Литература травмы это рассказ автора о пережитой драме, или о том, что, с его точки зрения, является драмой. Он откровенно рассказывает о последствиях своей беды и её преодолении. Сюжеты таких произведений писатели чаще берут из собственной жизни, реже из наблюдений за окружающими. Здесь меньше вымысла, чем в традиционной художественной литературе.
Тема страданий не нова для российских авторов. Но теперь её раскрывают иначе. Обычно русская классика писала о травме исторической, национальной, например, о войнах или репрессиях, позже – о гибели традиционного села и природы.
Травма персонажа являлась частью национальной травмы. И переживалась им лично, но в то же время со всем обществом или c немалой его частью. Через судьбу одного человека проглядывала судьба его соплеменников, единомышленников. Так произведение обретало глобальное звучание.
Например, “Тихий Дон”. Чем не литература травмы? Людей перемалывает Гражданская война и главный герой, его семья – в числе жертв. Шолохов был участником Гражданской, наблюдал за судьбами земляков, пропустил сквозь сердце боль народа. Даже многим читателям есть что вспомнить над этой книгой – например, из рассказов старших родственников.
Или “Побеждённые” – роман о девушке-дворянке в эпоху красного террора. Героиня становится жертвой доноса, теряет родных и любовь. Написан он Ириной Римской-Корсаковой, внучкой известного композитора, выгнанной из ВУЗа за дворянское происхождение, ставшей женой белого офицера в годы репрессий. Она, её близкие долгое время были под Дамокловым мечом. Чем не литература травмы?
Когда российских классиков обвиняют, что много писали о страданиях и навязывали это народу, путают исток и следствие. Сначала народ переживает очередную катастрофу, потом классики отражают это в текстах.
Но читая книги своих современников, я задалась вопросом:
– Любое ли страдание является травмой, о которой нужно оповещать весь мир? Многие сюжеты выросли из эгоизма современного человека. В своих ошибках он винит окружающих, считает, что ему не додали благ, хнычет в блогах, жалуясь на депрессию.
Дошло до того, что подростки гордятся своими психическими отклонениями, выискивая у себя то биполярное расстройство, то синдром Аспергера. То, о чём стеснялись говорить, выходит в топ. Западная мода перетрясать своё бельё перед публикой дошла до России.
Дожила какая-нибудь тётя до тридцати лет и вдруг делает вывод: всё её проблемы – развод, увольнение, болезни из-за того, что в детсаду сверстник поднял ей подол. Или дядя лет сорока решает, что не сделал карьеру потому, что отец наказывал его ремнём. Такой подход формирует попсовая психология глянцевых журналов и развлекательных сайтов.
Винить во всём “токсичных родителей”, это уже штамп. Хотя перекладывать вину за свои беды на родственников в медицине считается симптомом.
Если травмы нет, её можно создать. Американка Джуэл Шупинг добровольно себя ослепила, потому что считает – она должна быть незрячей. Думаю, когда-нибудь эта дама надиктует мемуары о том, как долго шла к своей “мечте”. А пока раздаёт интервью.
Мало читать о страданиях и отклонениях, нужно испытать их лично – вдохновляет людей литература травмы.
Думаю, подчас авторы делают деньги и славу на переживаниях, которые не стоят выеденного яйца. Есть травмы реальные, но они встречаются не так уж часто. И есть надуманные, когда писатель раздувает из мухи слона.
Мы, с подачи западной литературы, видим проблему в каждой мелочи. Так, некоторые создали книги, где рассказывают о пожизненной борьбе с лишним весом. Все рассуждения крутятся вокруг диет и взвешиваний, что формирует патологическую зацикленность на своём теле. Это выгодно целой индустрии, от фармакологии до косметической хирургии, вытягивающей деньги у дам, недовольных собой.
Популярны книги о соблазнении несовершеннолетних взрослыми, просто потому что щекочут нервы публике. Но я не верю в страдания писательницы, если она на протяжении трёхсот страниц описывает заигрывания озабоченного учителя или родственника – это не переживание, а смакование. Но я читала книги-исповеди женщин из стран радикального ислама, выданных замуж в десять-двенадцать лет, которых в семье избивали, пытались сжечь – вот это трагедии.
Реальными травмами я считаю:
– Пережитое насилие. Описанное просто, без художественных приёмов, как в небольшой книге “Исповедь узницы подземелья”. Её автор Екатерина Мартынова – одна из узниц маньяка Мохова, провела в его бункере 1296 дней.
– Преследование из-за веры или национальности. Есть авторы, которые раскрывают тему Холокоста как его живые свидетели. Одна из них Това Фридман с книгой “Дочь Аушвица”. Раннее детство она провела в концлагере.
– Смерть дорогого человека. Для меня “Рана” Оксаны Васякиной это талантливая литература травмы о потере матери.
– Война, репрессии, изгнание. Книги об этом были и будут. Например, мемуары, подобные “Окаянным дням” Ивана Бунина.
К более или менее надуманным темам литературы травмы я отношу: булимию и анорексию; сексуальные девиации; алкоголизм и наркоманию, аборт, который подаётся как достижение и освобождение. Именно на книге про случайные связи и аборт сделала имя нобелевская лауреатка 2022 года Анни Эрно.
Литература травмы считается средством самоисцеления. Психологи объясняют: так люди выговариваются, облегчают душу. Но кажется, чаще стремятся к славе. Иначе могли бы прорабатывать травмы в личном дневнике, не предлагая толпе свои секреты. Недаром некоторые “страдальцы" не останавливаются на одной книге, а находят повод живописать новые скорби.
Критики бьют тревогу – литература травмы губит интеллектуальное творчество. Становится ненужным писательское воображение, сужается кругозор – автор копается в унизительных мелочах, словно бомж в мусоре. На Западе начали поговаривать об усталости от “литературы травмы”. Но у нас она на пике популярности.