Совершив с прославленным писателем путешествие от Петербурга до Москвы, а потом по Волге до Каспийского моря и Кавказа, познакомившись с его взглядом на русскую историю, нам осталось узнать, что он думал о России как таковой, о русском народе.
Окончание. Начало см.: «Русский мир.ru» №9 и 10 за 2023 год.
Конечно, он не ставил перед собой такой цели: изучить русский народ, да и общаться с «народом» ему особенно не доводилось, хотя «мужиков» он встречал. Более того, для зимнего путешествия Дюма прикупил себе и своим спутникам народную одежду: «пальто из овчины, какие носят богатые мужики», меховые сапоги, а также овчинные шапки, придававшие им, по его словам, такой забавный вид, что они сами «чуть не лопнули со смеху».
«ВСЕОБЩИЙ ЗАКОН ЗАБРОШЕННОСТИ» И «РУССКИЕ ПРИЗРАКИ»
Несмотря на то, что Россию как таковую Дюма не описывал, по отдельным фразам и словам можно понять настроение писателя. Он даже вывел некий закон, характеризующий нашу страну, – «всеобщий закон заброшенности», отмечая, что «именно безлюдье особенно поражает и более всего удручает в России». Конечно, Россия – огромная страна, не столь густонаселенная, как маленькая Европа, где люди проживают очень компактно. Бесконечные пространства и редкое население, не считая городов, – все это, безусловно, не могло не поражать путешественника.
Что касается русского народа, то тут Дюма не оригинален: деспотичное правление превратило народ в молчаливую массу рабов. «Несчастный народ! Не привычка ли к рабству приучила тебя молчать?» Писателя поразило, что в парке Кушелева-Безбородко люди прогуливались молча, включая детей: «Русские – это даже не привидения, это призраки; сосредоточенно вышагивают они рядом друг с дружкой, на лицах ни радости, ни печали, и ни слова, ни вольного жеста». Конечно, Дюма сравнивает русских с французами, «людьми по природе своей болтливыми». Однако «всеобщая молчаливость» русских людей была следствием вовсе не рабской психологии, а отражала, скорее, специфику культуры поведения в обществе.
В Москве ему довелось побывать на пожаре, и его поразила молчаливая реакция людей на происходящее: «Во Франции бы орали, угрожали, подбадривали, стонали от ужаса, кричали «браво!», аплодировали, визжали. Здесь – ничего подобного, угрюмое молчание, нет, не горестное, а равнодушное молчание». Вероятно, дело было вовсе не в равнодушии, а, скорее, в покорности судьбе и силе рока. Но Дюма приводит «проницательные» слова обер-полицмейстера, якобы сказавшего: «Русский народ не дорос еще до братства». И Дюма восклицает: «Сколько же революций нужно еще этому народу, чтобы он дошел до того, до чего дошли мы?»
Перед нами классический западный взгляд: Россия – ученица Европы, ей предстоит многое усвоить и перенять у передовой Европы. Но простим и это Дюма: для парижан столица Франции всегда была центром Вселенной, и по мере удаления от Парижа степень «цивилизованности» естественно уменьшалась.
В то же время в Костроме на него произвел впечатление памятник Ивану Сусанину, историю подвига которого он рассказывает. Этот монумент, подчеркивает писатель, есть не что иное, как «еще одно свидетельство благодарности русских человеку из народа, простому крестьянину». Иван Сусанин, вероятно, тоже был не особенно разговорчив с поляками, но это не помешало ему совершить настоящий гражданский подвиг. Можно сделать вывод, что на страницах очерков Дюма читателя ждет немало подобных противоречий: с одной стороны, штампы и стереотипы, которые писатель транслирует как француз и как автор, пишущий для французского читателя, с другой – его искреннее удивление и порой восхищение страной и ее жителями, которое не могла скрыть даже его обычная ирония.
«НА ЧАЕК С ВАШЕЙ МИЛОСТИ!»
