Преподобный Сергий Радонежский и основанная им Троице-Сергиевая Лавра

Статья издания Комиссии по устройству чтений для московских фабрично-заводских рабочих 1906 год.
Автор Н. Кедров

Общий вид Троицкой Лавры. 1904 год.

I

«На всем обширном пространстве Русской земли нет», — говорит автор жизнеописания преподобного Сергия, знаменитый ученый академик Е. Голубинский,— «простого человека, который не знал бы о Сергии Радонежском; на всем обширном пространстве Русской земли не найдется простой женщины, которая не учила бы детей своих молиться словами: «Преподобный Сергие Радонежский моли Бога о нас грешных».

«Едва ли – рассуждает другой, не менее знаменитый ученый профессор истории, В. О. Ключевский, — вырывался из какой-либо православной груди на Руси скорбный вздох, который бы не облегчался молитвенным призывом имени святого старца».
Свыше полутысячелетний период времени, истекший со дня блаженного преставления преподобного Сергия, был временем беспрерывного неумолкаемого и достойного прославления, как самого святого, так и созданной им обители. Уже при жизни преподобного величайшая слава о нем не ограничивалась пределами одного Московского княжества, но распространилась по всей Русской земле, так что в нем видели не местного только московского подвижника, а подвижника Всероссийского. «Слава же и слышание, — говорит его жизнеописатель, — пронеслася о нем повсюду, все имели его яко единого от пророков». Разгоревшаяся ярким пламенем еще при жизни основатели слава обитали преподобного Сергия с того времени и до настоящих дней ежедневно разносится сотнями тысяч богомольцев из конца в конец вселенной; а верным звукам этой благоговейной хвалы разносимой паломниками, отзываются не менее верные звучные клики из мира ученого, давно положившие славный и блистательный венец на эту святую обитель, основатель которой, поистине, явился, как ублажает его святая церковь, «добрым предводителем в путь спасения текущим», и которая столь много и всесторонне послужила в своей прошлой исторической жизни на пользу и прославление русской церкви, государства и общества.
Высокое духовное значение обители преподобного Сергия неоднократно свидетельствовано было устами, как русских, так даже и просвещенных писателей иностранцев. Из многочисленных таковых свидетельств не можем не привести здесь некоторых, наиболее характерных. Еще в XVII столетии известный издатель жития преподобного Сергия, просвещенный инок-келарь Троице-Сергиева монастыря Симон Азарьин в своем предисловии к означенному житию пишет: «Не токмо во едином Российском государстве, но и во всех странах земли обносится имя его (преподобного Сергия) и прославляется величайшим именованием. И от дальних стран патриархи и митрополиты, архиепископы и епископы, архимандриты и игумены и честные старцы, иноки и миряне от Азии до Африки и Европы и от всей вселенной и доныне приходят на поклонение к преподобным мощам его и во святой его обители воздающие мольбы и моления ко Святой Троице и Пречистой Богородице и преподобного Сергия на помощь призывающе и празднующе духовно, тако же и пищей чудотворцев сопричастны бывающие, и дары честные приемлющие и потребные на путь пищу и питие довольно, уходя восвояси радующиеся сподобившися обитель его видеть и преподобным мощам его поклонится.» (Историч. опис. Свято-Троицкой Серг. Лавры, Москва, 1890, стр.71 и след.)
Рано стали свидетельствовать о монастыре Сергиевом, как о монастыре исключительном и особенном, посещавшие Москву иностранцы. Едва истекло столетие со времени всенародного прославления памяти преподобного Сергия и открытия новоявленных мощей его (1422 г.), а слава его и основанной им обители получила широкую известность далеко за пределами отечества.
Бывший тогда в России чужеземец Иоанн Фабер Стапуленский – впоследствии занимавший епископскую кафедру в Вене – в 1520 году написал, по просьбе Фердинанда, короля Римского, у которого в то время Фабер был духовником, любопытную и не лишенную исторического интереса книгу: «О религии Московитян». В этой книге о Троицкой лавре и ее основателе Фабер пишет между прочим следующее: «Не далеко от города Москвы есть весьма обширный монастырь, в котором почти всегда триста братий подвизаются по правилам Василия Великого, и в котором находится гроб святого Сергия игумена, посещаемый приходящими из отдаленных мест, потому что он прославился многими чудесами, достойными удивления христиан.
Из них достаточно упомянуть хотя об одном, наиболее славном, совершившемся там за несколько лет перед этим: именно двум слепым даровано прозрение. Ибо при жизни своей игумен сей отличался такою святостью жизни, что россияне легко убедились и веруют, что молитвами своими много может он сделать у Бога и приобрести для людей. Посему к гробу его часто приходят и поклоняются с великим благоговением». Другой, гораздо больше известный у нас на Руси — чем сейчас упомянутый Фабер, иностранец барон Герберштейн, бывший в нашем отечестве два раза в 1517 и в 1526 годах, — в своих записках о Московии пишет о Троицком монастыре: «Важнейший монастырь в Московии есть монастырь Святыя Троицы, отстоящий к Западу от города Москвы на 12-т германских миль. Говорят, что погребенный там святой Сергий творит многие чудеса. Удивительное стечение племен и народов прославляет его. Туда ездит часто сам князь. А народ стекается ежегодно в известные дни и питается от щедрот монастыря». Легковерный барон счел нужным присовокупить к своему сообщению о Троицком монастыре и легенду, которая порождена была молвой о гостеприимстве монастыря. «Утверждают – продолжает он – что там (у Троицы) есть медный горшок, в котором варятся известные кушанья, и по большей части огородные овощи,— и мало ли, много ли народу придет в монастырь, однако, пищи всегда остается столько, что монастырский причт может быть сыт, так что никогда нет ни недостатка, ни излишка».
А вот и еще не лишенный интереса и весьма правдивый отзыв о значении Лавры Сергиевой, высказанный устами просвещенного иноверца, сравнительно в недавнее — наше время. Ученый англичанин Стенли в своих лекциях по истории Восточной церкви, между прочим, так выражается о значении лавры преподобного Сергия в жизни русского общества: «Вот – говорит Стенли о лавре – самое сердце национальной и религиозной независимости в периоде общего порабощения! Подобно Кремлю она содержит в себе самые разнообразные учреждения: монастырь, академию, дворец, церкви, стоящие внутри стен, которые своей высотой и толщиной указывают на иное, кроме религиозного, предназначение этой обители. Сюда со всех сторон и концов империи стекаются бесчисленные богомольцы. Каждая деревня по дороге от Москвы отмечена каким-нибудь историческим воспоминанием. Император не бывает в Москве, не посетив Лавры, не заплатив дани своего благочестия ее святыне. Грозный Иван построил по крайней мере половину ее зданий. Петр дважды находил убежище в ее стенах. Елизавета и Екатерина II пешком ходили сюда из Москвы со всем двором своим, не затрудняясь переходом более пяти миль в день с сосудом невской воды для освежения. Многие из знаменитых людей настоящего времени также пешком отправляются на поклонение Лаврской святыне. Лаврская просфора служит лучшим подарком для семейства от богомольцев, возвратившихся из обители... Здесь, между прочим, мы можем напомнить себе, продолжает Стенли, о нашем (т.е. английском) грубом невежестве относительно самых знаменитых в древности личностей Восточной Церкви, и о том способе, каким часто составляется история. Наши обыкновенные западные истории России проходят через цельный период времен Сергия Радонежского, даже не делая намека на его имя, по крайней мере столь же дорогое для каждого русского сердца и столь же известное между русскими, как имя Вильгельма Теля между швейцарцами, или Жанны д’Арк между французами».
Не можем, наконец, не привести здесь в высшей степени меткой и важной характеристики значении Троице-Сергиевой Лавры в жизни русского общества, высказанной одним из современных нам знаменитых отечественных витий духовных.. В Бозе почивший архиепископ Херсонский Никанор такими, столь свойственными его философско-ораторскому складу мысли словами, характеризует высокое духовное значение в жизни Русского народа Сергиевой Лавры и ее основателя. «Преподобный Сергий – пишет архиепископ Никанор – уподобил и продолжает уподоблять своей духовной природе и всех близко соприкасающихся к нему людей. Он напитал своим крепким духом целые сонмы и целые поколения монашествующих. До семидесяти монастырей было основано его учениками и учениками учеников его. Его духовное потомство было одной из главных духовных сил, содействовавших духовному претворению разных полуязыческих племен, раскинутых по пространству средней и северной России в одно целое Великорусское племя, объединенное, одушевленное, скрепленное духом православия. Будучи сам высшим носителем христианского православного духа, он примером, назиданием, молитвами своими много содействовал и содействует напитанию этим духом всего православного российского народа. Духом, который составляет руководительное начало, крепость и славу народной русской жизни. Потому-то к преподобному Сергию, как к неиссякаемому роднику крепкого русского духа, притекают на поклонение, для назидания, для молитвы и до сего дня многие тысячи народа. Ни один вблизи путешествующий инок не минет обители преподобного Сергия. Редкий из иерархов русской церкви не припадал до праха земного пред ракою преподобного Сергия. Все до единого из венценосцев России приносили у раки преподобного свои молитвы (особенно по вступлении на царство). Не только члены нашего царствующего дома, но и премногие члены иностранных царственных семейств приходили туда же — то помолиться, то изучать русскую жизнь у самых ее основ, у того родника, у одного из главных родников, из которых она бьет ключом».
История Троицкой Лавры по справедливости составляет комментарий ко многим главам общей истории России. «Если бы возможно было – говорит профессор В. О. Ключевский – воспроизвести писанием все, что соединилось с памятью преподобного Сергия, что в истекшее со дня его блаженной кончины и до наших дней, было молчаливо передумано и перечувствовано пред его гробом миллионами
умов и сердец. Это писание было бы полной глубокого содержания историей, нашей всенародной политической и нравственной жизни. Да и каждый из нас в своей собственной душе найдет тоже общее чувство, стоя у гробницы преподобного. У этого чувства уже нет истории, как для того, кто покоится в этой гробнице, давно остановилось движение времени. Это чувство одинаково загорается в душе молящегося у этой гробницы в продолжении веков, как солнечный луч в продолжение тысячелетий одинаково светится в чистой капле воды. Спросите любого из этих простых людей с посохом и котомкой пришедших сюда издалека: когда жил преподобный Сергий и что сделал, для Руси XIV в., чем он был для своего времени, и редкий из них даст вам удовлетворительный ответ. Но на вопрос, что он есть для нас, далеких потомков людей XIV в., и зачем они теперь пришли к нему, каждый ответит твердо и вразумительно».
Не можем не привести наконец здесь прекраснейшего наставления, данного, всем православным русским людям, в книге «Путешествие к святым местам Русским». «Полюби святого Сергия; он был русский в душе. Полюби его искренно и он тебя полюбит»!

