Розена Лариса
©Розена Лариса Вениаминовна
Посвящается Б.М. и памяти матери Марии Кузьминой - Караваевой.
ИЗ КНИГИ "ВРАЗУМЛЕНИЕ ГОСПОДНЕ" НА КНИГУ ДАНО БЛАГОСЛОВЕНИЕ ПАТРИАРХА АЛЕКСИЯ 2,
КНИГА ОТНЕСЕНА К ЛУЧШИМ. © РОЗЕНА Л.В. 2001 ВОРОНЕЖ,Ц.Ч.К.И.; ©РОЗЕНА 2002 ВОРОНЕЖ,Ц,Ч,К,И,; ©РОЗЕНА 2008 Н. НОВГОРОД; ИЗДАТЕЛЬСТВО РИДЕРО, ЕКАТЕРИНБУРГ, 2021
620027, Россия, г. Екатеринбург,ул. Малышева, стр. 51, этаж 29 офис 29/02.
Создано в интеллектуальной системе Ридеро; Проза.ру https://proza.ru/2023/12/04/1191
ДАВАЙТЕ И ДАСТСЯ ВАМ
Она, как всегда, опаздывает на работу. Задерживает дождь. Выходя из дома и распахивая зонт, залюбовалась. Увидела: капли оттачивают листья деревьев, ползут, словно муравьи, старательно туда-сюда с упорством серенького человечка. А листья и не противоборствуют дождю. Они знают, что вдоволь напьются. Нервозность и суетливость этого занудного человечка-дождя – удивительна. А, может, так и надо – быстрее напоить землю, пока солнце не высушило влагу? Работа продолжается: земля, небо, деревья делают свое дело – методически, старательно. "Бог в помощь! – прошептала умиленная Полина, – скоро осень, зима..." Заспешила. Вот и подземный переход. Высотное здание. Лифт. Восьмой этаж, где ведет занятия по бухгалтерскому учету. Выбегая из маршрутки, ветром прошелестела до перехода и... остановилась... Прямо перед спуском вниз сидел на инвалидной коляске симпатичный молодой мужчина. Она вздрогнула, потянулась за кошельком. Душу опалили противоречивые чувства: и жалость, которая внезапным порывом ушла куда-то глубоко вовнутрь, и нежелание расслабляться, менять настроенность.
Мужчина взял монетку, посмотрел на нее и вздохнул:
– Боже мой, сколько грусти в Ваших глазах...
– Жалко Вас, – давясь слезами, только и прошептала она, спотыкаясь о слова, застрявшие в горле, будто о высокий каменный порог...
"Сколько грусти в Ваших глазах..." – все повторяла мысленно Полина. И ей захотелось расплакаться, так бывает, когда от нечего делать, бросают камешек в стоячую воду. Буль-буль-буль. И поплыли круги по поверхности. А потом и глубже, глубже, глубже. И до самого дна души. Круги все расходились, замирая, успокаиваясь... Что такое сердце в груди человека? Это маленькая пташка, которую другим надо не ругать, когда той плохо, а успокаивать, дарить надежду, приговаривая: "Ты хорошая, но непонятая, бедная пичуга! И весна еще наступит!" Что такое слово? Им человек выражает свои мысли и желания. Оно или воскресить способно, если вмещает любовь, или убить, если насыщенно злобой. Всегда ли мы понимаем, когда с кем-то говорим, что в силах уничтожить и возродить за мгновение? Можем и просто слукавить в корыстных целях. А человек подумает, что его по-настоящему пожалели. Как трудно разобраться: где, правда, где ложь, где пустота и где весомость! Только сердце безошибочно чувствует фальшь в человеческих отношениях...
Каждый день она встречала нового знакомого перед спуском вниз, в переход. Он был общительным: шутил, улыбался, говорил, что пишет стихи, песни. Она тоже любила творчество. Но остановиться и поговорить – некогда. Спешит на работу. Все тонкости бухгалтерского дела были для нее симфонической музыкой, возвышенной и прекрасной или стихами, полнозвучными и живыми... И она хотела бы свою любовь передать людям, которых учила. Жизнь ее делилась на две полосы. Первая – когда она только занималась написанием рассказов и стихов, издавала книги. Вторая – когда преподавала бухучет. Если что-то и надолго у нее выпадало, она грустила, как калека, у которого не хватает какого-то органа и поэтому все окрашивается в мрачные тона.
Недоумевая и удивляясь, ее спрашивала начальница Татьяна Павловна:
– Как Вы можете совмещать такое несовместимое?
