Соседи или там, где сверкают и звенят трамваи (из раннего)
В двух шагах от станции метро Менделеевская, возле старинной городской усадьбы, с замысловатым вензелем на фронтоне, где на перекрестке дребезжат и сверкают мертвенно-бледным пламенем проезжающие трамваи, притулился невысокий, о пяти этажах панельный дом, выкрашенный ядовитой, неподвластной дождям и снегу желтой краской.
Дом с низкими потолками и небольшими оконными проемами: классическая хрущёвка.
Дом, в любое время суток, перекрываемый двойной тенью от монолита издательства ’’Молодая гвардия’’ и вышеупомянутого старинного особняка, сырой и неуютный, с пропахшими кошачьей, да и не только кошачьей мочой подъездами и тесными, забитыми до отказа всяческим барахлом, балкончиками.
Вот в этом самом доме, на третьем этаже, в однокомнатной квартире он и живет, хотя кто знает, может быть уже и жил.
Он, это Бешенков, Валерий Анатольевич.
Живет он здесь, уже очень давно, с первого дня существования этой самой хрущевки.
На его лестничную клетку выходят двери-близнецы еще двух квартир, в которых проживают давние знакомые Бешенкова. Соседи так сказать…
Хотя, если быть более точным, выходят, конечно, четыре двери, но квартира, скрывающаяся за одной из них, по большей части пустует, да и вообще про нее говорить лишний раз не рекомендуется.
В квартире этой, скрытой от посторонних глаз обыкновенной, выкрашенной суриком дверью, с криво выписанной цифрой 14,изредка происходят встречи стукачей, то бишь сексотов, с представителями наших доблестных органов.
Конечно, в это можно было бы и не верить, но даже управдом товарищ Бурундуков, попытавшийся приватизировать эту, по всем бумагам якобы пустующую жилплощадь и то обломал зубы, а уж это поверьте, случай из ряда вон выходящий.
Большего пройдохи, чем управдом Бурундуков, в первопрестольной пожалуй и не сыскать.
Ну да пес с ней, с четырнадцатой квартирой. Чем меньше о ней говорить, тем лучше.
По крайней мере ни Бешенков, ни его соседи, на трезвую голову стараются о ней даже и не вспоминать.
Ну, так вот, по соседству с Бешенковым, Валерием Анатольевичем, в двух соседних квартирах, проживают его давние знакомые, дорогие соседи, ненавидящие друг друга смертной ненавистью.
Справа от Валерия Анатольевича, проживает старый коммунист, гордо щеголяющий в любое время года и суток значком, ‘’ Почетный чекист’.
Ходят слухи, что перед сном, он пристегивает его к лацкану застиранной пижамы.
Селянин, Сергей Иванович, именно так звали этого старого большевика.
В подъезде утверждают, что занудством своим, загнал он супружницу, костлявую долговязую женщину в могилу раньше положенного срока.
Так это или не так, но сейчас, будучи вдовцом, все свободное свое время, проводит в боях местного значения с бабками, отдыхающими на скамеечках возле подъезда. А так же с работниками Жэк, бродячими котами и бездомными собаками, ну и конечно с соседом слева, Соломоном Ефимовичем Резником.
Соломон Ефимович, так же как и Селянин, вдовец со стажем, но сука противная, все никак не успокоится: работает гад.
А именно играет на скрипке перед сеансами, в фойе кинотеатра ‘’Орел’’ и, пользуясь своим служебным положением, совершенно бесплатно , смотрит кинофильмы, транслируемые в стенах родного заведения. Подобная халява, раздражала правдолюба Селянина, даже больше, чем национальность старого музыканта.
Во времена застоя, как стало, принято называть последние годы правления бровастого вождя, в квартиру заслуженного чекиста зачастили юные тимуровцы и тимуровки: мыли ему полы, бегали в соседний гастроном за продуктами, и с благоговением внимали рассказам Сергея Ивановича о его боевом, чекистском прошлом.
Селянин, всю свою жизнь прослуживший охранником в доме на Лубянке и не покидавший Москву ни разу, с того времени, как появился в ней деревенским парнем с кривоватыми ногами, обутыми в разбитые сапоги с чужой ноги.