II

Неизвестное в истории, но не особенно близкое к коренному великорусскому городу Ростову Великому селение было родиною великого «русского в душе» святого земли Русской — преподобного Сергия Радонежского. К высшему аристократическому классу также коренных русских дворян, всегда имевшему столь важное значение в исторических судьбах нашего отечества и в создании русской политическо-общественной жизни, принадлежал он по своему рождению. И святому Сергию провидением предназначенно было занять столь выдающееся, исключительное положение в судьбах
русской церковно-политической и общественной жизни, над строем которой так доблестно трудились всегда на Руси люди сословия, к которому он принадлежал по рождению. Значение и влияние этого занятого Сергием в истории положения тем важнее, что оно созидалось им не при пороге княжеского трона, а в непроходимой глуши суровой пустыни, в дебрях дремучего леса Радонежа... Отец преподобного Сергия – Кирилл был служилый человек Ростовских великих князей. Мать его звали Мария. Не многосемейны были родители Сергия — кроме преподобного они имели еще лишь двоих сыновей: старшего Стефана и младшего Петра. Преподобный Сергий — «этот» — как образно выражается о нем и его родителях святитель Московский митрополит Платон, «показавший лучше всяких красноречивых похвал доброту благословенного древа (т.е. своих родителей) плоде», родился по вероятнейшим предположениям в 1314 г. и при крещении наречен был Варфоломеем.
О том, что святой Сергий будет «великий угодник Божий и нарочитый служитель святой Троицы» всенародно возвещено было еще задолго до его рождения особым чудесным знамением: троекратным громким криком младенца в материнской утробе во время божественной литургии, «свидетели которого, по справедливым словам Московского святителя — митрополита Филарета — в наше время имели бы не мало заботы об изыскании причины оного и более проницательные, может быть, осмеливались бы догадываться, что молитвенный восторг благочестивой матери, в три важные периоды священнодействия, сообщил необыкновенное возбуждение жизни носимому во чреве плоду. Между тем как не любившие любопытных умствований современники благоговенно наблюдали в сем знамении пути божественного Провидения». Чудесными же проявлениями особенной благодати Божией предварены были также и младенчество и отрочество или детство преподобного. Прежде всего—и конечно по особому же воздействию сей благодати, с особливой заботливостью стремилась сохранить себя в чистоте и строгом воздержании во всем непраздная мать святого, дабы «чрез свое воздержание дать телесному составу дитяти чистое и здравое питание, хорошо понимая добрым сердцем своим ту истину, что добродетель, сияющая в здравом и прекрасном теле, становится чрез то еще прекраснее» и — что «родители могут сообщить своим детям еще до их рождения не мало добра или зла». И действительно предшествовавшие рождению преподобного расположения матери ознаменовались в самом раннем младенчестве его проявлением семян будущих расположений его самого. С первых же дней его жизни родители и окружающие младенца стали замечать, что он ни питался молоком матери по средам, пятницам и вообще постным дням; не прикасался он к сосцам матери и в другие дни, когда ей случалось употреблять в пищу мясо; заметив сие, мать вовсе отказалась от мясной пищи. Необычайное, чудесное воздействие божественной благодати проявилось над необыкновенным младенцем тогда особенно, когда, по достижении семилетнего возраста, Варфоломей был отдан родителями для обучения грамоте. Вместе с ним и притом с весьма большим успехом учились и два его брата: Стефан и Петр. Между тем как Варфоломей далеко отставал от них: ученье давалось ему трудно, несмотря на усердие учителя и он успевал крайне слабо. Сильно печалился о том Варфоломей. Горячо и со слезами молился он, чтобы Бог даровал ему разумение грамоты. И Господь внял молитве, исходившей из глубины сердца благочистного отрока. Однажды он послан был отцом в поле искать лошадей. Здесь он увидел незнакомого ему «святолепного и ангеловидного старца», который стоял под дубом и творил прилежную со слезами молитву. Варфоломей приблизился к старцу и стал ждать окончания им молитвы. Нужна была эта неожиданная встреча юного малоуспевавшего в науках отрока с маститым святолепным старцем для того, «чтобы отрок ранним опытом научился, что никакого успеха, никакого знания, никакой способности не должно приписывать себе, но единственно Богу». По окончании молитвы старец с любовью взглянул на доброе дитя, ласково подозвал его к себе, отечески поцеловал и спросил, что ему нужно. «Я отдан, отвечал Варфоломей, в книжное обучение, но мало разумею, что говорит мне мой учитель. Очень скорблю я о сём, и не знаю, что мне делать», и вместе с этим просил старца помолиться о нем Богу. Старец, воздев руки, сотворил прилежную молитву, по окончании которой благословил отрока и сказал: «Отныне Бог даст тебе, дитя мое, уразуметь то, что нужно, так что ты и других можешь поучать». При сём старец достал сосудец и дал Варфоломею как бы некоторую частицу от просфоры. Он велел ему вкусит, говоря:

Возьми чадо, и съешь. Сие дается тебе в знамение благодати Божьей и для разумения Священного Писания

Радуясь от всей души, что Бог привел ему встретиться с таким старцем, Варфоломей стал усердно просить его посетить дом своих родителей, на что тот и изъявил согласие. С улыбкой и любовью последовал старец за своим юным странноприимцем и с честью встретили его уважавшие старцев родители Варфоломея. Прежде чем сесть за предложенную гостелюбивым хозяином трапезу, старец пошел в находившуюся в доме домовую часовню, чтобы отпеть часы. Во время пения последних он заставил Варфоломея говорить псалом и на отказ последнего — по неумению — исполнить приказание, отвечал «от сего дня Господь дарует тебе уменье грамоты». И действительно отрок тотчас же начал стройно читать псалмы. Родители его сильно дивились такой перемене, совершившейся с их сыном, который «с того часа стал весьма гораздым грамоте». На малоуспешном отроке Варфоломее сбылись слова старца. Без всякого затруднения он — понимая притом и смысл читанного —тотчас же начинал читать книгу какую бы ни раскрыл.
И летами — а вместе и разумом и добродетелью — возрастал отрок Варфоломей. Он ревностно стал посещать храм Божий и не пропускал ни одной службы. Не любил он детских игр и старательно избегал их; не по сердцу ему приходились веселие и смех сверстников. Он наложил на себя строгий пост: по средам и пятницам он ничего не вкушал, а в прочие дни питался только хлебом и водой. С особенным тщанием и ревностью он предался чтению божественных и священных книг. Словом, не будучи еще в монастыре, Варфоломей вел иноческую жизнь. Беспокоясь за его здоровье, мать уговаривала его, чтобы он оставил столь суровый образ жизни. «Не отклоняй меня от воздержания, смиренно ответствовал обычно на сие матери отрок, ибо оно так сладостно и полезно для моей души».
Когда Варфоломей достиг пятнадцатилетнего возраста родители его вынуждены были переселиться из своей Ростовской вотчины в другое место. Таким местом для своего нового жительства отцом Варфломея был избран небольшой городок Радонеж, находившийся в 54 верстах от Москвы по направлению к Ростову и в 10 верстах от Троицкой Лавры — по направлению к Москве.
Великий князь Иоанн Данилович отдал городок Радонеж во владение своему малолетнему сыну Андрею. Для привлечении же в городок новых жителей, он даровал переселенцам многие льготы и обещал большую ослабу в податях и повинностях. В Радонеже родители Варфоломея водворились близь церкви Рождества Христова. К тому времени женились оба брата Варфоломея. Когда ему самому исполнилось 20 лет, то он, давно и ранее решивший посвятить себя Богу в иночестве и давно также бывший строжайшим иноком по своей жизни, стал просить благословения своих родителей на пострижение в иночество. В виду своей старости родители отговаривали сына и просили его подождать выполнением его горячего намерения. «Предай нас погребению, говорили они, и тогда уже никто невозбранит тебе исполнить свое заветное желание». Родительская просьба и желание в точности исполнены были Варфоломеем. Приняв предварительно монашество в Хотьковом монастыре близком к Радонежу, благочестивые родители Варфоломея скоро переселились из сей жизни в вечную. Похоронив родителей и отдав оставшееся после них скудное наследство младшему своему брату Петру (старший его брат Стефан, будучи вдов, несколько прежде своих родителей постригся в том же Хотьковском монастыре), Варфоломей стал стремиться к иночеству, ища для себя наиболее трудного и наиболее совершенного вида последнего — пустынножительства. Движимый сим стремлением, «он оставил», скажем словами приснопамятного святителя Филарета, «мир, когда мир еще не знал его; и впоследствии не восхотел стать даже в такое состояние, которое хотя и в мире, но не от мира и не для мира (разумеем сан святительский); самое послушание, столь свято хранимое во всех других случаях, не могло привести его к тому, чтобы расстаться со сладкою пустыней, или хотя бы только принять от руки святителя священное украшение, как благословение архипастырское, потому что сиё украшение (св. крест) было сделано из золота».

III

«Строжайшее монашество, говорит ученый автор жизнеописания преподобного Сергия, есть удаление от мира в обоих смыслах — и переносном или духовном и буквальном или собственном: в смысле духовном оно есть отречение от всякой привязанности ко всему мирскому, в смысле собственном оно есть удаление в пустыню от жилищ человеческих». В обоих означенных смыслах вожделел и искал монашества юный Варфоломей. И прежде всего он приступил к исканию его в смысле последнем, т.е. стал в сообществе старшего брата инока Стефана отыскивать удобное для пустынной жизни место. После долгих поисков по окружавшим Хотьков монастырь дремучим, в тогдашнее время лесам, братья остановились на месте, занимаемом ныне Лаврою, прозывавшемся «Маковцем», или горой «Маковской». Братья испросили разрешение поселиться на означенном месте. Густым дремучим лесом покрыто было сплошь избранное братьями для поселения место. Ни тропы, ни дороги не пролегало по сему месту — звери и птицы обитали в лесу и не было здесь жилища человеческого. Призвав с горячею молитвою Божие благословение наместо будущего своего обитания — Его же святой воле предали свою дальнейшую судьбу братья-пустынники. Устроившись на первых порах в самодельном, на скорую руку построенном шалаше, по времени они воздвигли здесь небольшую церковку и решили освятить ее во имя Пресвятой Троицы. «Посвятив – замечает посему поводу святитель Филарет Московский – храм имени Пресвятой Троицы преподобный сделал то, что здесь, в его обители по самому напоминанию имени хранима, каждый поклонник богословствует, исповедует и славит Живоначальную Троицу и богословствуя приносит свою молитву». На благое дело освящения церкви пустынниками было испрошено надлежащее благословение и разрешение тогдашнего митрополита Московского Феогноста, пославшего на освящение церкви священнослужителей из Москвы.

