Розена Лариса
©Розена Лариса Вениаминовна
Посвящается Б.М. и памяти матери Марии - Кузьминой - Караваевой.
ИЗ КНИГИ "ВРАЗУМЛЕНИЕ ГОСПОДНЕ" НА КНИГУ ДАНО БЛАГОСЛОВЕНИЕ ПАТРИАРХА АЛЕКСИЯ 2,
КНИГА ОТНЕСЕНА К ЛУЧШИМ. . © РОЗЕНА Л.В. 2001 ВОРОНЕЖ, Ц.Ч.К.И.; ©РОЗЕНА 2002 ВОРОНЕЖ, Ц.Ч.К.И.; ©РОЗЕНА 2008 Н. НОВГОРОД; ИЗДАТЕЛЬСТВО РИДЕРО, ЕКАТЕРИНБУРГ, 2021
620027, Россия, г. Екатеринбург,ул. Малышева, стр. 51, этаж 29 офис 29/02.
Создано в интеллектуальной издательской фирме Ридеро; Проза.ру https://proza.ru/2023/12/04/1057
ОНИ ВЫРОСЛИ В ПОЛНУЮ МЕРУ
Памяти матери Марии
"И она пошла лишняя, и умерла. Но для этого надо в такой мере себя забыть".
(Митрополит Антоний Сурожский. Человек перед Богом. Паломник, 2002, с. 204)
Темно и холодно. Свирепый лай собак, возня спящих, окрики немецких часовых, вой сирены. Подвал, где находились пленные, даже не похож на загон для скота. Он хуже. Но как животные никогда не знают, что будет с ними завтра, так и люди, находящиеся здесь, не могли предвидеть своей участи...
Свернувшись в уголочке калачиком, Галина поеживалась. Лоскуты, прикрывающие ее, не согревали. С потолка надоедливо капала на правое плечо липкая холодная струйка воды. И, словно острая игла, старалась пробить кожу девушки и забраться вовнутрь. Хлюп-хлюп-хлюп – с методической настойчивостью делала свое дело. Прижавшись к стене, девушка внезапно отдернулась. Та была скользкой и холодной, обожгла, как электрическим током. Механически провела рукой по полу и попала в лужу чего-то клейкого и зловонного. Дико вращая глазами, села, вытянув ноги вдоль каменного пола. Тошнота подступила к горлу. Ей плохо – тягостное ощущение физической усталости, когда каждая клеточка ищет покоя...
Только что снился страшный сон – погибшая в прошлом году мать. Пришла, обняла ее и, уговаривая, куда-то повела за собой. Это не к добру. Галина вздрогнула. Мысль больно обожгла душу. По камере плыл удушливый, трупный запах. Он входил во все поры, легкие, нос, уши. Что же делать? Что? Постепенно глаза привыкали к темноте. Вот там, сжавшись в комочек, спит Луиза. Дальше – Аврора. Ее сильно мучили. Неподалеку – Аннет разговаривает во сне и плачет. Рядом – маленькая Лили. Скоро кого-то из них уже не будет здесь... А, может, и всех сразу? Как же устала Галина от страха, голода, холода и побоев... Возможно, и лучше, если убьют? Нет, нет, нет, жить, жить! Пусть так, пусть так, но дышать, слышать, видеть... Еще немного. Ну, еще... И она заплакала. Так плачет маленькая босоногая девчонка, играющая на улице в мячик, у которой, взрослые хулиганы отнимают самое дорогое. Тихий голос окликнул:
– Что ты, девочка?
– Не знаю, не спится, а ты что делаешь?
– Молюсь...
– Помолись за меня, мать Мария. Мне страшный сон приснился. Я, видно, скоро умру.
– Я за всех молюсь. Не трави себя, милая...
Галина надсадно закашляла... Кашель был не простым. Будто сожаление, скорбь о загубленной жизни. Он зарождался откуда-то снизу и рвал все внутри. Ноющий, громкий. Успокоившись и держась за грудь, прошептала:
– Скоро конец!
– Спи, девочка, еще рано, еще очень рано, спи...
Она подползла к Галине, укутала, чем могла, и тихо притулилась рядом. Мать Мария... Имя-то какое. По-еврейски – Надежда. Она, в самом деле, всех успокаивает, обнадеживает, всем помогает. Интересная она... Вдруг навзрыд заплакала Лили. Из другого угла послышалось:
– Разбудили!
