Тоня долго стояла на пороге и не решалась входить.
Марийка уговаривала.
— Мне не по себе, — виновато говорила гостья. — Я так быстро собралась, что не подумала, захотите ли вы меня видеть.
— Что ты, доченька, — запричитала Марийка, — разве ж мы тебя выгоним.
Иоганн стоял за спиной у Марийки.
С интересом смотрел на Тоню и ребёнка.
"По дороге с ветром" 101 / 100 / 1
— Руслану три месяца, — как бы оправдываясь, говорила Тоня. — Нам с ним очень плохо, одиноко и страшно. Я ведь могу умереть, а он с кем останется? Клима больше нет. Да он и не смог бы воспитывать Русю.
Клим, кстати, после вашего отъезда, Марья Епифановна, не пил ни разу. Вот прямо примерным стал. Помог он мне хорошо. Ему каждый месяц один человек деньги приносил. Должен был ещё с давних времён. Клим ведь пить перестал, нашёл своих подельников, и всё своё у них забрал. Ну как своё… То, что украли ещё с Абелем и на хранение отдали.
Абеля ведь больше нет. А Клим долго не выходил из дома. И вот он умер. Просто не проснулся. Накануне он жаловался на сердце. Просил вызвать утром врача. Но врача он не дождался.
Иоганн обошёл Марийку, забрал у Тони малыша, та начала разуваться.
Марийка стала хлопотать на кухне.
Мальчик заплакал, немец передал его матери.
Тоня продолжала свой рассказ:
— Я приехала не с пустыми руками. Все деньги, которые отдавали Климу, забрала. Они ему теперь ни к чему. Спасибо ему за то, что мне есть на что жить. Я вам всё отдам, Марья Епифановна. Вы мне только позвольте Русю на ноги поставить. Он ваш внук.
— Не нужно нам ничего отдавать, — сказал Иоганн.
— Да-да, не нужно. Оставь у себя, Тоня. А мы в беде не оставим вас, — согласилась Марийка.
Стали жить вместе.
После работы в школе Иоганн стал приходить домой довольно рано. Он уже не оставался надолго. С радостью нянчил Руслана, а с Тоней мог до полуночи говорить о русской классике. Как он был удивлён, когда Тоня сказала, что пишет стихи.
Марийка ревновала. Она стала упрекать мужа в том, что родной дочери ни строчки не пишет, а чужой женщине всё свободное время отдаёт.
— Родная дочка мне не отвечает, Маша! Ты же сама об этом знаешь. Чего ты хочешь? Чтобы я перестал разговаривать с Тоней? Разве это плохо? Ты сама хоть раз поинтересовалась моими делами?
Мы с моими учениками выиграли три турнира по истории. О нас писали в газетах. Ты хотя бы раз поздравила меня с этим? А ведь я всегда замечаю всё, связанное с тобой. Машенька, перестань дуться. Я одну тебя люблю.
Марийка не верила мужу. Да, она стала читать газеты и дежурными фразами спрашивать о том, как дела в школе и что нового.
А Тоня продолжала очаровывать немца.
— Маша, ты только послушай, что Тонечка сочинила.
В моей душе есть место для тебя.
И если даже ты своей дорогой
Идёшь, не замечая. Я любя
Встречать тебя готова у порога.
И если даже ты не видишь свет
В моих глазах, я всё равно скучаю.
Я знаю, впереди и наш рассвет.
Сойди с пути, я там тебя встречаю.
Марийка скривила лицо. Иоганн воодушевлённо прочитал ещё раз. Тоня, посмотрев на реакцию свекрови, вырвала листок у немца и убежала в свою комнату.
— Ты даже послушать не можешь без вредности своей, — пробормотал обиженно Иоганн и пошёл успокаивать Тоню.
Марийка вышла на улицу. Первый осенний мороз чуть сковал мокрую землю. Сковал её неровными гребешками, идти по ним было трудно в домашних-то тапочках…
Не чувствуя холода, женщина шла к дому Гриши.
На неё смотрели прохожие. Один спросил, всё ли в порядке. Другой снял с себя тулуп, накинул на Марийку и сказал адрес, куда можно вернуть. Адрес женщина не запомнила.
Гриши дома не было. Дверь открыл Ваня. Он сказал, что мама в комнате. Проводил гостью.
Зина лежала в подушках. Её лицо было очень бледным.
— Что с тобой, Маша? — спросила Зина еле слышно.
— Я не хочу жить… — ответила Марийка, присела рядом с женой Гриши, взяла её за руку.
— Ты что? — возмутилась Зина. — Не смей так говорить! Ты даже не знаешь, как это страшно — знать, что тебе осталось несколько часов. Если бы я могла что-то вернуть назад, где-то себя сберечь, то никогда не стала бы вот такой.