Полина, загадочно улыбаясь, отвечала:
– Вспомните немецкого писателя Гофмана. Он был банковским работником и писателем. Кстати, я имею ту же специальность. И, как он, неисправимый романтик. Восхищаюсь им, как сказочником и мечтателем. И также люблю писать о маленьком, сереньком человечке-неудачнике.
– Посмотрите-ка, сколько символики в таком совпадении...
– Не задумывалась над этим. Но, может быть, родственные, близкие по духу, души перекликается во вселенной? – полушутя, полусерьезно усмехнулась Полина.
– А как Вы пишете? Я вот филолог, но писать не могу.
Писательница скользнула взглядом по лицу говорившей. И заметила столько неподдельной искренности и понимания, что сразу же прониклась доверием к ней.
– Как я пишу? Интересный вопрос, как я пишу? – она задумалась, сосредоточилась, будто пытаясь отыскать в себе нечто неуловимое. Вздохнула, качнула головой, пускаясь во все тяжкие, и решилась. – Иногда душу охватывают волнение и трепет. Она замирает в изнеможении, неге, предчувствии чего-то необычного. Я беру ручку и изливаются на тетрадь какие-то невиданные строки, горячие, как солнце, или грустные, как ночь, или холодные и безразличные, как промозглая осень...
Полина, Татьяна Павловна и методист Светлана сидели в учительской, пили чай, забыв о предстоящих занятиях, расслабившись, проникая друг в друга, впитывая чужие тайны. Писательница продолжала мечтать:
– В тот момент душа рвется улететь на небо, встретиться с ангелами, петь, ликовать. А тело, послушное ее воле, начинает испытывать нечто необычное и яркое. Ах, как хороши и мучительны эти мгновения!.. И томишься отчего-то: производишь, рождаешь нечто непонятное. Видимо, перед всякими родами у людей появляется боязнь – пустишь на свет чудовище или красоту? Поэтому и охватывает такое беспокойство. А может, душа, готовясь к встрече с ангелами, боится, что ее туда не пустят? Не могу объяснить это удивительное волнение духа. Знаю, что томлюсь по чему-то светлому и прекрасному. И тогда будет мне спокойно, когда дам жизнь, чему-то живому и теплому, грустному или бездомному...
Вот в чем заключается, на мой взгляд, процесс творчества... – мысленно же добавила: "Но перед началом я всегда молюсь. Пишу-то только с Божьей помощью".
Начальница сочувствующе улыбнулась, в серых глазах засветились ум и нежность. И тоже отметила про себя: "Ну и чудаки эти писатели... Непонятны, неуловимы и... все-таки интересны. Ну что тут еще скажешь?" Вслух же произнесла:
– Да, творчество – это таинство.
– Как и человеческая жизнь, данная нам Творцом... – смутилась Полина, удивившись своей неожиданной откровенности. И грустно добавила, – но сейчас я ничего не пишу...
– А почему?
– Не умею делить себя на две половинки, – тоскливо улыбнулась она. И подумала: "Преподавательская работа вытягивает все силы, словно пять вагонеток с углем отгружаю. Где уж тут писать?.."
Именно поэтому, часто пробегая мимо знакомого и иногда перебрасываясь с ним парой фраз, ничего не принимала всерьез. Слушая его рассуждения о стихах, пропускала их. Эта тема казалась сейчас далекой, отодвинувшейся назад, будто и никогда ее ранее не интересовала. Но где-то в глубине сознания оставалась привычка все складывать в копилку памяти, чтобы, если потребуется, вынуть в нужный момент.
Явно он интриговал. Чем? Немного лукавые голубые глаза, короткая-короткая стрижка, делающая его мужественным и более молодым, правильной формы нос, незаметно пришитый к щекам.
Иногда под его глазами мерцали мрачные синяки. Тогда он казался потерянным, растекшимся, словно холодец, попавший в тепло.
– Кто-то бьет Вас? – упавшим голосом спрашивала любопытная исследовательница человеческих душ. Она недоумевала: "Кто смеет уродовать несчастного калеку, который может быть только мишенью? Сколько же низменного зла, животной жестокости и садизма в его истязателях... Видно, по пьянке или за то, что мало приносит денег от поборов".
– Нет, я упал с коляски, – оправдывался он.
"По нему совершенно невозможно понять, когда говорит правду, а когда нет. Скользкий, неуловимый." Полина старалась отогнать пустые бесплодные мысли о бездомном калеке. Своих проблем хватает: безденежье преподавательской жизни, разъединенность с близкими, разобщенность с друзьями. Кто-то разбогател и сделал карьеру, кто-то ушел совсем на дно... Она была одинока, неуверенна, растеряна. И озабоченная, как достойно вынести это испытание, плыла в круговороте быстрой горной речушки жизни, не понимая, куда она устремилась, зачем?