Со всех сторон понеслись стоны, жалобы, возня.
– Так хочется спать, а теперь не уснуть до рассвета...
– Может, нам не придется никогда уже спать...
– Да, нам, наверное, утром всем будет конец...
Мать Мария распрямилась и тихо произнесла:
– Ну что ж, не спится? Давайте я вам сказку расскажу...
– Страшная сказка?
– Немного страшная, но она о жизни, о том, что ее нельзя уничтожить по чьему-либо желанию. Жизнь – дар Божий... – она говорила то по французски, то по русски, но все понимали ее.
К тому времени, когда мать Мария появилась в бараке, ее лагерная репутация возрастала с каждым часом. Как и все, она выглядела истощенной, отекшей от голода, с вытянувшимся лицом и почерневшими впадинами под глазами. Скорее – тень, а не человек. Но в ней было что-то согревающее. Поговаривали, она была монахиней. Ничего для себя и все для других, невзирая на опасности.
– Старая сказка, – произнесла она тихо и стала продолжать мягким, грудным голосом, – жило на свете доброе солнце. Оно было, как огромный великан, согревало всех своим большим сердцем и радовало жизнь. Но жизнь и смерть враждовали друг с другом. На службе у смерти был еще более здоровый и сильный великан – бездонная, пугающая пустота. Где пройдет она, вымирает радость, солнце, тепло. Где промелькнет она острой тенью ледышки, там наступает темень. И вот смерть поспорила с жизнью, что подчинит ее своему дыханию. Жизнь бросила горсть жаркого жгучего солнца в ответ, и расцвело все вокруг от тепла...
Но не могла простить этой насмешки смерть. Она была злая, скрюченная и послала своего верного великана – пустоту – раздавить солнце, поглотить жизнь.
Пустота зашагала семимильными шагами, вырвала из орбиты солнце и пропала, растаяла жизнь. Горько плакали потускневшие звезды на небосводе, долго злым эхом вторила им мгла. Растаял туман, испарились последние росинки теплых капелек и повисли сосульки холода и бездушия.
А в дырявой бездне, в муках и крови зарождалось новое солнце...
Слушавшие, задумались. Прервав тишину, кто-то резко спросил:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Последнее слово не смерть, а жизнь...
Женщины вздрогнули и поспешно подползли друг к другу, слившись в одну одухотворенную живую массу. Еще живую. Запуганную, истерзанную, но живую...
По стенам камеры стекала неприятная слизь. Казалось, слезы всех замученных и убитых ранее, просачиваются сюда. Молодые и старые тела трепетали, впитывая в себя боль и отчаяние.
– Расскажите что-нибудь еще...
– Да, да!..
– Ну что ж, когда нельзя делать, надо стараться видеть, слышать... Говорить...
– Хорошо, говори!
– Как-то ранним летним утром я молилась в своей комнате. Окно было открыто настежь. В него вливались свежесть и прохлада, запах цветов, аромат пробуждающейся жизни. Чувство нежности и любви переполняло душу. Я славословила Творца... Вдруг слышу: мне помогают. Бросила взгляд в окно, на ветке дерева выводил трели соловушка. Крошечный, беззащитный. Казалось, подкрадись кошка, и его нет. Он потешно открывал клювик, и из его малюсенького горлышка вылетали прекрасные рулады. Соловушке мог позавидовать самый лучший певец. Он старался изо всех сил. Маленькие серые перышки вздрагивали и переливались на солнце, глазки-бусинки блестели. У меня было такое чувство, будто певец очень старается понравиться. Иногда он даже поводил головкой по сторонам, слегка взмахивая крылышками, вроде, – смотрите, какой я мастер! Одобряете?
– Ох, мать Мария, интересно!
– Все у Вас не как у других...
– Вас особенной Господь создал, – раздавалось со всех сторон.
– Не прерывайте человека, ведь мысли разбегаются, – уговаривала Лили.
– Не ссорьтесь, не стоит. Итак, сначала мы соревновались друг с другом. Потом, чувствую – он отвлекает меня, высунулась в окно и обратилась к своему помощнику:
– Ты очень хорошо пел, спасибо, но ты мне мешаешь молиться!..