Облизывая тонкие, прокуренные губы, щекотал он рослых пионерок подмышками и самозабвенно врал им, про спецзадания за рубежом, в тылу коварного врага.
Юные пионерки смущенно хихикали, краснели, но тем ни менее, высунув от усердия красные язычки, старательно записывали в тетрадочки лживые воспоминания старого вертухая.
А прибитую тимуровцами прямо на дверь фанерную красную звезду, он ежегодно подкрашивал красной, флуоресцентной краской.
Неожиданно грянула непредсказуемая перестройка и выросшие тимуровцы, забыли дорогу к Сергею Ивановичу.
Совершенно неожиданно для всех, они стали захаживать к Резнику, в соседнюю квартиру.
Интеллигентный Соломон Ефимович, набрасывал на свои покатые плечики просторную блузу с мягким галстуком черного шелка и, наканифолив смычок, прикрывая по привычке глаза, играл им что-то по памяти, грустное и заунывное.
А потом, расставив на кухонном столе, покрытом изрезанной, прожженной во многих местах клеенкой, разномастные чашки и кружки, поил их жидким чаем и со слезой в голосе рассказывал про все ужасы Сталинского Гулага.
К лагерям, Резник имел самое минимальное отношение.
Проведя в конце сороковых годов, в стенах Бутырского замка чуть больше месяца и неожиданно для всех, будучи выпущенным под подписку о не выезде, он проникся к себе необычайным уважением и, как только в воздухе повеяло свободами, совершенно необоснованно причислил себя к жертвам Сталинских репрессий.
Балконы Соломона Ефимовича и Сергея Ивановича, выходили на одну сторону с балконом Бешенкова и с приходом тепла, враги выползали погреть свои старые косточки под редкими лучами полуденного солнышка.
И вот тут – то начинались основные баталии между соседями.
- Ну, что, Христопродавец,
Кричал, с утра уговоривший бутылку дешевого портвейна, заслуженный чекист.
- Живой покуда? Что-то тебя давно не было видно. Я уж думал, что ты, сукин сын, рванул на историческую Родину.
Хотя, что там тебе делать? Кого ты там сможешь обманывать? Русских Иванов в этом Израиле, днем с огнем не найдешь, а братьев своих по крови, ты хрен сможешь облапошить со своей скрипочкой. Кишка тонка. У-у вражина!
И пустая бутылка темного стекла, блеснув, перелетала через голову молчаливого Бешенкова и, не долетев до балкона музыканта пару метров, с громким звоном лопалась внизу, на бетонной отмостке.
- Ну, посмотрите, товарищ Бешенков!
В праведном гневе взывал Соломон Ефимович.
- Что вытворяет этот старый антисемит? Эта гнусная шавка Сталинского режима. Швыряет в меня, в жертву Гулага бутылками, совершенно не думая о том, что нас и так осталось совсем мало. В живых мало…
И с опаской высунув как можно дальше с балкона свою покрытую жестким, седым завитком голову, язвительно кричал .
- Между прочим, на мою историческую Родину, мне ехать совсем близко. В отличие от вас, Сергей Иванович, я родился не в колхозе ‘’Большое дышло’’, а на Цветном и являюсь москвичом аж в третьем поколении. Вот так – то!
После чего победно хлопнув застекленной балконной дверью, уходил в свою квартиру.
Поплывший после бутылки портвейна ветеран ЧК, еще долго матерился на балконе, но постепенно успокаивался и, привалившись заросшей грудью к пыльному мешку с вялой, проросшей картошкой, незаметно засыпал, пуская клейкую слюну и мирно похрапывая.
А такой же, как и они, старый, и никому не нужный мухомор, Бешенков, Валерий Анатольевич, натягивал на лохматые ноги линялое трико и, накинув на плечи пиджак с оторванной подкладкой, выходил из подъезда и, прихрамывая, направлялся к кованой ограде старинного особняка.
Он садился на истертую, прохладную гранитную его ступень и с тоской поднимал голову вверх и долго, не мигая, смотрел на лепной герб, летящий среди голубого неба в кляксах белых облаков.
Герб, где на овальном щите, под шлемом украшенном перьями, красуется буква Б, заглавная буква его фамилии.