Русский народ в глазах Дюма не только несчастный и покорный. Он не стремится зарабатывать, и это еще одно из расхожих мнений о «восточной лени». А Россия для европейцев – это восточная страна. Отличительная черта русских, сообщает читателю Дюма, просить чаевые по поводу и без повода: «Русское предание гласит, что едва Бог создал славянина, как тот повернулся к Всевышнему и протянул руку: «На чаек с Вашей милости!» Выражение «на чай» – одно из слов-маркеров, которым Дюма обозначает русский народ. Где Дюма услышал такое предание, он не поясняет, да это и неважно: писатель волен и приукрасить. Хотя он сам на страницах своих очерков отмечал, что обычные русские люди, которых он встречал на своем пути, не то что не просили чаевые, а не брали с гостя никаких денег за оказанные услуги, считая это долгом гостеприимства.
Как уже отмечалось, у Дюма было мало опыта общения с «народом», но во время путешествия по Кавказу он мог видеть «народ» в лице приставленного к нему в качестве слуги унтер-офицера по имени Тимофей. Дюма его описывает так: «Внешне этот Тимофей был странное создание: на первый взгляд он казался толстым мужиком лет пятидесяти. Но вечером на станции, когда снял с себя две или три шинели и тулуп, когда развязал свой башлык и обнажил голову, он оказался тощим как скелет и более двадцати шести – двадцати восьми лет ему никак нельзя было дать. В интеллектуальном отношении это был сущий идиот, который, вместо того чтобы помогать, был в тягость на протяжении всей дороги из-за своей лени и бестолковости».
Но, может быть, писателю пришлись по душе русские народные обычаи, танцы или песни? Вовсе нет. Русская пляска произвела на него «глубоко грустное впечатление», напомнив ему «похоронные танцы, которые совершали греки на кладбищах». Не понравились и русские песни. Как-то он остановился у «какого-то грязного двора», чтобы поглядеть, как русские девушки готовят квашеную капусту и напевают заунывную песню. «Таких мелодий в России много, и они очень хорошо передают ту безмолвную меланхолию, о которой я говорил и которая сопутствует русскому среди его развлечений», – замечает писатель.
Что касается особенностей русского быта, то для Дюма, как и для многих других иностранных путешественников, главной проблемой являлось отсутствие в России кроватей, причем не только на постоялых дворах или в крестьянских избах, но даже в богатых домах и гостиницах. Жалобы на отсутствие кроватей постоянно встречаются на страницах путевых очерков Дюма, который убежден: «люди славянской расы постели не придают значения» и спят где придется.
РУССКОЕ ДВОРЯНСТВО И ЦИВИЛИЗАТОРСКАЯ МИССИЯ ФРАНЦИИ
Но если народ несчастен и забит, что отражается даже в его песнях и танцах, то какова русская элита, аристократы? Они – совсем другое дело, ведь они образованны, на них оказывает влияние французская культура – и именно это их спасает, по мнению Дюма. Он глубоко верит в цивилизаторскую миссию Франции, которая не знает границ и способна приникнуть даже на берега Каспийского моря. Вот как он описывает ужин в Астрахани: «Господин Струве (губернатор Астрахани. – Прим. авт.), имеющий французского повара, не только соорудил для нас великолепный обед, но еще сумел собрать у себя дюжину гостей, в обществе которых, окажись при закрытых дверях, мы не могли бы даже предположить, что находимся в тысяче лье от Франции. Просто невероятно, каково влияние нашей цивилизации, нашей литературы, нашего искусства, наших мод на весь остальной мир!.. И подумать только, что, открыв окно гостиной, ты можешь протянуть руку и коснуться Каспийского моря…»
Аналогичное удивление Дюма испытал в Тифлисе. Столица Грузии его удивила, но отнюдь не своим восточным колоритом: «Когда я ехал в Тифлис, признаюсь, мне представлялось, что я еду в страну полудикую, типа вроде Нухи или Баку, только большего масштаба. Я ошибался. Благодаря французской колонии, состоящей большей частью из парижских швеек и модисток, грузинские дамы могут следовать с опозданием лишь в две недели модам Итальянского Театра и Больших Бульваров». Как видим, Дюма убежден, что Франция спасла и Грузию, приобщив тбилисское общество к благам цивилизации. Упомянуть о деятельности князя Михаила Семеновича Воронцова, который в 1844–1855 годах был наместником на Кавказе и благодаря стараниям которого Тбилиси превратился в современный европейский город, писатель, видимо, не счел нужным.