А ты мне говоришь, что хочешь умереть? Не стыдно, Маша? Ведь ты не умрёшь! Ты не умрёшь ежеминутно. Нет! А хочешь?
Голос Зины стал очень вкрадчивым.
— Гриша очень любит меня. Он оставил мне такое снотворное, которое меня успокоит навсегда. Понимаешь? У Гриши есть очень хороший знакомый. Он говорит, что больно не будет. Вон там в тумбочке лежит свёрток. Подай мне, прошу тебя.
Марийка встала и пошла к тумбочке. Только хотела открыть дверцу, как ей ударило в голову. Лоб тотчас стал надвигаться на глаза.
Она повернулась к Зине и спросила:
— А как бы ты вытащила снотворное без меня? Ты ведь не ходишь!
Зина засмеялась.
— А ты умная, Маша! Дети мне не дадут. Они Гришу как бога слушаются. А ты вот тоже… Не даёшь мне умереть. Тогда сожри это снотворное сама или возьми свои слова обратно. Скажи мне, что ты пошутила и не ждёшь смерти.
— Не жду, — прошептала Марийка, и слёзы потекли из глаз.
— Знаешь, зачем Гриша так сделал? Он мне сказал, что если я смогу встать и доползти до отравы, то я передумаю умирать. Он спокоен. Мне никто не подаст этот порошок. Ни он, ни дети, ни ты… Вот и всё. Иногда мне бывает так больно, что я ненавижу весь белый свет. Но умирать… Я не знаю, как мне будет лучше, Маша!
Дверь в комнате открылась.
На пороге показался Григорий. Он недовольно посмотрел на Марийку и спросил у неё:
— Гриша стал нужен? А то как же! Как ехать чёрт знает зачем — ты сама! А как плохо стало, так ко мне.
— Я не к тебе, — огрызнулась Марийка и быстро вытерла слёзы.
— А к кому же? — удивился Гриша.
— К Зине.
— А Зина — это и есть я! И дети мои — это я! И ковёр, на котором ты стоишь, — тоже я! Здесь везде я! Понимаешь? Ты не посоветовалась со мной и умотала к сыну. И чего ты добилась, а? Вот сейчас садись и слушай, Маша!
Гриша насильно усадил Марийку на стул.
— Ты не думала о том, почему твоего сына мёртвым тебе даже не показали? Не думала, да?
А потому что он жив. Да, Маша! Он жив. И работает как чёрт за тарелку супа. И становится человеком. А всё это благодаря мне! Всё благодаря тому, что я — это я!
Марийка смотрела на Гришу вытаращенными глазами.
Потом спросила, еле произнеся имя сына:
— Аб-аб-б-бель жив?
— Жив, — кивнул Гриша. — Я его вытащил из тюрьмы и оправил в стройотряд. Там за ним смотрят и не дают пить и курить. Он пашет на стройке и живёт. А что было бы, отпусти я его к твоему разлюбезному Климу, а?
Он опять попал бы в тюрьму. Не стал я тебе тогда обо всём говорить, потому что ты со мной не посоветовалась перед отъездом. Ты немца своего до сердечного приступа довела. Спасибо Зине, выходила она его.
Так что, Маша, зря ты слёзы лила. Если хочешь, то девку твоего Абеля можно посвятить в эту новость. Что она скажет? Расстроится? Конечно же! Она же с Иоганном по вечерам стихи читает.
— Откуда ты всё это знаешь? — спросила Марийка.
— Я знаю всё, Маша! Ты не смотри на то, что я седой и кривой, умом ещё не тронулся.
Зина молчала.
Марийка обратилась к ней:
— Зина, а ты знала?
Жена Гриши кивнула.
— Иди домой, Маша! Завтра я приду к вам и сам всё расскажу Тоне. Не развязывай язык раньше времени. И мужу не говори. Просто живи так, будто ты ничего не знаешь.
— Ты простил меня? — спросила Марийка.
— Да, — кивнул Григорий. — Иди домой.
Домой Марийка не шла, а летела.
Земляные замёрзшие гребни уже не мешали ходьбе. Гриша дал ей галоши.
Придя домой, Марийка повесила тулуп на вешалку. Долго смотрела на него и вспоминала, как он у неё оказался. Потом вспомнила и решила завтра отнести в милицию, чтобы нашли хозяина.
Иоганн сидел на кухне, проверял тетради.
Он исподлобья взглянул на Марийку и сказал:
— Хорошо, что ты вернулась. Пойдём спать.
— Где Тоня? — спросила Марийка.
— Спит. Уже давно спит. А ты ожидала увидеть её в моих объятиях? Этого никогда не будет. Как бы ей этого не хотелось.
— Прости, — прошептала Марийка и тотчас оказалась в крепких объятиях мужа.