И все-таки его судьба волновала ее. Правдив он или нет, не имело значения. Может, это форма защиты от жестокости беспощадного мира? В такой жизни расслабляться, доверяться нельзя, раздавят, уничтожат, смешают с пылью. Поэтому и уходит в себя, лукавит. Или боится, что она разочаруется в нём, перестанет разговаривать. А ему так не хватает человеческого общения. Все только бросают свои копейки, как бы оправдываясь перед ним за то, что они ходят, смеются.
Как он сидит, когда не видит, что на него смотрят? Будто и не человек, а мешок с мукой, почти сравнявшийся с сиденьем. Однажды Полина остановилась и задала нетактичный вопрос:
– Где Вы потеряли ноги?
– В Афгане.
– А-а-а-а, – оживилась она, будто не ожидала иного ответа, не предполагала, что могут быть другие ситуации...
Бедный, доморощенный писатель, что ты знаешь о человеческом сердце, о жизни, в которой нет места сентиментальности? Что знаешь о страшном и свирепом законе выживания, о борьбе зла с добром? Неужели думаешь, что в действительности также все четко и просто, как в книгах таких же чудаков, как и ты сама? Кто скажет: здесь – правда, а здесь – ложь? О, нет, в жизни все проще и загадочней, жестче и непонятней... Люди привыкают к боли и, почему-то смиряясь с ней, не сопротивляются злу и стремительно падают в глубокую пропасть страданий, как бесчувственные мелкие камешки... Он не раскрывался, такой непонятный, уходящий в себя. Даже здесь она проигрывала. Думала, задаст вопрос, и ей все выложат, как всегда делала сама. Не тут-то было!
– А нос-то вот порезали мне из-за женщины, – начал он внезапно.
Ей стало неприятно: "Зачем же создавать такие ситуации, чтоб отрезали нос?" Мир, в котором жил этот человек, был другим. Еще более мрачным, черным, сокрытым, беспощадным, в коем уже не оставалось места для человеческой жалости, сострадания, поддержки...
Увидев нательный крест у него на груди, обрадовано спросила:
– Вы верите в Бога?
– Да, очень верю, с детства и никогда не переставал. О Боге и Богородице могу целые поэмы писать... Меня Всевышний очень любит... Очень...
В голове у нее мелькнуло: "Да нет, вроде, обычный человек, раз в Господа верит, значит, ничего там особенного нет. Просто я фантазерка. Видно пьет и выглядит странным, ушедшим в себя. Горемыка..." Улыбнувшись, добавила как-то загадочно:
– Он нас всех любит, не только Вас.
– Конечно всех, а меня – особенно...
На следующий день, увидела его с гитарой под мышкой. Та была обшарпана и, казалось, никогда уже не издаст ни одного приличного звука. Ощущение было такое, словно ею пользовались только для настоящих атак, но не для услаждения сердца. Смутившись, Полина спросила:
– Так Вы играете?
– Да, бренчу немного. Хотите, сыграю...
Она не знала, хочется ей или нет, но почему-то, против обыкновения, остановилась, и сказала:
– Да, конечно хочу, пожалуйста, сыграйте.
И он, обрадовавшись, поднял на колени гитару, словно волнуясь, что Полина не прослушает до конца и заспешит, – резко провел по струнам и затянул:
К Богородице взываю я, недостойный из рабов.
Для Нее стихи слагаю я, то душевный стон без слов.
Расскажу Ей все заветное, про нужду свою и боль.
И про горечь беспросветную, одинокую юдоль...
Божья Мать-скоропослушница, помоги и отогрей.
Ты убогим, нам, заступница, доброту на нас излей!..
Голос был осипшим, хриплым. Но что-то трогало до проникновенности, западая в самую глубину сердца. Она с испугом и восхищением смотрела на заросшее лицо. То, полное жажды жизни, сияло, точно существовало отдельно от всего остального, как бы пытаясь узреть невидимое...
И невинная, нежданная слеза сорвалась из ее настежь распахнутых глаз... Вот как, оказывается, за напускным можно не разглядеть живое и нежное. В каких условиях он пишет... А она? Совсем перестала писать... И горько-соленая мысль больно обожгла душу. В такт затухающим звукам, прошептала:
– Расскажите о себе... Немного...