Особенно Дюма поразили русские светские дамы, которые, на его взгляд, были гораздо образованнее, нежели русские мужчины. И это общее мнение иностранцев. Он писал: «Вообще в России – и это может на первый взгляд показаться странным – женщины более образованны, начитанны и лучше говорят по-французски, чем мужчины, потому что они совершенно не занимаются ни делами, ни политикой, располагают своим временем и, превосходно зная французский язык, читают почти все, что публикуется во Франции <…> Судя по платьям, по книгам, которые они читают, по спектаклям, по музыке, женщины здесь отстают от Франции не более чем на месяц-два…»
ХОЗЯЙСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ
О хозяйственной жизни России Дюма мог судить разве что по имению Нарышкина в Елпатьеве, в котором обрабатывалась только четверть земель: «Итак, восемьдесят тысяч десятин невозделанной земли, производящей только сено. А сколько платят за сено? Две копейки за дюжину вязанок, меньше двух су!»
У русских аристократов, по мнению Дюма, либо не было хозяйственной жилки, либо они совершенно не считали деньги. Нарышкин, по его словам, вообще не знал, сколько земель ему принадлежало и каковы были его доходы. Он имел один из лучших в России табунов орловских рысаков, на содержание которого уходили огромные деньги, но при этом сам, по словам Дюма, «пользовался коляской или квадригой, запряженной наемными лошадьми, которые стоили ему пятьдесят франков в день» (рациональный Дюма в целом очень дотошен в подсчетах и постоянно высчитывает или упущенную выгоду, или масштабы коррупции и казнокрадства. – Прим. авт.). Описывая свой визит в имение Нарышкина, он отмечает: «Нарышкин, потомок старых бояр, умел окружить себя роскошью, но также мог не обращать на эту роскошь никакого внимания. Он даже не знал, имеются ли в Елпатьеве кровати», поскольку был там два раза за всю жизнь. В результате для обустройства имения накупили необходимых вещей на семь тысяч франков, и только для того, чтобы гости комфортно провели там всего несколько дней – такая расточительность Дюма поражала! «Понятно, что никакое русское богатство, как бы оно ни было значительно, не может выдержать подобного образа жизни, тем более если всем ведает управляющий, да еще не один, а два», который, естественно, нещадно обворовывает хозяина.
«Россия может прокормить в шестьдесят или восемьдесят раз больше людей, чем ее населяют», – отмечает Дюма, но спасти ее, по его мнению, может только заграница: «Россия останется ненаселенной и непригодной к обитанию до тех пор, пока будет существовать закон, запрещающий иностранцам владеть землей». Относительно отмены крепостного права – а мы помним, что Дюма хотел посетить Россию в этот исторический момент, – он отмечал: «Что касается закона об отмене рабства <…> то понадобится, по крайней мере, пятьдесят лет, прежде чем почувствуются первые его плоды».
РУССКИЕ ПОВАРА И КУЛЬТ СТЕРЛЯДИ
Путешествие Александра Дюма по России – это еще и гастрономический вояж, ведь людям всегда интересно, какова кухня других народов, и описаний блюд русской, а еще грузинской кухни на страницах его путевых заметок предостаточно. Французы, считающие себя утонченными гурманами, с предубеждением относились к вкусовым пристрастиям русских, и Дюма тут не исключение.