Призвав с горячею молитвою Божие благословение на место будущего своего обитания, Его же святой воле предали свою дальнейшую судьбу братья-пустынники.

Недолго после освящения церкви в состоянии был переносить тяжелые труды нового пустынножительного иночества брат Варфоломея — Стефан. Он удалился из Маковской пустыни в Московский Богоявленский монастырь. Оставшемуся совершенно одиноким среди дикой пустыни юному подвижнику Варфоломею, после исполнения его заветного желания — освящения дома Божия, — оставалось, но словам святителя Платона, «самого себя уготовить в жилище Духа святого», т.е. получив монашеское пострижение, стать настоящим монахом. Осуществление сего заветного горячего желания Варфоломей и удостоился достигнуть 7-го октября 1337 г. — когда ему исполнилось 23 года от роду.

В древности дозволялось желающим монашествовать не в монастырях только, но и при мирских церквях, в мирских домах, — вообще в миру. Иеромонахи нередко тогда служили священниками при приходских церквях, и вместе, именуясь игуменами, были духовниками-старцами для окрестного населения. Один из таких игуменов-старцев,—по имени Митрофан, обитавший в каком-то из окрестных с местом жительства пустынника Варфоломея приходов, по просьбе последнего постриг его с именем Сергия (Сергий – древнеримское имя в переводе на русский язык «высокий, почтенный») в монашество и совершив в устроенной братьями-пустынниками церкви божественную литургию, сподобил новопостриженного инока в день пострижения причащения святых тайн,

при чем в сии столь торжественные минуты святая церковь наполнилась благоуханиями. Игумен старец Митрофан, побыв затем некоторое время с новоначальным иноком — для преподания ему наставлений на пути новой жизни — оставил его, как выражается древний жизнеописатель Сергия, «единого в пустыни безмолвствовати и единствовати». Во время пребывания игумена старца Митрофана в обществе новоначального инока Сергия последний неисходно пребывал в церкви, ежедневно сподобляемый божественного причащения тела и крови Христовой и питаясь одною лишь получаемою от игумена просфорою.

«И остался — добавляет другой, современный нам жизнеописатель преподобного — Сергий один, в своей излюбленной пустыне, остался без предшественника и сподвижника, без наставника и без помощника, с Единым Богом Вездесущим и никогда не оставляющим тех, которые для Него все оставили».

IV

Пустыня и пустынножительство всегда в святоотеческой литературе находили яркие краски для своего идиллического изображения. «О уединенное житие, дом учения небесного и училище Божественного разумения, в котором Бог есть все то, чему мы учимся», взывал, например, живописуя пустыню, святой Василий Великий. «Она рай сладости, говорит святой отец о пустыне, где и благоуханные цветы любви то пламенеют огненным светом, то блестят снежной белизной и с ними мир и тишина. Там фимиам совершенного умерщвления не только плоти, но, что главнее, и самой воли и кадило непрерывной молитвы сладко сгорая непрестанно вскипает огнем любви божественной. Там различные цветы добродетелей, блистая розовыми украшениями, процветают благодатью неувядаемой красоты». «О пустыня, услаждение святых душ, рай неисчерпаемой сладости! Ты печь, в которой силу горящего пламени святые отцы остужают молитвою и горением веры, угашают горящий в
вокруг себя пламень, в котором горят и стрелы и оковы. Но окованные не сгорают. Только узы греха разрешаются и душа возводится к пению божественных хвалений, взывая: расширил еси уста моя! Тебе пожру жертву хвалы». Не подлежит сомнению, что жизнь пустынника проходящая в тесном, неразрывном общении с несравненно чистейшею человека, носящей на себе печать какой-то божественной тайны, полной изумительных чудес и дышущей безусловной усердной покорностью воле Создателя природою, — наиболее может и должна приближать его мысли к Богу.
Около двух лет прожил преподобный Сергий в совершенно пустынном уединении. Сухой хлеб по всей вероятности от времени до времени приносимый, или присылаемый ему оставшимся в наследственном отцовском Радонеже, младшим братом Петром, да простая ключевая вода составляли в сие время обычную пищу сурового подвижника. Но и сию неприхотливую трапезу, он должен был весьма нередко разделять с другим сотрапезником, ежедневно в течение целого года посещавшим его в урочный час — другом дремучего соснового бора — медведем. Знойным летом и лютой зимой, «когда самая земля разседалась от жестоких морозов, Сергий, точно безплотный оставался в одной обычной своей одежде». Этот изумительно-строгий пост и нищенское одеяние не только не ослабляли физических сил великого подвижника, а, напротив, придавали им особенную бодрость и крепость. Недаром многие из великих постников поучают нас тому, что «пост есть мать здоровья телесного». Если не веришь моим словам, говорит один из учителей церкви по сему случаю, спроси об этом у врачей, и они ясно покажут это. Воздержание они называют матерью здоровья, а о болезнях в ногах и о болезнях головных, об апоплексии и о рвоте, и о водяной болезни, и о воспалениях и о опухолях и о бесчисленном множестве других болезней говорят, что они происходят от лакомства и пресыщений, как от самого нечистого источника нечистые ручьи».
При своем суровом посте преподобный Сергий «не втуне вкушал хлеб свой» и «совокупил, как воспевает о нем св. церковь, «трудовые поты». Неослабно он был занят исполнением тяжелого физического труда. Последний состоял в вырубке леса около новопостроенных церкви и келлий, с целью образовать на них большую или меньшую полянку, на которой был разделан им огород, если не целое пахотное поле. Но занятие не легким физическим трудом было, так сказать, второстепенным делом пустынноуединенной жизни святого анахорета. Это занятие являлось скорее для него отдыхом. Отправление всего круга за исключением — по понятной причине — божественной литургии, дневных служб, внутренняя или умная молитва, непрестанное богомыслие и чтение слова Божия наполняли собою главнейшую часть времени в жизни преподобного за это время.
С младенческих лет возлюбивший всей пламенностью души слово Божие, он особенно предался его водительству в одиночестве. «Если он имел только псалтырь и евангелие, если он, читая и перечитывая их, знал их наизусть, и столько же твердо напечетлевал их в своем сердце, сколько хорошо знал; то он не имел причин завидовать обладателям и целых больших библиотек книг». Состояние тогдашней внутренней духовной жизни святого и великого подвижника всего лучше охарактеризовано нижеследующими прекраснейшими словами приснопамятного святителя Платона, справедливо наименовавшим сие состояние «дражайшим и любезнейшим». «Вот он, подвижник наш», говорит Платон о святом Сергие, «в сладком своем» уединении, в убогой, но спокойной келлии, очи свои возводит всегда к живущему на небесах, — очи исполненные слезами покаяния... Мысль его беседует с Богом. Язык прославляет Владыку всех. Его сердце жилище всякой добродетели, а потому и Духа Святого. Руки же его служат его требованиям телесным... Он далек от всякой суеты и от соблазнов мира, работает Господу со страхом и трепетом (пс. 2,11), работает в приятном уединении, в сладкой тишине, имея всегда ни чем не смущенные мысли, не обремененный заботами рассудок и спокойный дух». Но не скоро и не без борьбы достиг великий подвижник столь блаженного и вожделенного состояния и вкусил приятной сладости пустынножительства.
История христианского подвижничества красноречиво свидетельствует нам, что истинно-подвижнические, героические натуры отыскивали спасение не в косности покоя, не в слепом и бездушном подчинении действительности, а в борьбе, в подвиге духа, в упорстве созидающих усилий, т.е. в том, в чем состоит смысл и красота человеческого существования. Даже и в обычной нашей мирской жизни, по свидетельству опыта, все великое запечатлено бывает трудом и, чувствуя это, не потому ли люди нередко расточают то, что дается им случайно и даром? «Испытавшие знают, справедливо говорит святитель Филарет московский, каким трудностям подвержена иноческая жизнь в совершенном уединении». Двухгодичный ряд одиноких дней и особенно ночей в глухой пустыне представляется воображению нашему поистине чем-то до содрогания страшным. Непрерывный дикий вой и рев вокруг одиноко стоящей среди мрачного пустынного леса келлии голодных волков, медведей и других хищников, смешанный с пронзительным свистом холодного ветра в непогоду глухой и дождливой осени и оглушительным треском мороза в лютую зимнюю стужу и естественно притом дополняемый страшными картинами собственного воображения, отвратить которые не в человеческой власти, это, так сказать, вполне обычные ужасы одиноко-пустынной жизни подвижника. Но гораздо важнее их видимые и невидимые бесовские искушения и козни, избежать которых не суждено было и преподобному Сергию в его пустынном одиночестве. С ожесточением ополчились на пустынника, невидимые враги, обращавшиеся дьявольским навождением то в зверей, то в змей и стремившиеся яростно изгнать неутомимого подвижника с избранного им места суровых подвигов. Целым легионом бесовское сонмище окружало келлию преподобного и с адской озлобленностью и ожесточением кричало ему: «уйди, уйди с сего места, зачем ты пришел в сию лесную глушь, чего ты ищешь? Разве ты не боишься умереть с голоду, или погибнуть от рук разбойников»? Пламенная молитва к Богу и святой крест — это несокрушимое оружие на видимых и невидимых врагов — всегда помогали преподобному Сергию твердо противодействовать козням бесовским. Господь видимо не оставлял угодника в пустыне: с ним Он был во всех скорбях и искушениях, помогал ему, ободрял и подкреплял усердно раба Своего.
И не было места унынию в мужественном сердце Сергия. С радостью принимал он все скорби как бы от руки Божьей, искушаемый как золото в огне, он восходил от силы в силу. Крепкий верою в Бога, он столь же крепко и уповал на Бога. От того и слышал он в своем чистом и Богопреданном сердце великое слово обетования: «с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое» (Пс. 90,10). Равнодушный к своему спасению не может иметь такого упования, его носит в своем сердце только тот, кто во всем предал себя Богу и всем существом своим устремился к Нему Единому, по выражению Давида «исчезосте очи мои от еже уповати ми на Бога моего» (Пс. 68,4).

