(рекомендуется предварительное прочтение повести В.Пелевина "Затворник и Шестипалый", возможны спойлеры!)
В "Затворнике и Шестипалом" Пелевина - два главных героя. Есть Затворник - мудрый отшельник, который знает и умеет больше, чем может показаться на первый взгляд. И Шестипалый - лузер, аутсайдер, лох по-нашему, которого прогнали от кормушки куда подальше (тем самым обрекая на голодную смерть). Затворник выглядит куда более самодостаточным и уверенным в себе существом, чем сородичи Шестипалого, которые притесняют друг друга в судорожной попытке занять достойное место под солнцем лампочкой.
По отдельным фразам Затворника можно понять, что у него есть альтернативное описание мира, что по многим пунктам не сходится, а то и вовсе противоречит общепринятому возле кормушки, т.н. "народной модели вселенной". А вот сородичи Шестипалого, на его фоне, выглядят уже не самым лучшим образом. Да, они старательно выстраивают иерархию вокруг кормушки, заучивают наизусть основные положения народной модели вселенной, но все это рушится словно карточный домик по факту прибытия очередного отсека в Цех №1. Смерть сносит эти построения, словно волна замки из песка, и да, мы можем сказать, что декорации не меняются – всё та же поилка, кормушка и Стены Мира совсем скоро будут приветствовать новую партию желторотых, поколение цыплят или даже бройлерную микроцивилизацию.
Вообще, птичий социум - интересная деталь пелевинского мироописания, скажем так, художественной вселенной имени Пелевина. Стоит упомянуть, что такой социум воспроизводится снова и снова, чтто для того же Затворника – его обитатели, словно клоны. Мы даже можем предположить, что находясь в отсеке Шестипалого, Затворник видит что-то очень и очень для себя знакомое. Как знать, не этот ли отсек он однажды покинул, когда всех прогнал? Так странно, наверное, вернуться в однажды покинутую камеру смертников, прийти на то место, где ты однажды был приговорен к смерти, но чудом избежал этой страшной и трагической участи.
Тут невольно напрашивается сравнение конвейера и отсеков со своеобразным колесом перерождений, грандиозной бройлерной сансарой. Что-то в этом есть, хотя Затворника нельзя в полной мере осмыслить как того, кто вышел за пределы этого круга. Затворник кажется освобожденным, но только для тех, кто остается внутри отсека для цыплят. Именно поэтому герой Пелевина в большей степени скиталец по территории комбината, чем странник, свободно путешествующий между мирами.
Таким же представлен и учитель Кастанеды, который для нас выглядит бесконечно свободнее обычного человека, но в своих глазах – он пленник хищной вселенной, который хочет научиться летать, не зная, что такое полет. Да, есть другие миры подобные нашему, да можно выбрать какой-нибудь из них, как мы выбираем другое место жительства, но это ничего не меняет, так как смерть продолжает разгуливать по территории птицекомбината имени Луначарского. Герой вынужден искать другой выход, а иначе это просто отсрочка.
Как видим, даже Затворник не имеет особенного преимущества перед обычными желторотыми. С точки зрения нормального желторотого его достижения выглядят несколько странно. Ну да, прыгает между отсеками, беседует с крысой, но толку?
Здесь важно, что у Затворника есть главная цель, а значит какой-никакой смысл. Скажем так, он замотивирован действовать определенным образом. Вопреки. Не ожидая награды. Принимая ответственность за свои поступки. Я перечисляю фундаментальные аспекты безупречности, того состояния, что подобно ключу открывает замок бесконечности. Без цели, без смысла – да, все становится слишком относительным. Круто для Шестипалого, но утомительно для Затворника.
Главная цель для Затворника - научиться летать. Но проблема в том, что он никогда не видел летающих птиц, он просто не знает что это такое. И здесь подключается принятие смерти как советчика. Над ним постоянно нависает угроза физической расправы со стороны людей-богов. Именно это позволяет Затворнику бояться по-крупному, опасаться, так сказать, по большому счёту, не отвлекаясь на мелочи вроде крыс или Двадцати Ближайших. Если уж бледнеть и трепетать перед неминуемой смертью, то нет никакой разницы, где именно, при каких обстоятельствах это делать; можно начинать прямо здесь или сейчас. Но Затворник находит золотую середину. Страх помогает трезветь и бодриться, подталкивая к действию, но не переходит в парализующий, влекущий за собой отчаяние ужас. Конечно мы можем сказать, что какой-то свой выход находят и сородичи Шестипалого, например, усиленно и увлеченно готовятся к решительному этапу, но это ни то, ни другое, а нечто ещё более худшее, когда жизнь проживается так, будто рядом нет смерти.
Они выбирают глупость, как возможность плыть по течению, идти по пути наименьшего сопротивления. Наверное, каждый из них принимает своё собственное решение уже тогда, когда впервые видит вдалеке Стену Мира. Но в любом случае, чем старше они становятся, тем сложнее для них принять мысль, что где-то рядом существуют другие миры-отсеки для цыплят, выплывающие из мрака, чтобы затем скрыться в подсвеченной аварийным красным освещением пасти Цеха №1.
И самое интересное, что для этого не требуется овладевать видением или забираться на свою стену мира. Путь в Цех №1 начинается с убеждённости в стабильности, незыблемости личного существования. Другая сторона – озабоченность собственной судьбой. Это как две стороны одной медали. Хуан говорит, что в основной своей массе люди ведут себя так, будто смерти нет. Здесь мы находим прямую аналогию с поведением желторотых сородичей Шестипалого. Они готовы принять любую версию того, что последует за наступлением решительного этапа, кроме единственно ве словно они бессмертные, обретающиеся в вечности существа. И что здесь кроется корень всех зол, ну и глупости, конечно.
Пока, очередному желторотому кажется, что он пупок мира, который будет существовать ныне и присно, и вовеки веков, то ни о какой искре прозрения и сочувствия в его душе - говорить не приходится. Лишь потрясение основ, что-то чрезвычайное и даже экстремальное, способно поколебать, заточить затупившееся лезвие ощущения жизни до бритвенной остроты, вплотную подвести к чувству, что жизнь, существование - это не ощущаемый тобой кусок мяса, мыщц и костей, а что-то невесомое, бесплотное, словно дух или дыхание духа, присутствующее во всём этом. Что жизнь не так уж плотна и монолитна, как прежде казалось и рядом находятся другие живые, осознающие, чувствующие боль, испытывающие радость. И видимо, лишь узнавание (прозрение?) жизни в других может приблизить к пониманию, а значит и сочувствию.