Кабан купил горящий тур в Турцию. Настолько горячий, что жег руки и слепил глаза.
Нестерпимо сладостна была мысль, что уже через двое суток он уже будет греть волосатый пузик на солнышке и поливать его бесплатным пивом. А эти тут будут вкалывать с восьми и до бесконечности. Он так долго мечтал об этом, он заслужил.
А сегодня он пока еще на работе. Управляет замечательным зверем — мерином, черным и гладким, как дикий мустанг, с дрожащей трепетно на солнце кожей. Дед его только-только купил, и сейчас объезжает. Кабан, как опытный водитель и наглый карьерист, в этом процессе активно участвует.
С утра Кабан экспрессивно вспоминал каждые пять минут, что завтра ему на юга, а все мы ему завидовали самой черной завистью. Но, по мере заката, его влажные мечты все более подсыхали. Дед все не ехал и не ехал домой, погрязнув в делах, а у Кабанчика в 5.25 утра самолет. Кабанчик успевал, но грустнел от того, что не успеет выспаться и насмотреться на свою ослепительную путевку. И опять же, в дьюти-фри хотелось зайти устало, но вальяжно, преисполненным до краев чувством собственного достоинства. А не вкатиться всклокоченным потным существом с зажатым в зубах паспортом и ремнем, нечленораздельно мыча то ли гимн, то ли обсценную лексику.
Наконец, этот час, хоть и откровенно поздновато, но настал. Счастливый обладатель законного отпуска по приезду к месту постоянного обитания Деда, выскочил из-за руля и поскакал провожать, дабы получить ЦУ, уточнить сроки возвращения и прочие технические нюансы.
По возвращении на улицу его ждали внезапно погрустневшие собратья-охранники(они, оказывается, тоже мечтали о доме и теплых женках) и зубодробительный (фак)факт — мерс, гадина буржуйская, захлопнулся. Самоизолировался.
Дело в том, что в этой чудо-технике был применен впервые в мировой истории охранный финт — пластиковая карточка, уж не помню с чем. То ли связь с иммобилайзером, то ли связь с электронным ключом. Защита от угона называется. Машина заводится с ключа только при наличии этой фиговины в пределах двух метров. К примеру, нехорошие люди хозяина из Мерса выкинули, ключи отобрали, поехали(обычнейшая ситуация в те дни), а он не едет — карточка-то у хозяина в кармане.
Короче, Кабан вышел, ключи по въевшейся привычке взял, а на карточку еще такая полезная функция не выработалась. Авто, дрянь такая, захлопнулось. Все.
Что необходимо делать в таких случаях? Правильно, танцевать танец с бубном. Чем активней и эмоциональнее это делать, тем больше шансов, что немецкий бог машин смилуется и распахнет все свои двери раскаявшемуся славянскому грешнику. Но, похоже, тот бог еще помнил, кому обязан своим сокрушительным ударом по мечтам о тысячелетнем рейхе, и открываться, пусть и артистичному, с харизмой, белобрысому потомку Садко Буслаевича, напрочь отказывался. Не помогало ничего — ни уговоры, ни обещания влить в него премиального бенза. Ни угрозы отправить на разборку. Ни дуновение в замочные скважины, ни пинки по покрышкам, ни заглядывание в выхлопную трубу. Хотя, если бы мне туда заглянули, даже бы я снизошел (это иносказательная метафора о моей врожденной деликатности и эмпатии, а не то, что вы подумали).
Не помогало ничего. Новые технологии были строги и беспощадны к ослушникам инструкций, и сохраняли презрительное молчание.
Кабан и еще трое русских парней мрачно стояли у наглухо замершей немецкой техники в ночи. Прям как в 1943м.
Отпуск медленно, но верно накрывался тазом с медной оболочкой приблизительно в 500 микрометров.
Кабан сбегал наверх, доложил Деду ситуацию. Дед, в идеально сидящем на его гигантской фигуре шлафроке, некоторое время молча смотрел на своего водителя. Далее в нескольких емких фразах обрисовал, что Кабан просто неисправимый гений, и что Дед никогда не сомневался в его умственных способностях. После чего коротко произнес:
— Открывайте. — И ушел в глубину квартиры, как большая грозовая туча. Ясно было, что самая гроза наступит утром.
Кабан на подгибающихся и одновременно дрожащих ногах сбежал вниз, едва сдерживая клокотавшие в горле гнев и рыдания.
— Надо звать Прапора, — произнес один из русских, рассмотрев в темноте ватные колени, по всей видимости, бывшего водителя.
Допускаю, что картинка с разговорами из 43ого воспроизводилась достаточно точно спустя ровно шестьдесят лет спустя.
Очень верное решение, с надеждой подумал Кабан. Именно Прапор был тем самым мастером-автомехаником, кто вполне успешно лечил все их прошлые немецкие авто.
Кто-то помчался на родной и безотказной девятке за волшебником, и вот он уже тут, во дворе. Отчетливо покачивающийся и разговорчивый, амбре десятилетнего коньяка заполонило свежую атмосферу двора. А всего-то начинался четверг.
Повел себя странно. Потребовал молоток, отвертку побольше и литр пива. Парни ничего из вышеперечисленного не дали, но насторожились. Худшие ожидания на глазах оживали и становились явью.
— Нет, так открывай, — сказали они и напряглись.
— Можно попробовать вскрыть, но покрышки пойдут на взрыв, — авторитетно заявил он после некоторых безуспешных манипуляций и закурил, — буржуины спецом гадят, ага.
— Погоди, ты же мастер? — парировали пацаны.