– О себе? Ну что ж, до двадцати восьми лет был хорошим мальчонкой, не пил, не курил. А потом завел женщину, замужнюю... И пошло, и поехало.
Страшная растерянность пробежала судорогой по лицу. Его глаза потухли. С металлом в голосе добавил:
– Да ну тебя, ты что, мент, допрашиваешь?
– Да нет. Просто хочется понять тебя немного.
– И что для этого надо?
– Узнать о тебе побольше...
– Знаешь ли, – хотел, видимо, сказать нечто грубое. Но или душевная мягкость, или профессионализм попрошайки заставили смягчить фразу, и он протянул, – когда будет настроение, тогда...
Вскоре она увидела его в другом месте – на базаре. Он не заметил ее. В выражении лица – холодная отрешенность, жесткое безразличие и огромное желание продержаться... Озирался как-то зло и отчаянно. А боль, мелькавшую на лице, пытался побыстрее упрятать глубоко вовнутрь, чтоб никто не увидел.
И вновь встретила его, как прежде, на старом месте, у перехода. Сидел, опустив голову, совершенно отрешившись от всего окружающего, уйдя в себя, или выйдя из себя. Как бы в коляске сидел не человек, а тень. Но сам он вместе со своей душой летал где-то там под облаками... И она незаметно проскользнула мимо...
Как-то он сказал ей:
– Холодно в этой ветровочке. Знаешь, пока мне не подарят теплой одежды, Господь не пошлет на землю холод.
Полина улыбнулась.
– Нет-нет, правда, так и будет...
Сгорбившись, спотыкаясь, поеживаясь засеменила к себе на работу. Ничего она сделать для него не могла, да и не хотела. И, вообще, запретила себе проходить мимо него. Может, потому, что выворачивал своим жалким видом? Руки целы, сила есть. Как-то подтянулся, показывая ей, какой он еще богатырь – здоров, энергичен. Но прикован к месту. А она не прикована, а жалкая и больная. Очевидно, он напоминал ей ее душу – израненную, искалеченную, целое море страданий и боли, в которых она ежедневно тонет. В каждом уголочке нет живого места. Но этого внешне не видно. Она вполне благополучная дама, и еще милостыню подает. Нет же на ней вывески – душа моя почти умерла, я – инвалид. Его-то сразу видно – очень несчастлив. "Мы расплачиваемся здесь за свои грехи, вот и скользим осколками по жизни, – грустно догадывалось сердце, – но ведь еще не поздно, еще не поздно, еще можно вымолить у Господа прощение и снисхождение?"
И вдруг в голове несчастной мелькнули слова:
– Мне бы чего-нибудь тепленького...
– А какой у тебя размер? – сочувственно спросила Полина.
– Да кто его знает...
Тепленького... Дома нашла куртку – новую, приличную. Когда-то сыну купила. Но он так и не воспользовался ей. Может, подарить ему? Не мала ли? Несомненно подарить, несомненно... И она вдруг весело и шумно засуетилась. "...давайте, и дастся вам: мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною отсыплют в лоно ваше: ибо, какою мерой мерите, такою же отмерится и вам. " (Лк. 6: 38)
Утром чувствовала себя бодрой. Вышла на улицу, осмотрелась. Все гудит, звенит, поет, переливается. Шумный город, тарахтенье автомобилей, жизнь сытых и обездоленных, будто выдох и вдох бескрайнего моря. И оно плещется то вверх, то вниз, то вперед, то назад. И никому нет дела до другого. И все куда-то летит в своем бескрайнем желании насыщения...
Подбегая к знакомому калеке, она поздоровалась. И он подморгнул ей естественно, по-свойски, как бы поддерживая, понимая и разделяя ее беды и неприятности. И она протянула ему куртку. "Поистине, все мы создания Божии и тесно связаны узами любви..." – с умилением думала она, оживая от неожиданной ласки.
– Это гостинец? – опешил он, принимая подарок.
– Да, только носи сам, не отдавай никому...
На следующий день утром она подошла к окну. Предсказание калеки сбылось. Произошло чудо Божье. Наступила зима. Падал необыкновенно красивый, пушистый, легкий снег, прихорашивая уставшую страдалицу-землю. Казалось, он желал всех обрадовать, принести покой, мир, тишину и уют. "Боже мой, как Ты умеешь нас всех утешить и обласкать. Слава Тебе!" И Полина почувствовала в душе такое тепло, словно и всем сейчас тоже было тепло и уютно...
© Copyright: Розена Лариса, 2023
Свидетельство о публикации №223120401191