Из воспоминаний Дмитрия Васильевича Губерти
Лет пятнадцать тому назад (1860-е), летом, в теплый июльский день, я заехал в Голутвин монастырь, где погребены мои родители и близкие родные. На кладбище не было ни души, вокруг царила тишина, нарушаемая лишь щебетаньем птиц в листве берез и лип, осеняющих памятники и кресты тихого монастырского кладбища.
Я сел на цоколь решетки, окружающей родные мне памятники и погрузился в воспоминания о далеком прошлом и о тех близких и дорогих мне людях, которые уже давно покоятся здесь непробудным сном смерти. Мои размышления неожиданно были прерваны подошедшим ко мне древним стариком, в одежде послушника.
"А я ведь знал вашего покойного папеньку, Василия Яковлевича, когда он был еще молодым офицером", - проговорил он глухим старческими голосом, обращаясь ко мне. Я был несказанно рад и вместе с тем удивлен, встретив человека, который мог еще помнить моего отца в пору его молодости.
Я усадил старца возле себя и попросил рассказать всё то, что он помнит о моем отце. Собравшись с мыслями, он начал свой рассказ. "В 1812 году я был дворовым человеком господина Аникеева и состоял при нем камердинером. Жили мы тогда в собственном доме, на Басманной, у Никиты Мученика.
Москва к осени стала пустеть, ожидали нашествия французов, жители всех сословий тронулись из Москвы, и у нас из дому все имущество было вывезено. Барыни уехали, а сам барин, часть прислуги, экипажи и лошади оставались еще в Москве. С семейством вашего папеньки (Василий Яковлевич Губерти) мои господа очень дружны были. Наступило 26 августа, а наш барин знал, что на это число было назначено большое сражение близ Москвы.
В ночь на 27 августа начали проходить войска, и наш барин стал расспрашивать о вашем папеньке Василии Яковлевиче и его братьях Александре Яковлевиче и Якове Яковлевиче, и наконец, ему удалось узнать, что все три брата остались на месте сражения, не то тяжело ранеными, не то убитыми.
Барин тотчас же приказал закладывать лошадей, и мы в трех четвероместных колясках, с доктором, поспешили в Бородино. На рассвете приехали на место сражения, и тут барин обратился к начальству, где ему сказали, что дяденька ваш Александр Яковлевич, находится в полевом лазарете, "а остальных, - сказали нам, - отыскивайте сами, так как всех убитых и раненых подобрать еще не успели".
Отправились мы в лазарет, и нашли там Александра Яковлевича: сидит на походной кровати с подвязанной правой рукой, на которой два пальца оторвало картечью. Слава Богу, хоть этого живым нашли. Потом отправились на поиски остальных двух братьев.
Стали расспрашивать, где были расположены полки Виленский (в 1812 г. отец мой, в чине майора, командовал батальоном в Виленском пехотном полку. Дяди мои, Яков и Александр служили: первый поручиком в Калужском пехотном полку, а второй полковником в лейб-гвардии Семеновском) и Калужский, и когда нам указали, то мы на самом месте боя, после долгих поисков, нашли, среди мертвых тел, вашего дяденьку, Якова Яковлевича.
Очень он был слаб от потери крови. Весь изранен был, однако находился в памяти. Мы его осторожно подняли и перенесли в коляску, экипажи за нами ехали; а потом пошли мы искать вашего папеньку, Василия Яковлевича.
Нашли мы его лежащего в луже крови, без движения, совсем как мертвого. А барин мой, как увидал его, так и вскрикнул: "Вася, Вася! Должно быть, убит!" Тут подошел доктор, пощупал пульс, приложила ухо к груди, и сказал: "слава Богу, жив!"
Папеньку вашего мы бережно подняли, причем он чуть слышно застонал, и положили его в коляску, на приготовленную постель (отец мой был ранен в правую сторону груди пулею, навылет. За участие в Бородинском сражении награжден орденом Св. Владимира 4 ст. с бантом).
Не чаяли мы довезти его живым до Москвы; так и думали, что в дороге скончается; однако, Бог дал, довезли. Приехали мы на Басманную на другие сутки, ночью. Папенька ваш был так слаб, что доктор не решился перенести его в дом и оставил в коляске, укрывши потеплее от ночного холода.
Дня через два скончался ваш дяденька Александр Яковлевич от антонова огня; вся рука у него почернела, и он страшно мучился, пока Богу душу не отдал. В день его смерти пришла бумага о производстве его в генералы, а он уже на столе лежит. Надо было хоронить покойника, но вот беда: священник от Никиты Мученика уехал из Москвы, да и в прочих церквах священников не оказалось.
Вот барин наш и велел нам смотреть, не проедет ли какой батюшка, и как только увидим, то сейчас привести его отпеть умершего. Немного погодя, увидели мы, едет по Басманной, в повозке, священник с семейством. Мы остановили его и упросили совершить обряд над усопшим.
Отпели вашего дяденьку и похоронили в саду, при нашем доме, а сад был большой, тенистый; тут ему после и памятник поставили (впоследствии прах моего дяди, Александра Яковлевича был перенесен на кладбище Покровского монастыря, но памятник еще долго стоял в саду).
Через несколько дней, как только наши раненые, Василий Яковлевич и Яков Яковлевич, немного оправились, мы повезли их в Тверь, где в то время проживала их маменька, а ваша бабушка Анисья Ильинична (рожденная Иноземцева, родная тетка известного в Москве врача Федора Ивановича Иноземцева).
Простой, безыскусственный рассказ о достопамятном для меня событии в жизни отца, услышанный мною вблизи его праха, от очевидца, произвел на меня глубокое впечатление. Живо представился мне образ покойного отца, каким он запечатлелся в моей детской памяти. Вспомнилась счастливая пора детства беззаботного, жизнерадостная; вспомнилось первое детское горе, горе утраты дорогого и близкого человека.
Смерть отца, в 1843 году, была почти внезапна и произошла, как говорили врачи, от открывшийся раны, которая, однако же, не помешала ему прожить до 59-ти лет.
Село Щурово, Рязанской губернии