V

Тот, кто предназначен божественным провидением быть светом миру, не долго может скрываться от взоров последнего, сколь уединенные и пустынные места но избирал бы он для своего поселения и жизни для Бога. «Не может укрыться город, стоящий на верху горы» (Матф. 5, 14). «Благоухающего цветка нельзя скрыть и в дикой траве: его найдешь по запаху, по благоуханию». Народ, всегда инстинктивным чутьем угадывает что где Бог, там и любовь, вера и милосердие. Так не мог укрыться от людских взоров и Сергий в дремучем лесу, в любезном своем одиночестве.
Предавшись духовным подвигам в излюбленном избранном им Маковце, преподобный Сергий своим собственным примером положил начало в Северной Руси неизвестному здесь дотоле и совершенно новому роду иночества — пустынножительству. Стремясь к идеальному осуществлению сего рода иночества, — он обращал при этом свой взор к примеру древних египетских учредителей монашества: Антония, Пахомия и Макариев и решился монашествовать так, чтобы подвизаться в удаленной от жилищ человеческих пустыне. Вот почему вполне естественно и понятно, что иноки первые же и пожелали видеть необычайного сред них дотоле совершенно нового, по их воззрению, пустынного подвижника о воздержании, трудолюбии, молитве и прочих подвигах которого успела уже вместе с удивлением его простоте и незлобию, смирению и душевной чистоте, повсюду распространиться весьма широкая слава.
Между монахами скоро стали находиться желавшие подвизаться вместе с преподобным в его пустыне и потому обращавшиеся к нему с просьбою о дозволении им селиться подле него или жить вместе с ним. «Пустынны и дики места сии», обычно говорил Сергий изъявлявшим такое желание, указывая на трудность пустынного жития,—«много лишений предстоит вам здесь». Но замечая в то же время твердость означенного намерения во многих и их крепкую решимость посвятить себя Богу, преподобный с готовностью и радостью начал принимать к себе тех, которых не страшила сия трудность. И действительно, скоро под его руководством вблизи Троицкого храма на Маковце собралось двенадцать человек, и долго не изменялось сие число: если кого-либо из братий постигала кончина, то на его место приходил другой, так что многие усматривали в сем числе совпадение: число учеников преподобного было такое же, каково было число учеников Господа нашего Иисуса Христа. Иные же сравнивали его с числом двенадцати колен израилевых. Пришедшие построили для себя 12-ть келлий, которые Сергий, вместе с братиею, обнес деревянным тыном. И вот, таким то образом зачался Сергиев монастырь — знаменитая ныне Троице-Сергиева Лавра. «Глухой» лес окружал новонасельную обитель со всех сторон. Вековые его деревья стояли над самыми кельями, широко осеняя их и шумя своими вершинами. Даже около церкви везде видны были пни и в беспорядке набросанные колоды, между которыми и сажались и засевались различные огородные овощи для убогой и скудной трапезы отшельников. В глухом бору, на берегу речки, полурасчищенная поляна, на которой большой лес вырублен, но кое-где в виде редкой рощи, стоят еще деревья, и на которой везде лежат колоды от срубленных деревьев и везде торчат пенья. На поляне маленькая деревянная церковь и кругом церкви под деревьями и между деревьев 13-ть маленьких деревянных келлий. Вся поляна или же значительная часть её обнесена тыном и внутри тына по закельям разделаны огороды. Вот картина — пейзаж — под заглавием «Первоначальный вид Троице-Сергиева монастыря», начертанная рукою ученого академика, которая как бы просит достойной сюжета кисти художника, чтобы быть перенесенной на полотно... Тихо и мирно проходила жизнь двенадцати анахоретов в новоустроенном ими святом поселке-обители. Не было здесь ни начальника, ни даже пресвитера. Каждый инок-собрат был совершенно самостоятельным сам себе хозяином. Каждый сам чем и как имел возможность одевал и каждый сам питал себя, не только в том смысле, что сам приобретал материал для пищи, но и в том, что сам приготовлял себе пищу. С полуночи и пением полунощницы начинался обыкновенно трудовой день отшельников. За полуночницею последовательно и ежедневно неизменно длинною чередою отправлялись другие церковные службы: заутреня, часы, вечерня с мефимоном или по-вечерницей. Так обычно отправлялись службы в дни будние.
Торжественность праздника в этой на мирской взгляд скучной монотонной, но полной глубокого содержания в глазах людей всецело посвятивших себя Богу, жизни, отмечалось свершением божественной литургии, для каковой цели иноками обыкновенно приглашался священник из ближайшего селения или иеромонах: быть может тот самый игумен старец Митрофан, руками которого был пострижен в иноческий сан Сергий.
Свободное от установленных церковных и келейных молитв время первонасельники обители Сергия проводили над возделыванием небольших огородов, примыкавших к кельи каждого, — для возращения неприхотливых овощей для своей трапезы. В заботе каждый о своей хибаре—кельи, в приготовлении себе пищи, шитье одежды, переписке книг и других, требуемых несложностью одиночной жизни занятиях. В новооснованной обители Сергия вскоре поселился и сам вышеупомянутый священноинок игумен – старец Митрофан. С приходом в обитель священноинока к общей радости её насельников в ней стала, чаще—если не ежедневно—совершаться божественная литургия. К сожалению, всего лишь по прошествии одного года жизни в обители маститый старец навеки переселился в обитель Вышнего.
После кончины игумена Митрофана по настойчивому желанию и просьбам всей братии преподобный Сергий сам принял на себя игуменство в своей обители, а с ним вместе и сан священника. Последний преподобный сподобился восприять от руки Волынского епископа Афанасия, проживавшего тогда в Переяславль-Залесском и в виду временного отъезда тогдашнего митрополита московского святителя Алексия по делам митрополии в Константинополь, управлявшего делами московской епископской кафедры. С несказанною радостью и ликованием встретили пустынники Сергиева монастыря нового, ими самими же избранного игумена. В полном составе они вышли ему навстречу и с горячей сыновней любовью поклонились ему до земли.
Помолившись и преподав братии поучение и благословение, преподобный вступил в управление всецело им основанной родной обители. Став игуменом, Сергий не только не изменил своей прежней строгости, но с еще более усугубленной ревностью стал исполнять все правила монашества. Неопустительно и ежедневно совершал он божественную литургию, всегда сам — и это было излюбленнейшее его занятие — приготовлял просфоры, молол для них собственноручно пшеницу и исполнял всякие другие работы. Строгий и ревностный исполнитель правил монашеских, он всегда первым приходил в церковь, где стоял прямо, никогда не позволяя себе ни прислониться к стене, ни сесть и последним уходил из храма Божия. Неустанно и с горячей любовью поучал и наставлял он братию, избирая темами своих простых и душеспасительных поучений преимущественно жития святых, к неуклонному следованию стопам которых он всечастно призывал богодарованную и вверенную его благопопечению братию обители.
Вместе с благодатию священства Господь Бог даровал верному своему рабу, святому угоднику Сергию, власть над нечистыми духами, которые теперь не осмеливались уже даже и приближаться к преподобному. Со времени получения священного сана и игуменства преподобного Сергия особенно многие иноки с любовью и охотою стали собираться в обитель преподобного и отдавать самих себя его духовному водительству, а нередко в его распоряжение и свои материальные средства. Смоленский архимандрит Симон был первый из пришельцев в обитель Сергия, который вручил преподобному, в его полное и безотчетное распоряжение, свое достояние на устроение обители.
И действительно: на пожертвованные архимандритом Симоном средства преподобным Сергием была поставлена в монастыре новая и притом гораздо большая — хотя так же, как и первая – деревянная церковь, а затем был перестроен, или, лучше сказать — путем прибавки площади и постановки правильным четырехугольником вокруг церкви монастырских келлий — расширен и благоустроен и самый монастырь.
С любовью принимая каждого искренне расположенного к иночеству пришельца, преподобный игумен тем не менее всегда соблюдал особенную осторожность относительно времени пострижения новоначальных иноков. Обычно он приказывал облечь вновь приходившего в монастырь на жительство в длинную одежду из домодельного черного сукна и поручал ему, вместе с прочими иноками, какое-либо послушание. Только лишь после долголетнего испытания в характере, образе жизни и поведении преподобный удостаивал прибывшего мантии и клобука и, наконец, монашеского пострига. Принимая, после столь тщательного испытания, иноков в свою обитель, игумен Сергий неусыпно заботился о их духовной Жизни и благоповедении и во всё последующее время пребывания их в монастыре. Всегда неизменно и неуклонно строгий к себе и своему личному душенастроению, он старался всеми доступными его званию и сану средствами привить и развить горячую любовь к идеально созерцательной иноческой жизни и в обществе монастырской братии. Помимо бывших у него, как у доблестного игумена, и не сомненно почти в равной мере известных всей немногочисленной тогдашней благочестивой братии новооснованной обители,—средств и способов указанной святыми подвижниками идеальной духовно-иноческой жизни, преподобный игумен Сергий неослабевал пользоваться и благопотребными внешними средствами для ограждения и охранения в должной чистоте и святости внутренней духовной жизни монастырской братии. Именно в последних целях он строго запретил выходить инокам из своих келлий после повечерия или вступать в беседу друг с другом. Смиреннопослушливый «не токмо за гнев — но больше всего за совесть», своему игумену, троицкий инок в игуменство Сергия в послевечернее время всегда неотлучно пребывал в своей келлии или за молитвою или за занятием рукодельем. Он знал, что помимо строгих церковных правил идеально-монашеской жизни, неослабное и ревностное исполнение которых было клятвенно подтверждено и воспринято им при самом его пострижении, — за благоповедением его неотступно следит неутомимый в бдении игумен Сергий. Последний же с самого начала своего игуменства ввел неизменный обычай — осмотреть «в оконце», после личной келейной молитвы, каждую братскую келлию с целью наблюдения, чем и как кто занят. Благодарно радостную молитву к Богу воссылал при сем святой игумен о тех иноках, которых усматривал или на молитвенном бдении или за чтением и рукоделием и смиренно благоговейно испрашивал им божественной благодати укрепления и терпения в их притружденности. Тихим стуком в оконце или дверь, — с другой стороны, — предупреждал он рассеянных, празднобеседовавших обитателей монастыря. И этот тихий стук кроткого и смиренномудренного игумена очевидно был, поучительнее и действительнее строго-суровых, гневливых начальнических речей, — бесплодное приложение которых оказывалось стол очевидным и в столь многократных случаях истории монастырской жизни. Исполненная нравоучительной кротости и добротолюбия беседа с такими, хотя и весьма не многими для тогдашнего времени, маловнимательными к своему званию иноками обители, соединенная иногда с наложением епитимии для непокорных, — безусловно во всех вышеозначенных случаях должна была достигать, и действительно достигала, желаемых целей. Что особенно располагало и привлекало всеобщую любовь и служило для неё наиглавнейшим побуждением к исправному прохождению каждым своего звания братии к своему начальнику это то, что игумен сам во всех случаях являлся исполненным безмерного смирения, был тих и кроток так, что ему совсем чужды были гнев и ярость, жестокость (суровость) и лютость, был незлобив и прост без всякой примеси хитрости и так называемого «себе на уме». В нём была, как выражается его первый жизнеописатель, «простота, без пестроты» и он исполнен был любви нелицемерной и нелицеприятной ко всем людям.
С изумительно крайней скудости и всевозможных лишений началась жизнь обители преподобного Сергия под его игуменством. И это было вполне естественно и понятно. «Расположенная в пустыне, окруженной на далеком расстоянии густыми непроходимыми лесами, изобиловавшими всякими дикими животными, от робкого зайца до кровожадного волка и страшного медведя», новооснованная обитель должна была повсюду и во всем испытывать крайние недостатки. Явная нужда сказывалась и проглядывала везде, начиная с церковного вина для служения обеден и кончая деревянным маслом, ладаном и восковыми свечами. Часто и того и другого испытывался недостаток и отшельникам невольно приходилось откладывать служение обеден, а вместо них, петь при тусклом свете и беспрерывном треске березовой или сосновой лучины по «набересте» же написанным, а лучше сказать, неискусно, их же трудолюбием нацарапанным свиткам церковно-богослужебных песнопений — одну лишь утреню. В бедно и полусумрачно освещенном храме богослужебные сосуды были деревянные, а облачения из грубой крашенины. И доныне поражающая изумительным богатством своей веками собранной ризницы взор благочестивого паломника Лавра Сергиева в неприкосновенной святости и целости хранит те и другие, как живые и многоценные реликвии её первых нестяжательных до крайней нищеты и убожества насельников. Не даром, как справедливо заметил, блаженный первоописатель жития Сергиева Епифаний про первоподвижническую жизнь иноков лавры в обычном обиходе тогдашней обители «чего не хватись, всего нет». Или, как выражался о бедности и скудости жизни обитателей монастыря Сергиева в период его игуменства один благопростолюдин-паломник, здесь было тогда «все худостно, все нищетно, все сиротинско». Поразительно-нищенской скудости общебратской жизни соответствовали тогда вполне и крайние лишения во всем каждого в отдельности из боголюбивых иноков обители. Нередко случалось, что ни у кого не было соли, о масле же и других приправах нечего было и говорить. И самому преподобному игумену Сергию, при всей доведенной им до крайней возможности ограниченности личных желаний и потребностей, едва ли не чаще других доводилось испытывать нужду и лишения. Так однажды в течение целых трех дней он не имел ни одного куска хлеба и, томимый голодом только лишь на заходе солнца четвертого дня,

