В комнате - тёплый полумрак. Слышно, как тикают часы. На круглом, тёмного дерева столе – стеклянные бокалы с ручкой, в них – остывающий красный чай. Кен – немолодой уже человек, с глубокими морщинами у рта (их видно из-под негустых седых усов, переходящих в недлинную бороду) рассматривает внука. Тот сидит напротив, в широком кресле с прямой спинкой, откинувшись на неё. Он одет в белую футболку и светлые джинсы, на столе перед ним лежит телефон с чёрным экраном.
В гостинице сейчас пусто – нет постояльцев. За последний год их и было совсем немного: здесь недалеко граница, за которой идет война.
- «Куда ты собираешься ехать, Айра», - печально спрашивает дед. «Тебе нужно быть здесь, с нами, твой отец должен зарабатывать деньги, а ты – учиться. Зачем тебе уезжать? Что ты будешь делать, кто поможет тебе?»
Внук отводит глаза. Он рассматривает тёмный пол, выложенный разноцветными эмалевыми плитками, поднимает глаза к потолку, видит мелкие червоточины на старых деревянных балках и пыльную паутину на подвесных масляных лампах, которыми давно никто не пользуется. Стекло на них мутное, с узкими длинными трещинами.
- «Я никому не рассказывал свою историю, Айра. Я ношу это в себе всю свою жизнь. Но сейчас время рассказать, потому что ты решил уйти из дома. Ты сейчас думаешь, что ничто тебя не держит. Ты хочешь быть скитальцем на земле, потому что думаешь, в этом – свобода. А я говорю тебе: эти стены дают тебе силу и быть в изгнании – это наказание большее, чем снести можно...
Я был старшим из детей, должен был помогать родителям, спрашивали с меня, как со взрослого. Я думаю, у меня не было детства. Мне всегда казалось, что родители любят младшего брата больше. Да, я ещё слышал от других, что отец мне неродной, поэтому так относился ко мне, всё время наблюдал за мной и на то, что я плохо сделал, мне указывал...
Когда я вырос, меня поселили в шалаше у поля, принадлежавшего нашей семье. Целыми днями я или рыхлил землю, или сеял, или поливал, или выпалывал сорняки, или собирал плоды... Ну а младший брат, когда подрос, стал смотреть за овцами и коровами. Утром он выгонял их на пастбище и спал под деревом до обеда, потом играл на самодельной дудке и пел свои песни. А я так уставал, что мне не хотелось петь. Я сам готовил свой ужин, рано ложился спать. А ему ужин готовила мать.
Сначала мне было брата жаль, потому что ему приходилось убивать животных. Я не мог спокойно смотреть, как они падают с перерезанным горлом, захлёбываются в крови, перебирают ногами и пытаются встать, и снова падают... Но он это делал, это была его работа. Мы все ели мясо. Вкусное жареное мясо, с которого жир капал на угли...
Но потом мне стали мерещиться умирающие животные, со слезами на закрывающихся глазах и я не смог больше есть мясо. Я стал злиться на брата и однажды сказал: «пойдем, выйдем в поле, я хочу тебе что-то показать...».
Когда мы оказались далеко от дома и одни, я взял камень и ударил брата, но он оказался сильнее меня. Он не упал, а схватил меня за руки и уговаривал помириться. Я, кажется, согласился, но едва освободился, со всей силы толкнул брата и тот ударился о землю. Я смотрел, как он пытался подняться. Но не смог, умер...
Я не знал, что делать, я всё еще был зол на брата. Хотел просто уйти и спрятаться. Но был свидетель. Меня обвинили в убийстве. На лоб поставили знак, чтобы все знали, что я - убийца. Вот, здесь этот шрам, я сам вытравил клеймо кислотой и чуть не потерял глаза...
Мне пришлось уйти из родного дома, и никто не хотел меня принять, все отвернулись от меня, я стал изгоем. Когда, наконец, оказался здесь, в Турции, стал работать за еду на рынке, ночевал на улице. Старался очень всем угодить, был сильным, таскал тюки с товаром. Потом наняли меня охранником в одну лавку, там я спал на полу, но под крышей, уже как человек, а не как собака...
Потом я подружился с хозяином лавки, с Умутом из Авсаллара, он тогда открыл ещё один магазин, торговал кожаными куртками - тогда очень много их покупали... Я стал его партнером, работал бесплатно, а когда выплатил оговоренную сумму, стал совладельцем его магазина, появились свободные деньги. Тогда я женился и построил нашу гостиницу. С тех пор я сам живу здесь, и твой отец жил здесь, пока не вырос. Когда он женился, я построил ему дом рядом с этим, потому что мы должны быть вместе: он мой сын, ты – мой внук, и твои дети должны жить рядом с нами, потому что так – правильно...»
Кен замолчал, ожидая ответа. Айра вынул наушник и сказал: «Прости дед, такси подъехало, положи мне денег на карточку, а я позвоню тебе вечером».
Он встал, взял одной рукой телефон со стола, второй подхватил ветровку со спинки кресла. Дорожная сумка стояла возле двери.
Кен медленно оглядел опустевшую комнату. Вдоль стен – низкие диванчики, накрытые мягкими ковриками. Когда-то он мечтал о таких, когда спал на твердом полу в лавке... В углу комнаты – камин. Им редко пользуются, но рядом сложены аккуратной горкой дрова. На каминной полке расставлена давно нечищеная медная посуда: кувшин с узким горлом, плоское блюдо с чеканкой, лампа с разноцветными стёклами. Кен взял со стола бокал. Выпил холодный горький чай быстрыми глотками и бросил бокал в камин.