Не понравились ему и русские повара, хотя повар Нарышкиных, по его мнению, был лучше, чем повар Кушелевых-Безбородко, и даже приготовил ему завтрак, который оказался вкуснее, чем можно было ожидать от русского повара. Дюма так отзывался о русских поварах: «Этот повар хотя и был лучше, чем у Кушелева, тем не менее оставался русским поваром, то есть человеком с предрассудками. Правда, его неприязнь к французской кухне поддерживалась Нарышкиным, который, как старинный боярин, предпочитал кухню Ивана Грозного или, если хотите, грозную кухню Ивана». Но все-таки одно блюдо Дюма понравилось: отварная холодная севрюга с хреном. Писатель так и записал: «Если я когда-нибудь обзаведусь поваром, это будет единственное блюдо, которое я разрешу ему позаимствовать из русской кухни».
А вот такой деликатес, как осетровая икра, Дюма не впечатлил: «Для нас приготовили икру, добытую из самого большого осетра: он тянул на триста, а может быть, на четыреста килограммов; его икра заполнила восемь бочонков по десять фунтов каждый. Половина икры была засолена; остальное предназначалось для употребления в свежем виде <…> Бочонки с засоленной икрой доехали до Франции, где, в свою очередь, нашли такое же употребление, но были приняты с меньшим восторгом, чем в Кизляре, Дербенте и Баку». В целом же Дюма делает такой вывод: «Есть две вещи, ради которых даже самый скупой русский готов на любые безумства, – икра и цыганки». Правда, на него самого цыганки не произвели должного впечатления, поэтому, говоря об особенностях Москвы, он, по его собственным словам, забыл про цыганок напрочь.
Его поразил настоящий «культ стерляди» в России. Это даже «не осмысленная вера, а фетишизм», – писал Дюма. Своей ухой из стерляди славится московский ресторан «Троица». Кстати, об этом ресторане иностранные путешественники упоминают неоднократно.
Читатели помнят, что на страницах своего романа «Граф Монте-Кристо» Дюма описывал обед, на котором подавалась в том числе стерлядь, привезенная в бочке с берегов Волги. Писатель устами своего героя говорил: «Эти рыбы, которые на самом деле, может быть, и хуже, чем окунь или лосось, покажутся вам сейчас восхитительными – и все потому, что вам казалось невозможным их достать, а между тем вот они». А вот как он описывает эту рыбу, попробовав ее в России: «Мясо у стерляди желтое, мягкое, почти безвкусное, и его приправляют слабыми пряностями под предлогом того, чтобы не заглушить ее первоначальный вкус, на самом же деле потому, что русские повара, люди без всякого воображения и – что еще хуже – без органа вкуса, не умели найти для нее подходящий соус».