вкусил кусок гнилого, высохшего хлеба, заработанный при том не легким целодневным плотническим трудом — пристройкой сеней к кельи брата

старца Даниила. Вместе с преподобным игуменом и всей братии монастыря нередко приходилось претерпевать в течение нескольких дней и голод и жажду. В минуты голода когда братия близка, бывала к отчаянию Господь возбуждал христолюбцев, которые в изобилии присылали в монастырь хлеба и всего съестного. А чудодейственною силою молитвы преподобного для утоления жажды иноков во время оскудения воды из под земли пробился обильный источник холодной ключевой воды, с образованием которого монастырь Сергиев уже никогда более не имел в воде недостатка. Единственное невидимое для взора, но многоценное богатство вмещала в себе обитель преподобного Сергия во время его земной жизни — это христоподражательную жизнь, недосягаемое смирение, благодатную святость своих насельников. Именно об этом-то трудно приобретаемом — но никогда неувядаемом богатстве — некогда непритворно воздыхал окруженный блеском величия великий святитель-подвижник, воочию многократно видевший изобильное богатство и великолепие чертогов царских и крайнее убожество поразительной нищеты. «Желал бы я, говорил некогда святитель Филарет Московский, узреть пустыню, которая обрела и стяжала сокровище, наследованное потом Лаврою. Кто покажет мне малый деревянный храм, на котором в первый раз наречено имя Пресвятой Троицы. Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее солнца, и пламень их досягает до неба, и Ангелы их восходят и нисходят в пламени их жертвы духовной... Отворите мне дверь тесной келлии, чтобы я мог вздохнуть её воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий преподобного Сергия, который орошен дождем слез его, в котором отпечатлено столько глаголов духовных, пророчественных, чудодейственных... Дайте мне облобызать прах её сеней, который истерт ногами святых... Укажите мне другие сени другой келлии, которые в один день своими руками построил преподобный Сергий, и, в награду за труд дня и глад нескольких дней, получил укруг согнивающего хлеба»...

