеется анафематствование Степану Разину: Иркутский, Московский соборный, Архангельский, Вологодский, Псковский, Новгородский (см. К. Никольский. Анафематствование, совершаемое в первую неделю великого поста. СПЮ. 1879). Впервые анафема Степану Разину была опубликована в “Древней российской вивлиофике”, часть VIII, СПБ. 1775).
- Анафема! Анафема! Анафема! – снова трижды громко возгласили присутствующие. Патриарх широким жестом благословил собравшихся и покинул собор.
Вскоре это проклятие повторили во всех московских церквах, а затем анафема Степану Тимофеевичу и его сподвижникам прокатилась по храмам православной Руси. С тех пор каждый год в соборное воскресенье – первое воскресенье после недели великого поста – именуемое “торжеством православия”, по российским церквам предавали торжественному проклятию народного героя Степана Разина, намеренно, для унижения, поставив его в один ряд с злейшим врагом русского народа Гришкой Отрепьевым.
После свержения самодержавия в феврале 1917 года, Поместный «Собор отменил анафему за дерзание на бунт и измену царю» (см. Шубин А. Священство против царства. // «Родина». № 8.2011. С.89.). Снята была анафема и со Степана Разина, как борца против самодержавия.
Михаил Астапенко, член Союза писателей России, академик Петровской академии наук (СПб).