ЗАСТОЛЬЯ НА ДАЧЕ ПАНАЕВЫХ
А вот если почитать воспоминания Авдотьи Яковлевны Панаевой, то складывается совсем иное впечатление об отношении писателя к русской кухне. Впервые на дачу к супругам Панаевым Дюма приехал, по словам Авдотьи Яковлевны, спонтанно (писатель и переводчик Дмитрий Васильевич Григорович, который и познакомил Дюма с Некрасовым и Панаевыми, с этой версией А.Я. Панаевой не согласен и в своих «Литературных воспоминаниях» сообщает, что никогда без предупреждения Дюма не привозил. – Прим. авт.), когда его не ждали, и был таким голодным, что с большим аппетитом съел все, что было в доме: «Дюма съел даже полную тарелку простокваши и восторгался ею» (хотя Дюма пишет, что до этого в Петергофе они плотно позавтракали в ресторане «Самсон», открытом в 1839 году. – Прим. авт.). От обеда писатель тоже был в восторге: «За обедом Дюма опять ел с большим аппетитом и все расхваливал, а от курника (пирог с яйцами и цыплятами) пришел в такое восхищение, что велел своему секретарю записать название пирога и способ его приготовления». Дюма так понравилось гостить, что через три дня он приехал снова, заявив, что он решил у Панаевых заночевать. Если писателю очень нравилось на даче Панаевых, то Авдотья Яковлевна была совсем другого мнения: «Дюма был для меня кошмаром в продолжение своего пребывания в Петербурге, потому что часто навещал нас, уверяя, что отдыхает у нас на даче». По ее словам, однажды она решила накормить писателя таким обедом, который бы, по крайней мере, на неделю избавил бы ее от его посещений: «Я накормила его щами (сам Дюма о щах отзывался так: «Это похлебка с капустой, менее вкусная, чем та, которую наш фермер посылает своим батракам на обед». Этимология слова «щи» показалась ему китайской. – Прим. авт.), пирогом с кашей и рыбой, поросенком с хреном, утками, свежепросольными огурцами, жареными грибами и сладким слоеным пирогом с вареньем и упрашивала поесть побольше. Дюма обрадовал меня, говоря после обеда, что у него сильная жажда, и выпил много сельтерской воды с коньяком. Но напрасно я надеялась: через три дня Дюма явился как ни в чем не бывало <…> Дюма съедал по две тарелки ботвиньи со свежепросольной рыбой. Я думаю, что желудок Дюма мог бы переварить мухоморы». Кстати, Григорович очень хлопотал, чтобы Панаевы устроили Дюма «официальный обед», пригласив на него литераторов, и уговаривал Авдотью Яковлевну: «Он, голубушка, когда будет писать о своем путешествии по России, посмотрите, как вас расхвалит». Обед состоялся, но Панаевых Дюма не расхвалил. Более того, Дюма весьма своеобразно «отблагодарил» литераторов за радушный прием: рассказал французским читателям о стихотворении Некрасова «Княгиня» (переведенном Д.В. Григоровичем), из-за которого на дачу к Панаевым явились соотечественники Дюма требовать у Некрасова сатисфакции. Речь шла о графине А.К. Воронцовой-Дашковой, которая после смерти мужа вторично вышла замуж в Париже, а в 1856 году умерла, и об этой смерти ходило много слухов. Некрасов якобы задел ее мужа в этом стихотворении, и тот приехал в Петербург требовать удовлетворения. Дуэль удалось предотвратить...
Оказавшись в Грузии, Дюма, конечно, не мог не рассказать своим читателям о знаменитом грузинском застолье: «Если в Тифлисе знают о парижских корсетах, то сомневаюсь, чтобы в Париже знали, что такое обед в Тифлисе <…> разумеется, грузинский обед». Не только французские, но и русские читатели, уверена, получали и получают огромное удовольствие от чтения страниц, посвященных описанию грузинского обеда. А мы же на этом завершим повествование о невероятном путешествии Александра Дюма по России.
В марте 1859 года через Черное и Средиземное моря он прибыл в Марсель.
РАЗВЕСИСТАЯ КЛЮКВА
Какова была судьба произведений Дюма о России? Как уже отмечалось, путевые заметки писатель каждую неделю публиковал в своем журнале «Монте-Кристо». Публикация 43 очерков была завершена в апреле 1859-го. В том же году под названием «Впечатления о путешествии по России» книга была опубликована в Саксонии, в следующем году под заголовком «От Парижа до Астрахани» была издана в Бельгии, а вот в родной Франции работа была запрещена к публикации. Почему? Вероятно, по причинам политического характера: по окончании Крымской войны ожидаемого русско-французского сближения не произошло из-за польского вопроса, остававшегося острым в начале 1860-х годов. Только в 1865 году книга «Путевые впечатления. В России» была опубликована в Париже в четырех томах. Это издание было дополнено весьма объемными «Письмами о крепостном праве в России». «Путевые впечатления» были переведены на испанский, итальянский, немецкий языки, опубликованы в США. В России полное научное издание книги А. Дюма состоялось в 1991 году. Работа была опубликована в трех томах с подробными комментариями. О второй части путешествия, трех месяцах, проведенных на Кавказе, Дюма написал книгу «Кавказ», которая в трех томах вышла в Париже в апреле 1859 года, а в 1861 году в сокращенном виде была опубликована на русском языке в Тифлисе в переводе П.Н. Роборовского. Второе издание книги увидело свет в столице Грузии в 1988 году.