VI

Первоначально сравнительное, а с течением времени и полное материальное довольство монастыря Сергиева началось с одной стороны с того времени, когда в состав его братии стали вступать люди с достатком, добровольно приносившие сюда свое имущество, а с другой, когда — лет десять спустя от его основания — начали селиться кругом него со всех сторон крестьяне-земледельцы, вырубая лес и застраивая пустынную местность своими починками и деревнями. Объявленные наместником князя Андрея Радонежского немалые для переселяющихся в родной удел князя льготы в значительной мере содействовали тому, что земледельческие крестьянские общества подвигались своими поселками все плотнее и плотнее к Сергиевой обители. Быстро изменялась панорама местности по мере этих поселенческих движений. Там, где еще недавно открывался взору один сплошной дремучий лес, виднелись теперь многочисленные села и деревни, отделяемые друг от друга полями и перелесками. Вместе с этим к самому монастырю приблизился и проезжий на северные города тракт и с того-то именно времени «начата посещати и учащати в монастырь, приносяще многообразная и многоразличная потребования, им же несть числа». Учащать «посещением» Сергиевой обители, а с тем вместе так или иначе и содействовать благоденствию её, многие из православно - верующих людей русских стали теперь по многоразличным причинам. Многих влекло сюда прежде всего и главнее всего то, что уже к этому времени Господь даровал своему угоднику необыкновенную чудодейственную силу, по благодати которой он воскрешал даже мертвых и совершал бесчисленное множество других чудотворений, — а с нею вместе и особый дар прозорливости. Ближние и дальние осязательно испытывали на себе сию чудодейственную силу святого Сергия, который поистине уже в сие время «силу дарования в чудесах яви». Привлекало
также многих в новоначальную святую обитель Сергия еще и то особенное и чрезвычайно сильно действовавшее на впечатление чувство, с которым выходили из монастыря благочестивые паломники и которое затем тысячами набожных людей разносилось по лицу земли русской. Это чувство или впечатление складывалось под теплотворным влиянием наблюдения за образом жизни монашествовавшей братии, начиная с блаженного игумена Сергия. Всеми уважаемый и по достоинству прославляемый уже в это время преподобный тем не менее сам лично всегда оставался все тем же смиренным иноком, который «тихими и кроткими словесами и речами и благоуветливыми глаголы, благодатью, данною ему от святого Духа», мог действовать на самые загрубелые и ожесточенные сердца, каким был и раньше. Все также продолжал он непрерывно трудиться и во всем служить примером в обществе братии. Не имевший никогда и тени личной корысти или себялюбия, он делился с бедными всем, что только было у него. Не отличался он ничем от остальной братии и по своему внешнему виду, по одежде, которую он всегда носил ветхую и простую из грубой ткани, неискусно скроенной и сшитой своими руками. Отличие в одея-нии преподобного игумена от рядовой братии проглядывало разве лишь в «многошвейных заплатах» его платья, которое, по прекрасному выражению святителя Платона, «вместо дорогих камней преизобильно украшено было каплями его пота». Поэтому нисколько неудивительно то, что преподобный многими бывал неузнаваем и его принимали за простого инока. В смирении, трудолюбии, братолюбии и нестяжательности подражали доблестному игумену и соревновались между собою остальные члены святого иноческого братства. Здесь все были дружны между собою и приветливы к пришельцам, каждый делал свое дело, каждый работал с молитвой и все молились после работы. Во всех чуялся скрытый огонек, который без искр и вспышек обнаруживался живительной теплотой, обдававшей всякого, кто вступал в эту обитель труда и молитвы. Мир видел все это и уходил ободренный, освеженный, подобно тому, как мутная волна, прибивая к прибрежной скале, отлагает от себя примесь, захваченную в неопрятном месте, и бежит далее светлой и прозрачной струей».
С умножением числа монашествующей братии в монастыре Сергия по времени сам собою выступил на неотложную очередь вопрос о придании собравшейся под мудрое руководство преподобного игумена иноческой общине такой или иной правильной организации. «Истинное монашество должно быть самым строгим общинножитием, так чтобы у монахов не было совершенно ничего собственного, вплоть до иголки и до нитки, а все было общим, чтобы келлии их не имели никаких запоров и чтобы в келлиях не было никаких сундуков и шкатулок». Одушевляемый идеалом истинного монашества и стремясь к его воплощению и осуществлению в созданном им монастыре, преподобный Сергий после тридцатилетнего подвижничества, по особому на то усмотрению Божию, явленному ему в чудесном пророческом о будущей судьбе монастыря откровении (видении среди глубокого мрака ночи чудного света и прекрасных птиц) и согласно желанию богоизбранного, как и сам Сергий, мужа, тогдашнего московского первосвятителя митрополита Алексея, озаботился устройством и введением в обители общежития, впервые учрежденного на Руси преподобным Антонием и Феодосием печерскими, но с течением времени совершенно исчезнувшим из наших монастырей. И одобрительный совет и архипастырское благословение на сие святое дело получены были также преподобным Сергием в особой грамоте от Константинопольского патриарха Филофея.
Исполнением намерения о введении общежития в обители Сергия восполнялась «недостаточествовавшая», по выражению означенной патриаршей грамоты, «главизна», в книге преукрашенной добродетелями жизни её блаженных иноков.
С восторженною, святым свойственною, горячею ревностью взялся преподобный игумен Сергий за устройство нового порядка жизни среди братии монастыря. Тяжелым
бременем ложились на него труды и заботы по введению в обители новых порядков. Каждый член прежнего пустынножительного монастырского братства, в сонме которого, несомненно, и сам отличенный званием «игумена» Сергий был лишь равный между равными, должен был самолично заботиться о своих житейских потребностях. Игумен среди пустынников — наипаче и больше всего духовный вождь их — не дремлющий руководитель религиозно-нравственной жизни иноков, к которому, как к чистому источнику живительной влаги, прежде всего и больше всего прибегают сподвижники для утоления томительной жажды своих внутренних духовных потребностей, для чистосердечного откровения и исповедания ему своих помыслов, скорбей и всех вообще нужд духовных. Совершенно новый круг деятельности игумена открывался при водворении новых монастырских порядков, при введении общежитного устава. Игумену теперь больше всего приходилось лицом к лицу становиться с вопросами чисто материального свойства — о пище, одежде и всем прочем необходимом для общежитной жизни братии. Строгостями основанного древне-вселенскими святыми отцами общежительного монашеского устава от живущего в общежительном монастыре инока требовалось: ничего не приобретать для себя, не называть ничего своим, но по заповедям святых отцов все иметь общим — потому-то каждый и шел со своею нуждою к игумену. От него же требовало — помимо всего другого — введение в монастыре нового общежитного устава, постройки в нем новых зданий и учреждения разных хозяйственных и вообще общественных должностей. Имея ко времени введения в монастыре общежития достаточно в своем распоряжении денежных средств, преподобный Сергий все это тотчас же и сделал. За образец монашеской жизни при введении общежития преподобным Сергием взят был порядок, учрежденный преподобным Феодосием в монастыре Киево-Печерском. Святому Феодосию и в ообще всегда подражал в своей игуменской деятельности святой Сергий — как до, так и после введения общежития в своем монастыре. Соответственно общежительному уставу в монастыре Сергиевом распределены были и должности (келаря, казначея, трапезников, поваров и пр., экклисиарха или заведующего церковью и отправлением богослужения с его помощниками, больничных старцев и т. д.) между старейшею братью, из числа которой самый почтенный, пользовавшийся всеобщим уважением, был поставлен келарем. Во времена Сергия эту должность отправлял излюбленный ученик его, преподобный Никон. И другие высшие должности в монастыре Сергия при введении в оном общежития отправляли также его ближайшие ученики и последователи. Так преподобный основатель Звенигородского Сторожевского монастыря св. Савва был одним из первых духовников Троицкой Лавры, а несколько позднее ту же должность ревностно проходил «премудрый» первосписатель жития Сергиева Епифаний. Другой приближенный ученик преподобного Сергия, сподобившийся вместе с ним чудесных видений, Симон — был экклисиархом. В первое время — вскоре после основания его — в монастыре Сергиевом употреблялся, по всей вероятности, Студийский устав, как наиболее простой и не сложный. Но с учреждением общежития здесь введен был иерусалимский богослужебный устав, обители преподобного Саввы Освященного, так как в это время в ней было уже достаточное число священников, которые могли без нужды совершать богослужение, хотя бы ежедневно, но с большей торжественностью по иерусалимскому уставу. Ко времени окончательного довершения благоустройства обители путем введения общежительного в оной устава возросло в весьма значительной мере, по сравнению с прежним и число её братства и особенно материальное её благосостояние и она стала изобиловать всем потребным. Материальное благосостояние монастыря создавалось весьма быстро благодаря усердию к преподобному его многочисленных почитателей среди московских бояр и среди московского купечества. Не имея во время жизни преподобного недвижимых имений или вотчин, которыми он владел в таком изобилии во времена последующие — монастырь Сергиев имел лишь собственное хлебопашество разрабатывавшееся на окружавших полях самими монахами, и конечно исключительно в целях монастырского же хозяйства и обихода. Дабы материальный избыток, постепенно развивавшийся под влиянием многоразличных благоприятных условий в монастыре Сергиевом, не привел с собою нерадения, или не подал повода к зависти и осуждению, чтобы, напротив, он послужил к умножению благословения, преподобный Сергий ввел в обители странноприимство. Страннолюбие и нищелюбие были всегда отличительными добродетелями преподобного и им было узаконено и заповедано: никого из неимущих, приходивших в обитель, не отпускать с пустыми руками; «нищих и странных довольно успокоивать». Эту святую заповедь преподобного основателя о нищелюбии и страннолюбии монастырь всегда старался соблюдать и в -позднейшее время. Так благоденствуя во внешнем отношении и соуслаждаясь преуспеянием и ростом внутренней духовно-нравственной иноческой жизни, монастырь преподобного Сергия некоторое время довольно мирно жил и развивался под руководством и правилами введенного в оном общежительного устава. Между тем сам преподобный игумен монастыря Сергий видимо тяготился людской славой. Уставив общежитие, он желал поселиться в уединении и среди столь достолюбезной и вожделенной духу его тишины и безмолвия трудиться пред Богом. Скоро во внутренней жизни обители произошел инцидент, имевший решающее влияние на приведшие преподобным в исполнение своего намерения.
«Бог и на праведников своих попускает искушения, дабы чрез то их добродетель просияла еще более, как золото в огне искушенное». В монастыре Сергия время от времени пробуждались вспышки неудовольствия и роптания на введенные здесь строгие новые общежительные правила. Открытым выразителем мнения недовольных выступил родной брат преподобного Стефан. Он был старший брат Сергия и с ним положил основание монастыря — «увлеченный представлением о прелестях пустынной жизни». Самохотно променяв прелести пустыни на удовольствия хотя и иноческой, но столичной жизни, инок Стефан, после кратковременного пребывания в московском Богоявленском монастыре, не прельщаясь даже выпадавшим на его долю счастливым жребием стать игуменом столичной обители, вновь возвратился в обитель Сергия. Но пожив немалое время в Москве, он вернулся сюда не прежним смиренным и благопокорливым иноком, но с желанием и жаждою власти. Опираясь на небольшое общество сварливых и недовольных нововведениями в монастыре преподобного Сергия монахов, Стефан дерзнул однажды высказать пред лицом всего монастырского братства дерзновенное порицание преподобному игумену. Молчаливо затаив в душе неспокойные речи старшего брата, игумен Сергий в тот же день удалился из обители. В пламенеющей ревностью по Боге чистосердечной и чуждой сваре душе его снова воскрес и оживился идеальный образ первых дней уединенного его пустынножительства, первых дней истинно-братского дружеского купножития, которое имело место в обители Сергия при двенадцатичленном составе раннейшего монастырского братства. По совету своего друга Стефана Махрищенского, он избрал место для нового монастыря на берегу реки Киржачи верстах в 50-ти на юго-восток от монастыря Троицкого. Сюда скоро пришло некоторое количество братии Троицкого монастыря, чтобы жить с преподобным, который действительно и поставил здесь вместе с пришедшими несколько келлий, а затем получил дозволение высшей власти на построение церкви, которую, а при ней и общежительный монастырь, и устроил во имя Благовещения Пресвятой Богородицы — при щедром вспомоществовании как окрестных жителей, так равно и своих ревностных почитателей из князей и бояр. «Своим удалением из монастыря Троицкого и от начальствования в нём, Сергии, по словам митрополита Филарета, «подал сильнейшее врачество против страсти любоначалия. Бог же, оправдывай путь угодника своего, чрез его добровольное изгнанничество, паче прежнего утвердил в любви к нему братии его первоначальной обители и возвратил его к ней властью святителя Алексея». В порыве сыновней любви к своему святому игумену и сердечной привязанности к родной обители Троицкие иноки старцы, будучи не в силах упросить в течение трех или четырехгодичного срока времени, преподобного возвратиться под кров Живоначальной Троицы, умолили тогдашнего архипастыря святителя Алексея возвратить его святительскою властью осиротевшим детям чадолюбивго отца.
Это возвращение было торжеством добра над злом, праздником взаимной любви учеников и наставника. С того времени преподобный Сергий оставался неисходным в Троицкой обители до самого момента своей блаженной кончины. К исходу же из сей временной жизни Богоносный Сергий приближался подобно тому как обремененный множеством сокровищ корабль приближается к доброму пристанищу. О времени своего блаженного преставления великий подвижник удостоился откровения за полгода до своей кончины. Он созвал к себе братию и в присутствии всех передал управление обителью присному ученику своему преподобному Никону, а сам начал безмолвствовать. Неоднократно созывал он, лежа на одре болезни, к себе учеников и простирал к ним полные любви и утешения отеческие поучения.

Перед самым исходом души своей старец в последний раз сподобился приобщиться пречистого тела и крови Христовой и в дыхании молитвы «в руце Твои предаю дух мой, Господи» — отошел чистою своею душою ко Господу, Которого от юности возлюбил.
Это было 25-го сентября 1392 г., когда преподобному исполнилось 78 лет от роду. По просьбе братии, опечаленной прижизненным распоряжением Сергия о погребении его останков на общебратском монастырском кладбище, митрополит московский Киприан приказал положить его тело в церкви на правой стороне. Тело преподобного Сергия находилось в земле в продолжение 30 лет, по прошествии какового промежутка времени по особому откровению оно было изнесено из неё и 5-го июля 1422 года последовало торжественное открытие нетленных мощей преподобного и богоносного отца нашего Сергия, достойно ублажаемого с того времени и до настоящих дней как вселенскою святой церковью, так и всеми православными чадами её.

VII

Великое и достохвальное имя преподобного и богоносного отца нашего Сергия вызывает прежде всего в нашем уме яркое представление о нем, как о святом чудотворце. Святая церковь, ублажая преподобного, не даром именует его «увеселением, отрадою всем к нему прибегающим и богоизлиянною пучиною чудес». Благодать чудотворений, обильно починавшая на святом, проявила себя еще при его жизни. Отметим здесь лишь те из чудотворений святого, память о которых сохранил его древнейший жизнеописатель. Так он передает, что некогда по молитвам святого внезапно явился в глухих дебрях внизу под монастырем обильный источник воды, из которого с того времени иноки обители стали пользоваться водою для всяких потребностей. В другой раз он воскресил у одного жившего близь монастыря христолюбца единственного его сына, исцелил от болезни жесточайшего беснования вельможу, приехавшего к нему издалека, уврачевал тяжкого, не вкушавшего пищи и не спавшего в продолжение двадцати дней больного; обратил путем кроткого обличения на путь спасения жестокого лихоимца, даровал прозрение сомневавшемуся в действенности чудодейственной силы преподобного приезжему из Константинополя греческому епископу.
Вместе с даром чудотворения преподобный Сергии наделен был от Бога даром провидения или прозорливости. Тот же премудрый жизнеописатель преподобного приводить несколько случаев проявления этого благодатного дара преподобным. Так силою этого дара он изобличил слугу князя Владимира Андреевича, отведавшего присланных чрез него в обитель князем явств и питий и желавшего затем скрыть свой неразумный поступок. В другой раз он прозрел своими духовными очами проезжавшего в значительном отдалении от монастыря из своей епархии в Москву своего друга — пермского епископа Стефана и заочно приветствовавшего преподобного в монастыре и на сие приветствие, помышленное лишь в сердце святителем, ответил ему взаимностью пред сонмом всей братии, находившейся тогда в трапезе за обедом.
Но не в прозорливости только давала себя видеть благодать Божия, обитавшая в святой душе Радонежского игумена. Ближайшие к нему присные его ученики удостаивались видеть благодатное состояние его души в чувственных образах, «когда святая душа старца как бы отрешалась от всего видимого мира, и, вся пламенеющая любовью ко Господу, уносилась к нему всем духовным существом своим».