— Ага, по внутреннему миру — двигатель, коробка и подвесное устройство. Но не по сигнализациям и электронной системе охраны, — отрыгнулся Прапор, — говорю же, могу вскрыть, монтажка при мне, ага. Только этот фашист не заведется потом. И покрышки пойдут на взрыв, — мстительно произнес он.
У Прапора дед воевал, как-то сразу поняли все.
— Надо звать мастеров по угону.
Казалось бы, бессмысленное занятие. Но чудеса происходят, если рядом с тобой правильные люди и пацаны с понятием. Нашелся телефончик с номерами, и через человечка нашли человечка, который знает человечка, у которого в хороших знакомых есть человечек, который тесно контактирует с нужным человечком, который может помочь решить подобную проблемку за небольшую, чисто символичную плату.
Между тем третий час ночи, у Кабана изжога и невнятные стенания из перекошенного страданием рта.
Еще через сорок минут спец по угону стоял во дворе. Подтянутый, сухощавый и полупрозрачный в летней ночи. С небольшим чемоданчиком в руках.
— Повезло, — шепнул кто-то, — он должен был на гастролях быть сегодня. А вообще откинулся только в пятницу, и уже в строю. Чудесный человек, не хотел работать в этом проклятом городе, наводненным недоверчивыми к жизни людьми в синих мундирах, но приехал. Сам сказал, из уважения к Деду.
Кабан, наблюдая за чудо-мастером и корчась в судорогах, уже не знал, кому молиться. Про отпуск он забыл, потому что часа через четыре проснется Дед и, обнаружив закрытую новую машину, Кабана отправит на шашлык и правильно сделает, потому что об этой чертовой пластиковой карточке парнокопытное неоднократно предупреждалось. Да и регистрация на самолет через полтора часа, а дорога до аэропорта займет в лучшем случае два. Это конец концов, отчетливо понимал Кабан. И любые концы здесь можно оттягивать сколь угодно далеко и долго, но плакали его семьсот баксов за путевку, пиво на пляже, а так же премия и репутация опытного водителя. Альцгеймерный Даунито Хромосом с явными признаками благоприобретенной олигофрении, отныне его звание и стаж только такие.
Угонщик подошел к мерсу и ласково наклонил голову, словно здороваясь со зверем, опасным, но до того любимым...
Стало ясно — этот будет возиться, черт его знает сколько. И неизвестно еще, получится ли. А закончится тем, что покрышки взорвутся, а с ними — и кабанье преданное сердце. Прапор — мужик в своем деле авторитетный и фуфло двигать не станет.
И даже не поверил своим ушам, когда замки через семь с половиной секунд мягко щелкнули, приглашая внутрь теплого себя любого постороннего, словно девушка с пониженной социальной ответственностью. Спец тихо проник в машину, по привычке воровато оглянувшись. Что-то внутри маякнуло и еще через четыре секунды мотор ласково заурчал. Фары приветливо подмигнули и осветили Прапора, курящего на скамейке в причудливо изогнутой позе. Тот напряженными и округлыми, словно у кота в лотке, глазами смотрел на колеса...
Из мерина вылез спец, безошибочно протянул карточку Кабану и сказал:
— Не теряйте больше. Могу ее отключить. Но это за отдельную плату.
— А покрышки не взорвутся? - прошептал потрясенный немецкой непоследовательностью Кабан.
— Что? — непонимающе наклонил голову спец.
— Не-не, ничего! Спасибо большое! — забормотал до сих не поверивший в свое счастье Кабан, одной рукой прижимая к пылающей груди ключи и злополучную карту, а другой протягивая купюру в сто баксов, — как договаривались.
— Только из уважения к Деду, — тихо произнес спец, и в ту же секунду растворился в летнем молодом рассвете, словно наваждение.
Кабанчик утверждает, что даже лица его не запомнил. В аэропорт он тогда успел, и на пляже побывал. Привез всем по магнитику и рассказывал, как летал над морем на парашюте и хохотал с высоты птичьего полета.
Большие с виду мальчики, завистливо шмыгая носами, терли магнитики мозолистыми пальцами.
Карточку в мерседесе больше не забывали, потому что прикрепили к ключам. Хотел бы я посмотреть на того, кто осмелился бы у наших мальчиков вырывать ключи из тех самых пальцев...
Но мерс попался гадливый, и еще портил всем настроение — начал глохнуть в самые ненужные моменты жизни. На сервисе, привезенный на эвакуаторе, заводился, а на дороге в неподходящий момент опять глох. Гарантийный отдел целых два раза разводил руками, пока Дед не сказал на третий:
— Либо разберетесь, в чем проблема, либо я его утоплю. Вместе с вами внутри.
Дед шутил, само собой. Просто он редко улыбался, и поэтому ему верили.
Мерина разобрали и досконально рассмотрели изнутри каждую детальку. Суть городского позора оказалась в куске пластмассы, плавающей в баке с бензином. Иногда она забивалась в топливный шланг на выходе и стопорила подачу топлива. Заводской брак, гарантийный случай.
«Шаловливые немецкие ручки!», — с облегчением звучало в автосалоне. «Чурки нерусские, ей-богу!», — вторили им голоса из ремонтной зоны.
И звонко смеялись, потягивая горячий капуччино и ощущая его вкус, словно бы впервые.
А в остальном это было просто чудесное авто.В долгих поездках убаюкивало, аки младенцев, ничего не помогало сдержать здоровый молодой сон.
Как все не убились в нем где-нибудь на трассе на реверсивной полосе(были раньше такие извращения на большой дороге), остается загадкой.
Видимо, присутствие Деда вселяли бодрость и безудержный оптимизм, не иначе.