– И что же он? – с любопытством подалась вперед Галина.
– Он? Посмотрел на меня серьезно-серьезно, взмахнул крыльями и улетел.
– Надо же! – удивились слушавшие.
– Ну, давайте теперь немного поспим. Согласны?
– Хорошо, попробуем.
В камере наступила тишина. Но Галине не спалось. Широко раскрытыми глазами пристально уставилась вдаль. На память приходил выпускной вечер. Громко наигрывал оркестр. Она – в полупрозрачном платьице и легких туфельках с огромным бантом в русых пышных волосах. Пробегая мимо мальчишек, обособившихся стайкой, обжигала какой-то нежной прелестью, свежестью, озорством. И упрямо смотрела на Геннадия. Он танцевал с другой и даже не догадывался подойти к ней, пригласить на танец. Галина нервничала, еще задорнее кружилась с подругой в вальсе и потихоньку дулась. Ну что же это он? Так и пройдет весь выпускной? А смех, шутки, музыка не прекращались.
В порыве непередаваемого восторга выбежала на школьный дворик. Музыка доносилась и сюда. Прикрыв глаза и широко раскинув руки, закружилась, напевая:
– Я пришла сегодня бесплотным духом, загадочная и прекрасная, как мечта...
Замерла, рассеянно прислушиваясь к чему-то. Еле падал бледно-лимонный свет от фонарей, тихо плыли частички пыли в плавном грустном танце. Девушка стояла в белом газовом платье, как одна из падающих пылинок, воплотившаяся в мечту. Она в ожидании счастья... Медленно лился завороженный тусклый свет и тихо плыли токи накала в ночи...
Притушевывая воспоминания, в камере забрезжил тусклый рассвет. Он входил в души тревогой. Пока живы. Но надолго ли? И все-таки пока живы... Полутьма разбрасывала вокруг какие-то жалкие тусклые пятна. Они оживали, корежились, пугали. Становилось очень тоскливо. Тоска увеличивалась, будто издеваясь над заключенными. Сон перемежался с явью, вновь погружая в прошлое, как в холодную воду...
Звуки оркестра, плач, поцелуи, расставания. Вот и она – испуганная, еле живая, держит Геннадия за руку, провожая на фронт. Слова потерялись еще дома или по дороге. Остались – боль разлуки, ужас от предстоящего одиночества и загубленная жизнь. С ним стоит не она, а какая-то кукла с механическим заводом. Вот-вот пружинка размотается и лопнет.
Воздух дрожит от рыданий, опутывает своей жутью. Деревья растеряно машут пожухшими от печали листьями. Все здесь перемешалось, как от разрыва настоящих снарядов, стало нереальным, страшным.
– Ты дождешься меня? – эти слова прошептал не он, а кто-то извне, наверное, ветер. Такой же чахлый, как пыльный воздух, путающийся под ногами. А, может, это послышалось? Тут все нелепо и перевернуто. Лились, скрежетали и рвали на части причитания матерей, жен, детей, невест. А надо бы молчать, впитывая на всю жизнь каждое, недосказанное другим, слово... Но она поняла, уловила сердцем его вопрос, ответив:
– Да-да-да!
И внезапно невинные нежные губы обожгла мужская ласка.
– Я вернусь, слышишь, родная, обязательно, обязательно вер-ну-у-у-усь – разносило ветром.
И она, пристально глядя ему в глаза, порывисто отозвалась:
– Да – да – да, я буду ждать! Ждать, ждать! Обязательно возвращайся!
Это была уже не она, простая девчонка, а Любовь, Вера, Надежда...
И теперь она сама оказалась в неволе. Ее пригнали сюда с далекой-далекой родины...
Внезапно всех заключенных, находящихся в камере, охватил испуг. Послышался яростный вой собак, тревожный скрип открывающейся двери, шум, возня. На пороге показались два немецких офицера. Один – высокий и худой. Он повторял немецкую поговорку:
– Heute rot, morgen tot.
Второй – пониже и поплотней, резко оборвал разговорчивого приятеля:
– Довольно, Курт, надоело. Сколько можно? Неужели больше нечего сказать? Вспомни что-нибудь повеселее!
– Фридрих, ты несправедлив ко мне, это народная мудрость...
– О, Курт!.. – с укоризной посмотрел на друга недовольный офицер.