Так Исаакий молчальник, испрашивая благословения на свой великий подвиг у святого Сергия, сподобился видеть чудный пламень, исходивший от благословлявшей его руки преподобного старца и обнимавший собою Исаакия. Тот же Исаакий с другим благоговейным старцем Макарием удостоились узреть Ангела, сослужившего преподобному во время совершения им божественной литургии. Подобное «посещение», по словам святого Сергия, бывало ему всегда, когда он совершал божественную литургию». Блаженный экклесиарх Симон также однажды сподобился узреть, как вовремя совершения преподобным литургии небесный огонь сошел на святыя тайны в минуту их освящения, как этот огонь ходил по святому престолу, озаряя весь алтарь, обвиваясь около святой трапезы и окружая всего священнодействующего Сергия. Когда же преподобный хотел причаститься святых тайн, божественный огонь свился «как бы некая чудная пелена» и вошел внутрь святого потира наконец «сама Царица Небесная, сопровождаемая ближними Царя Царствующих, нисходила в его святое уединение, чтобы утвердить в его пустыне благословение неба, которое, впоследствии времени, враждебные силы мира при всем видимом их могуществе тщетно покушались разрушить». Очевидцем сего божественного посещения преподобного Царицею Небесной с первоверховным Апостолом Петром и Иоанном Богословом был преподобный Михей, сообщивший затем об оном Исаакию молчальнику и экклесиарху Симону. «Не гаданием, не в сонном видении, а наяву, замечает летописец о преподобном, видел он Матерь Божию, как видел ее св. Афанасий Афонский».
Вполне естественно и понятно, что при той всеобщей славе, любви и уважении, которыми заслуженно пользовался осиянный уже при жизни светом божественной благодати и тогда уже “святой” Сергий, на него устремлены были взоры высшего как светского, так и духовного правительства. Святый митрополит Алексей желал было видеть преподобного Сергия своим преемником на кафедре Русской митрополии, но известно что

Преподобный смиренно признал себя недостойным служить себя в сане епископа, а тем более митрополита

От служения же отечеству и родине вообще, насколько сие возможно было для него как для инока, преподобный Сергий никогда не отказывался. Сие служение родине святого мужа выразилось в нескольких, имея при тогдашнем укладе общественно-политической жизни отечества особенную важность и значение для его благоденствия случаях. В 1365 году преподобный был отправлен великим князем Московским Дмитрием Ивановичем в Нижний Новгород для прекращения возникшей между братьями князьями Суздальскими Дмитрием и Борисом Константиновичами междоусобной вражды. Виновник вражды князь Борис вынужден был покориться брату после того как преподобный Сергий по данной от митрополита власти затворил все храмы в Нижнем и увидал пришедшую из Москвы на подмогу брату сильную рать. В 1385 году «преподобный игумен Сергий, старец чудный, тихими и кроткими словесы и речьми и благоуветливыми глаголы, благодатию, данною ему от святого Духа», примирил Рязанского князя Олега Ивановича с Московским великим князем Дмитрием Ивановичем. Благодаря кроткому воздействию преподобного Сергия, Рязанский князь Олег «преложи свирепство свое на кротость и утишись и укротись и умились вельми душею, устыдебось толь святаго мужа, и взял с великим князем Дмитрием Ивановичем вечный мир и любовь в род и род». Этот мир впоследствии скреплен был семейным союзом: сын Олега — Феодор взял за себя дочь великого князя — Софию Димитриевну. Великий князь Димитрий Иванович Донской, желая иметь преподобного Сергия усердным молитвенником о своем доме, вступил с ним в кумовство. Великокняжеские дети Юрий и Петр были крестниками преподобного Сергия. Крестным сыном его же был сын Серпуховского и Радонежского князя Владимира Андреевича — Иоанн. Святой Сергий присутствовал при кончине и погребении своего угасшего во цвете лет духовного сородича — кума великого князя Димитрия Иоанновича. Кроме того, имеются сведения, что еще в малолетство великого князя Димитрия Ивановича Донского преподобный уговорил Ростовского князя Константина Васильевича признать над собой власть великого князя Московского. Наконец имя преподобного Сергия в нашей отечественной истории неразрывно связано с знаменитой, решившей судьбу России Куликовской или Донской победой Дмитрия Иоанновича над Мамаем.

