То и дело приходится слышать, что в российском обществе — большой запрос на справедливость. Но что это такое?
«Справедливость — первая добродетель общественных институтов», — заявляет один из ведущих теоретиков современного социального либерализма Джон Ролз и строит свою доктрину, исходя из допущения возможности найти некую консенсусную для всех справедливость. И его деятельность настолько впечатлила коллег, что либертарианец Роберт Нозик заявил: «Отныне политические философы должны либо работать с теорией Ролза, либо объяснять, почему они этого не делают».
На самом деле объяснить, почему с ней не стоит работать, совсем не сложно. Причём и с метафизической, и с экзистенциальной точки зрения. С первой сама постановка вопроса о справедливости нелепа, если мы отрицаем, например, возможность вечной жизни. Просто потому, что неизбежность исчезновения твоего Я — это дико несправедливо. Вселенная равнодушна и несправедлива. Точка. Попытки устроиться комфортно и безопасно на краю небытия — метафизическая нелепость.
Второе опровержение назовём «казус Чингисхана». Однажды великий завоеватель спросил своих приближенных: в чем подлинные наслаждение и радость? И все они начали говорить о прелестях степной охоты. А хан ответил: «Вы все не то говорите! Настоящее наслаждение и блаженство мужа в том, чтобы подавить и победить возмутившегося врага, отобрать у него все, чем он владеет, заставить истошно вопить его слуг и обливаться горючими слезами его жен, оседлать его быстроногих меринов, возлежать, словно на постели, на телах его прекрасных жен, лицезреть красоту их и целовать в сладкие, алые губы» (Билик из «Сборника летописей» Рашид ад-Дина).
Каким образом Ролз и кто угодно ещё может убедить Чингисхана, что справедливость — это не право сильного, а забота о слабых? Это нонсенс для Чингисхана. Это писк хомячка, которого давит копыто его коня. Вообще, сама по себе идея поиска некой общепризнанной справедливости, во многом родилась из стремления хомячка оборудовать безопасную норку. А Чингисхан скажет, что справедливость — это, когда «победителю достанется всё».
Но всё это так, а не иначе, только в безбожной вселенной. А во вселенной, так ярко изображённой Данте, и Чингисхан, и даже куда более симпатичный Александр Македонский — в Седьмом круге ада как великие насильники. Почему? Потому что они нарушили придуманную Ролзом «справедливость»?
Нет, потому что сказано: «не убий». Потому что они были живым отрицанием милосердия. Но сейчас всё популярней идея, что милосердие в нас развилось эволюционно. Что оно, мол, нам органически присуще.
Однако эволюционное происхождение этики, опроверг, причём практически походя, Шекспир в «Ричарде III»:
Глостер:
Вам ведомы ль законы милосердья?
Там сказано: за зло плати добром
И проклинающих благословляй.
Леди Анна:
Тебе, подлец, неведомы законы
Ни Божьи, ни людские. Пожалеть
Способен даже самый лютый зверь!
Глостер:
Я не способен. Стало быть, не зверь я.
Леди Анна:
О, чудо! Дьявол истину изрек.
В этих строках — яркая демонстрация того, что человек свободно выбирает в диапазоне от ангела до демона. И ничем «эволюционным» этически не обусловлен. Если вы принимаете концепцию «человек есть высокоорганизованное животное», вы неизбежно попадаете в крайне опасную ситуацию. Дело в том, что, обладая минимальным жизненным опытом и зачатками аналитических способностей, вы обнаружите, что если это так, то под маской человека скрываются два разных вида животных — это (следуя классикам) волки и овцы. И вы никогда не изобретете для них общей морали.
Дело в том, что базовое и, казалось бы, само собой разумеющееся «золотое правило» — «не делайте другим то, чего вы не желаете для себя, и поступайте с другими так, как хотели бы, чтобы с вами поступили» — подходит только овцам.
И вполне очевидно почему. Овца никогда и не сможет, и не захочет по отношению к волку того, что он по отношению к ней и сможет, и захочет. В чем же смысл соблюдения этого правила для волков? Его нет.
Таким образом, хотя овцы декларируют это правило как всеобщее, но на него не надеются, а в безопасности себя чувствуют только под властью пастухов. А последние периодически делают из них шашлык и регулярно стригут.
Хорошо, скажете вы, а чем лучше религиозная мораль? А тем, что она даёт волкам высший смысл не жрать овец. И хотя многие им пренебрегают, но, по крайней мере, появляется общее понятийное поле, которого на животном уровне нет.
И эта мораль основана именно на милосердии и никак не на утверждении чьей-то версии справедливости. Есть по этому поводу замечательная история о святом Франциске Ассизском и волке из Губбио. Он обитал возле городка с таким названием и буквально прохода никому не давал. И лучшие охотники отчаялись убить зверя-людоеда. И тогда проблему взялся решить святой Франциск.
Как повествует предание, когда он сотворил крестное знамение, кровожадный волк лег у его ног и внимательно выслушал следующее предложение: «Брат волк, ты делаешь много зла в этой стране, уничтожая и губя творения Божьи без Его дозволения, и ты не только умерщвлял и пожирал животных, но имел дерзость убивать людей, созданных по подобию Божьему, за это ты достоин виселицы, как разбойник и злейший душегубец, и весь народ ропщет против тебя, собаки преследуют тебя, и все жители враждуют с тобой. Но я хочу, брат волк, устроить мир между тобою и ими, чтобы ты не обижал их больше, а они бы простили тебе всякую прежнюю обиду, и чтобы ни люди, ни собаки не преследовали тебя».
И, согласно преданию, волк выразил полное согласие. Святой привел его в город, где произошла церемония примирения. После этого зверь беспрепятственно приходил в Губбио, никого не трогая. И на него никто не охотился, а напротив, все его кормили и дружески общались.
Можно как угодно это воспринимать: как одно из чудес, реально совершенных Франциском или все-таки как притчу. Но тогда о чем она? Франциск сознательно отказался от решения «по справедливости», как она понималась изначально горожанами, — виселицы. И предложил всем участникам конфликта милосердие.
И эта притча именно об этом — выбор «справедливость или милосердие» ложен. Потому что, скажем так, «общепризнанная» справедливость возможна только на основе консенсуса милосердия. Иначе «справедливостью» неизбежно будет признано то, что так назовет сильнейший.