Но у нас остался еще один вопрос: сиживал ли писатель в тени развесистой клюквы и писал ли он об этом в своих записках о России? Конечно, в книге Дюма присутствуют разные неточности, но вот выражение «развесистая клюква» Александр Дюма не употреблял. Оно появилось на рубеже XIX–XX веков как устная шутка, высмеивающая нелепые представления иностранцев о России. В передовице «Московских ведомостей» от 16 ноября 1871 года цитировалась статья о Москве, опубликованная в популярном парижском еженедельнике L’Illustration. Там «самым древним из религиозных памятников, построенных в ограде Кремля», был назван не завершенный к тому времени храм Христа Спасителя, никакого отношения к Кремлю не имевший. Редактор «Московских ведомостей» Михаил Никифорович Катков не упустил случая съязвить: «Пахнуло на нас теми блаженными временами, когда французский турист рассказывал, как он в России сидел à l’ombred’uneklukva…» (под сенью клюквы).
* * *
Итак, перед нами удивительные метаморфозы мифотворчества. Александр Дюма остался в памяти как автор блестящих исторических романов, в которых весьма вольно трактовал исторические события и в определенной степени мифологизировал французскую историю. А сам писатель, оказавшись в России, порой воспроизводил те мифы и стереотипы о нашей стране, которые уже сформировались в коллективном сознании его соотечественников. Но что самое удивительное, создатель и транслятор мифов, Александр Дюма и сам стал героем мифа о «развесистой клюкве».
А если говорить серьезно, то взгляд на Россию Александра Дюма – это, безусловно, взгляд француза, более того, парижанина, то есть взгляд слегка высокомерный и ироничный. Но он вовсе не злой, особенно если сравнивать путевые записки Дюма с тем, что обычно писали до него. Да, он тоже был во власти стереотипов, сообщал о деспотизме, несчастном и покорном народе, но вовсе не описывал увиденное в мрачных тонах. Дюма писал о начальном этапе развития русской культуры, литературы, но он очень высоко ценил гений Пушкина, Лермонтова и Некрасова. Более того, Дюма в России много работал и с помощью Григоровича переводил, в том числе и оду Пушкина «Вольность», «Героя нашего времени» и стихотворения Лермонтова, «Ледяной дом» Ивана Лажечникова, повести Александра Бестужева-Марлинского. По возвращении в Париж он издал эти переводы, некоторые из них вошли в выпущенную им антологию русской литературы начала XIX столетия.
Россия в описании Дюма – страна привлекательная, манящая, загадочная и экзотичная. Поэтому его рассказы о России превзошли по популярности приключения Монте-Кристо. Как отмечал известный французский писатель Андре Моруа, Дюма «так увлекательно рассказывал, с таким пылом и такой убежденностью, что все верили, и прежде других – сам рассказчик». Безусловно, поистине царский прием, стремление во всем угодить гостю (пусть и с тщательным приглядом за ним) превратили его путешествие в настоящий праздник. В своих заметках он признавался: «Дабы не удивлялись тому, что я все время повторяю одно и то же, скажу, что это моя единственная возможность доказать свою признательность людям, которые сделали мое путешествие по России одним из лучших путешествий за всю мою жизнь».
А нам, читателям, как русским, так и европейским, Дюма подарил, на мой взгляд, одну из интереснейших и доброжелательных книг о России. Без всякой «развесистой клюквы».