Святой Сергий благословил великого князя на битву со страшным Мамаем, предсказал ему победу и отправил по просьбе князя на поле битвы двух иноков — Пересвета и Ослябю. Так, благодаря неослабно деятельному участию преподобного Сергия Радонежского, постепенно возрастала власть великого князя Московского и под знаменем её стала, постепенно объединяться обессиленная раздорами удельных князей Русская земля. Истинным и благозаботливым печальником родной земли явился преподобный Сергий в деле освобождения её от тяжкого ига татарского, под бременем которого многострадальная православная Русь изнывала и томилась с лишком полтораста лет. «Примером своей святой жизни, высотой своего духа он поднял упавший дух, русского народа, пробудил в нём, доверии к себе, к своим силам, вдохнул веру в помощь Божию... Своей жизнью, самой возможностью такой жизни, преподобный Сергий дал почувствовать заскорбевшему народу, что в нем еще не все доброе погасло н замерло, помог ему заглянуть в свой собственный внутренний мир и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел сам он». И вот мы видим, что «народ, сто лет привыкший дрожать при одном имени татарина, собрался наконец с духом, встал на поработителей и не только нашел в себе мужество встать, но и пошел искать татарских полчищ в открытой степи и там повалился на врагов несокрушимой стеной, похоронив их под своими многотысячными костями. Как могло это случиться? Откуда взялись, как воспитались люди, отважившиеся на такое дело, о котором боялись и подумать их деды?... Мы знаем одно, что преподобный Сергий благословил на этот подвиг главного вождя Русского ополчения и этот молодой вождь был человек поколения, возмужавшего на глазах преподобного Сергия». Таково значение преподобного Сергия так сказать во внешней, гражданской политической жизни нашего отечества. Еще большее влияние он оказал на внутренний строй жизни православного русского народа. С этой стороны он действительно явился, «благодатным мощным воспитателем русского народного духа». Наконец, собственно в церковно-исторической и ближайшим образом монашеской жизни, преподобный справедливо почитается отцом истинного монашества в Северной или Московской Руси времен монгольских. «Радуйся, воспевает святая церковь, прославляя преподобного Сергия, светильниче многосветлый, возведый ко Христу монахов множества. Радуйся прохождением своим в пустынях многие обители насадивый». Сам святой Сергий во исполнение данных ему поручений и деланных ему просьб после своих двух монастырей Троицкого и Благовещенного Киржачского основал еще несколько чужих монастырей. Таковы были два Дубенских монастыря, построенных преподобным Сергием по поручению великого князя Дмитрия Ивановича Донского пред Куликовской битвой и после неё. По тому же поручению им основаны были монастыри Коломенский Голутвин и Московский Симонов. По поручению другого князя Владимира Андреевича Серпуховского и Радонежского он основал Серпуховский Высотский монастырь и помог Московскому митрополиту Алексею также по его просьбе построить Московский Андроников или Андрониев монастырь. Наконец два монастыря — Борисоглебский-Устьинский (в 18 верстах от Ростова Ярославского) и Георгиевская пустынь (ныне упраздненная) — в Гороховецком уезде (Владимирской губернии) на р. Клязьме были построены по благословению преподобного Сергия. Учениками же и духовными друзьями преподобного Сергия основано до сорока монастырей; из них в свою очередь вышли основатели еще до пятидесяти монастырей. Поистине сбылось обетование небесное, данное великому отцу иноков преподобному Сергию в знаменательно чудесном видении множества птиц. По всему востоку и северу Русской земли широко рассеялись святые обители, получившие так или иначе свое начало от богоспасаемой обители Сергия. История этих монастырей с тем вместе обнимает собою главные стороны древне-русского общественного быта. Прототипом же всех их был Троицкий монастырь Сергия. Подобно последнему и все получившие от него начало свое обители обычно ставились их основателями в удалении и чаще всего весьма большом от жилищ человеческих. Подобно последнему повсюду заводилось в обителях учрежденное Сергием общежитие, так что «истинными монастырями в Московской Руси считались только монастыри, построенные по образцу Сергиево-Троицкого монастыря, так что последующие основатели монастырей, желавшие чтобы их монастыри были и считались настоящими монастырями, устроили их по этому его образцу». Громадное культурное значение имели эти святые обители в истории северо-восточной Руси. Обычно недолго оставался неизвестным миру вновь устроенный монастырь. Около него быстро появлялось население. Благодаря религиозному уважению к монастырю, а чаще всего к его основателю, монастырь обогащался, получал значительные вклады и земли; а льготы, которыми вообще пользовались монастыри в отношении налогов и торговли, привлекали в его владения значительное крестьянское население. Итак, развитие монастырской жизни на северо-востоке — было одним из главных средств заселения края и распространения гражданственности. С другой стороны, вторгаясь в инородческие поселения на северо-востоке, монастыри приняли на себя миссионерскую деятельность — распространение христианства среди язычников. Близкое соприкосновение монастырей с общественною жизнью, при господствующем значении религиозных идей в эпоху древней Руси сделало монастыри воспитательными школами и средоточием образования. В свою очередь образовательное влияние монастырей давало преобладание в обществе религиозному строю жизни.
«Любовью Христовою утвердился еси, Преподобие, и явился еси яко река, обильно всю землю напояя словом учения, богоблаженне Сергие». Такими возвышенными словами ублажает святая церковь преподобного основателя Сергиевой Лавры — святого отца нашего Сергия — желая показать, какое важное значение в исторической жизни святой Руси имела просветительная деятельность основанного им монастыря. И действительно — не оставаясь в пятисотлетий период своей прошлой жизни безучастной к гражданским, государственным судьбам нашего отечества, Лавра преподобного Сергия в то же время менее заметно, но едва ли не более плодотворно содействовала внутреннему росту и преуспеванию отечества в качестве довольно плодоносного рассадника просвещения по лицу земли русской. Монастырь Троице-Сергиев выступил в центре Руси в замену монастыря Печерского. Такую же любовь к книгам, такую же деятельность, тот же способ распространения просвещения по русской земле и монастырям русским употреблял и этот монастырь. Уже основатель и первый его игумен, преподобный Сергий, отличался любовью к просвещению и книгам, хотя и не мог, по недостатку средств на приобретение книг в своей скудной, въ начале, обители, возгревать в себе эту любовь. Свитая Церковь, ублажая его в своих хвалебных песнопениях, справедливо говорит, что он “явился яко река, обильно всю землю наполняя словомъ учения”. Любовь и расположение преподобного Сергия к книгам и просвещению можно подтвердить рядом прямых исторических свидетельств. Препод. Иосиф Волоколамский пишет : « С лышахом о блаженном Сергие, яко толику нищету и нестяжание имяше, яже и самыя книги не на хартиях писаху, но на берестах». Без сомнения, пустынная нищенствовавшая обитель преподобного Сергия первым делом имела крайнюю нужду в книгах церковнобогослужебных и занималась больше всего их списыванием. И действительно, в древнейшей Лаврского книгохранилища (1642 года) описи сохранилась память о нескольких драгоценных рукописях от времен преподобного Сергия. Таковы: «два служебника, на харатье; свертки па деревце чудотворца Сергия; Евангелие в десть на бумаге Исаковское Молчальниково; Псалтирь в полдесть на бумаге письмо Исаака Молчальника». Все они драгоценны для нас потому, что они бывали в руках угодника Божия, по ним он молился, читал братии поучения и сам поучался в Слове Божием. Любя сам книжное занятие, преподобный стремился особенною любовью отличать хороших книгописцев и любителей книжного дела. Составитель жития преподобного Сергия, Епифаний Премудрый, свидетельствует об одном из учеников преподобного, Афанасии впоследствии игумене Высотского Серпуховского монастыря — что он «бе в добродетелях муж чуден и в божественных писаниях зело разумен и добросписания многа руки его и до ныне, свидетельствуют; и сего ради любим бе зело старцу » - (т.е. преподобному Сергию).
Доброе начало, положенное первыми игуменами Лавры книжному делу, широко разрослось позднее. От XѴ, XVI н ХѴII веков идет целый ряд любопытных известии, свидетельствующих о том, каким путём приобретались книги, какие книги приобретались, для каких целей и какую они приносили пользу.
Особенно содействовали просветительному значению Троицкой Лавры иноки - писатели, оставившие крупные следы в истории русской письменности древнего периода. Так после Епифания в половине XV в. трудился в Троицком монастыре иеромонах Пахомий Логофет, родом серб, приглашенный тогда в Россию с Афона для составления служб русским святым, а частично и житий их. Он имел громкое имя между древне-русскими книжниками, а по размерам и количеству своих литературных произведений едва ли не самый плодовитый писатель древней России.
Появление в стенах Троице-Сергиева монастыря ученого инока с Афона около 1440 года было весьма благовременным и полезным для обители. С самого времени основания обители препод. Сергием в среде её уже немалочисленной к тому времени братии, не находилось таких книжников, которые могли бы своими литературными трудами удовлетворить желаниям и вкусам читающих монахов. Вот почему просвещенный Серб Пахомий, как писатель, владевший правильным книжным стилем, умевший написать житие святого как следует, был весьма нужный человек в монастыре.
Почти одновременно с литературною деятельностью Пахомия Логофета, в исходе того же XV ст., в стенах Троицкой обители, живут известные своими литературными трудами Паисий Ярославов, митрополит Иоасаф, игумен Артемий и преподобный Максим Грек. Время жизни Артемия и Максима характеризуется в истории религиозного состояния русского общества внешнеформальным пониманием христианской религии. Это было время, когда, по словам преподобного Максима, большинство русских людей «жило во гресех неотступно, а каноны всякими молитвами преподобных молилося по вся дни, чающим спасение получити». Время—когда, люди жили «в лихоимстве и во всякой злобе, а каноны и всякими различными песнями угождали чаяли». Препод Максимъ в своих сочинениях самыми яркими красками изобразил нам религиозно-нравственное состояние современного ему русского общества.
Просвещенный по своему времени Троицкий игумен Артемий, которого, по словам Курбского, и сам царь Иван Васильевич Грозный — этот образованнейший человек своего времени — «зело любяще и многожды беседовавши с ним», всеусиленно старался раскрыть в глазах слишком преданного внешней религиозной формальности тогдашнего русского общества понятие «об истинном разуме и истинной вере».
Незабвенен должен быть для русского народа и другой подвижник и плодотворный деятель на благо и пользу его препод. Максим Грек Святогорец, одно время проживавший в Сергиевом монастыре при игуменстве Артемия. Инок Максим ярче других осветил в своих сочинениях ту страшную бездну, в которую погружено было в нравственном отношении тогдашнее русское общество.
Мысль преподобного Максима Грека о неисправности русских церковно-богослужебных книг, усвоенная Стоглавым собором, особенно глубоко воспринята была там, где препод. Максим провел последние свои годы — в Троицком Сергиевом монастыре. Здесь она теплилась и сохранялась долгое время после смерти ученого Святогорца.
Любознательные Троицкие старцы, после указаний препод. Максима Грека на неисправности в церковно-богослужебных книгах, наблюдали за разногласиями их и даже занимались сличением их. С прекращением смутной эпохи, во время которой поляки, при разорении церквей, жгли церковные книги и разорили в Москве типографию, после, возобновления последней, именно в Троицком монастыре было замышлено дело о более серьезной постановке издания и печатания книг. Исторический ход дела исправления богослужебных книг в 1616 году ясно указывает на источник, из которого вышло начало этого исправления, где оно велось и закончилось. Этим источником была
обитель пр. Сергия, в которой ожил теперь дух препод. Максима Грека. Это, столь важное и до сегодня в истории Русской Церкви, дело всецело принадлежит просвещенной деятельности Троицких старцев во главе с их ревностным архимандритом Дионисием. Не забудем при этом, что трудный подвиг книжного исправления замышлен и свершен был трудолюбивыми и просвещенными иноками Сергиева монастыря в тот самый момент, когда только что улеглась смута, в истории прекращения которой этому монастырю по всей справедливости принадлежит первенствующая честь. Смутное время было эпохою, когда нравственное влияние Лавры явилось одной из сил, послуживших к восстановлению и оживлению расшатавшейся тогда русской государственности. Это, столь важное в тогдашней истории отечества, влияние Лавры, помимо богатого исторического предания, уже в то время украшавшего ее величественным ореолом, обязано просвещенной деятельности тогдашних Троицких властей, пониманию последними высокого значения патриотического долга. Это понимание и сознание долга сделало то, что в некоторые моменты смуты самый центр государственных отправлений, казалось, перенесен был из Москвы — средоточия государственной жизни в монастырь — средоточие жизни духовной. В смиренной келье согретого теплым чувством патриотизма Троицкого архимандрита Дионосия и день и ночь в это время заседали «писцы борзии и доброумнии», занимаясь переписью составленных преподобным Дионисием патриотических грамот и воззваний в разные города отечества. Не даром Симон-келарь, описывая труды и подвиги препод. Дионисия в это время, свидетельствует, что «всяка нощь — День ему бяше», что «писцы скорые и доброумнии у себя имуще, с ними же приседаяй обнощеваше, писаше грамоты поучительныя и во вся грады посылаяй». «А в тех грамотах», по словам тогдашнего сподвижника Дионисия — Ивана Наседки, «соболезнования Дионисиева о всем государстве Московском бесчисленно много, и буде изволите вы, государи, разума, его искати, то в тех его посланиях не токмо под Москвою, но и во многих городех воеводам, и всяких чинов многим людям подкрепление мужества от его совета и разума великое бывало». Это-то, подкрепленное просвещенным разумом и теплым советом Троицкого архимандрита Дионисия и его известных сподвижников — келаря Авраамия, священника Ивана и других — мужество Русского народа и спасло тогда от неминуемой гибели «разрухи» расшатавшееся в своих основах отечество. «Когда ударили бури смутного времени, справедливо говорил наш известный отечественный историк покойный С. М. Соловьев, то потрясли и свеяли много слоёв, находившихся на поверхности; но когда коснулись оснований общественных, то встретили и людей основных, о силу которых напор их должен был сокрушиться».
События смутного времени, в движении которых Троице-Сергиев монастырь принимал столь деятельное и полезное для отечества участие, вызвали в стенах его, среди иноков-писателей, довольно ценную для истории тогдашнего времени летописную деятельность. Первое место в ряду писателей-летописцев тогдашнего времени принадлежит монастырскому келарю Авраамию Палицыну. Им написано «Сказание об осаде Троицкого Сергиева монастыря от поляков и бывших потом в России мятежах».
Блестящий ряд Троицких иноков-писателей заканчивается во второй половине XVII в. литературной деятельностью знаменитого в истории просвещения Троицкого инока этого времени Арсения Суханова, бывшего — хотя и очень не долгое время — келарем монастыря и окончившего затем здесь же, у Троицы, и свое земное поприще 14 августа 1668 г.
Так не бесплодно было в прошедший пятисотлетний период, в ряду других служений, и служение Сергиевой Лавры на пользу просвещения Церкви и отечества. По завету своего первооснователя, преподобного Сергия, постоянно уважала, просвещение, приобретая разносторонними путями книги н сберегая их в своем книгохранилище, снабжая ими всех жаждущих знании и просвещения, давай у себя приют во все время своего пятисотлетнего существования замечательным личностям, видевшим в образовании великую историческую силу, своим примером и указанием содействовавших так или иначе развитию любознательности и придававших образовательное значение монастырю — открывая школы — монастыри в других местах и, наконец, выставляя из среды своих братий блистательный ряд иноков-писателей, оставивших по себе память в истории русского просвещения капитальными историческими трудами. Обитель преподобного Сергия явилась, таким образом, крупным культурно-историческим центром на северо-востоке Руси, широким рассадником света и знаний в пределах Московской Руси. С тех пор, как пустынный север этой Руси огласился хвалебною песнью Богу Всеведущему, в смиренной келлии Радонежского подвижника, преподобного Сергия, ярко затеплился здесь и лучезарный свет грамотности, просвещения и науки, шире и шире разгоравшийся по времени. И, что особенно важно, это не была грамотность исключительно внешнего характера: чрез весь прошедший пятисотлетний период исторической жизни Лавры, мы видим, проходит в её стенах длинный ряд просвещенных личностей, уважавших свет знания, видевших в образовании великую нравственную силу, вливавших светлую струю и в сам монастырь и в дело русского образования. Имена Епифания Премудрого, Пахомия Логофета, игумена Артемия, митрополита Иосифа, в особенности Максима Грека и преподобного Дионисия, наконец Симона Азарьина и Арсения Суханова едва ли когда могут забыться в истории отечественного просвещения, как имена лиц, высоко державших образовательное знамя среди неведующего знаний порядка жизни. Наконец, тот высокий патриотический подвиг, который оказала Лавра преподобного Сергия в смутное время, ничем иным может быть объясняем, как глубоким сознанием нравственного долга служения отечеству, которое в свою очередь явилось плодом просветительной подготовки обители. Благодаря этой подготовке — тому, что Лавра Сергия не оскудела просвещением в древнее время, в свой прошлый пятисотлетний период исторической жизни, в её стенах выросли в XVIII столетии на подготовленной уже почве и школьные учреждения — сначала семинария, а потом академия, возникшие в целях систематического богословского образования и развития православной богословской науки.

Успенский собор Лавры. 1904 год.

Троицкий собор Лавры. 1904 год.

И ныне ярко горят в стенах Троицкой Лавры златоглавые купола храмов Божьих, неумолимо и звучно прославляется в них день и ночь имя Господне, не угасает здесь, по молитвам угодника, и лучезарный свет знания и науки, разожженный некогда в лесистых дебрях Радонежа первым основателем святой обители.