Он вынул расческу, привел в порядок волосы, пригладил их рукой, прокашлялся, быстро прошел в камеру. И сразу же приступил к делу. Стал выкрикивать номера женщин, вызываемых на смерть...
Галина вздрогнула, как от хлыста, услышав свой номер. Моментально в камеру влетело несколько солдат и штыками начали поднимать несчастных.
Внезапно все исчезло из сознания девушки и остался дикий, оглушающий страх. Она завизжала, бросилась к окну, хватаясь с силой за решетку, будто желая вырвать ее и убежать:
– Ма-ма-ма! – протяжно стонала Галина в агонии, – ма-ма-ма! Я не хочу! Я хочу жить!
В голове забили тысячи молотков, отдаваясь в темени, висках, затылке. Шум нарастал все громче и громче. Сердце стучало, выскакивая из груди, и мчалось куда-то вон из этой зловонной ямы от смерти и ужаса на свободу. А там – на воле, не весна, как все говорят, там – лето... В лесу земляника сладкая поспела, грибы пошли, ромашки и колокольчики вздрагивают от прикосновения тонких девичьих пальцев. А на пригорке муравьи смешно копошатся, чириканье, гомон птиц, бабочки порхают. Воздух сладкий-сладкий, медовый. И благодать, благодать...
Сжавшись в комок, Галина тигрицей бросилась к двери. Ее прикладами оттолкнули в камеру. Упав на пол, она стала дико выть, стонать, перекатываясь с боку на бок.
Перепуганных и всхлипывающих женщин уже строили в шеренгу. Галину с пола поднимали пинками тяжелых солдатских сапог. Она замолчала, слизывая языком слезы, дико смотря вокруг, вскочила, ощерилась. И вновь рванулась к окну. Ее больно ударили в спину солдаты. Девушка пошатнулась, мать Мария стремительно подбежала к несчастной и тихо зашептала:
– Родная, милая, хорошая моя! Крепись! Последнее слово не смерть, а жизнь!..
– Тебе хорошо философствовать, – зло огрызнулась та, – ты же остаешься жить, жить! Как я могу поверить твоим словам? Как, скажи, ну как?
Она растопырила пальцы рук и трясла ими перед самым носом успокаивавшей. Ее длинные волосы в беспорядке рассыпались по плечам, напоминая косматую гриву безумной, глаза вылазили из орбит, губы кривились:
– Как я могу поверить тебе? – кричала она в истерике.
Мать Мария спокойно ответила ей:
– Очень просто. Я с тобой пойду, родненькая!
– Ты!? – Галина, казалось, приходила в себя. В глазах засветились надежда, изумление, ужас. Эти чувства, сменяя друг друга, делали ее совершенно неузнаваемой, – ты?! – растерянно подалась она назад, – но ты же жить должна! – вырвалось из нее воплем.
И вдруг, сломившись пополам, упала к ногам матери Марии и, коснувшись ее колен, с горечью простонала:
– О-о-о! Ну, поддержи, поддержи меня, матушка!
– Да, я пойду, пойду, успокойся, милая. Пойду с вами. Конец не смерть, а жизнь.
Нагнувшись над плачущей, обняла за плечи. Галина перестала рыдать и отчетливо произнесла:
– Прости меня, мать Мария, прости, дорогая матушка, не умирай, живи!
Мать Мария величественно распрямилась. Она была бледна. Седые волосы скорбно обвисли вокруг исхудавшего лица и делали его благородно-возвышенным. Глаза излучали неземной свет. Казалось, она очищала и преображала все, к чему приближалась. Окружающие замерли в изумлении и испуге.
– Фридрих, – дернул Курт за рукав приятеля, – ты видишь, что это у нее над головой?
– Свечение, мой Бог! Будто сама Мадонна явилась сюда, – еле слышно выдохнул он, застыв неподвижно среди барака.
– Господи, что происходит, – в недоумении протянул побелевший Курт – Боже мой, Боже мой!
Смертницы стали тихо молиться... Когда дверь камеры скорбно закрылась за уходящими, оставшиеся женщины вздрогнули, как от пробуждения. Словно Сама Богородица только что пребывала среди них. И они уже ничего не боялись: ни голода, ни побоев, ни смерти...
© Copyright: Розена Лариса, 2023
Свидетельство о публикации №223120401057