На второй день, снявшись с лагеря, мы двинулись через лес на север. По карте, добытой Майором, мы уверенно шли минуя болота и речные заводи к заветному месту. Туда, где в начале декабря 41-го полегла уйма бойцов как с нашей, так и со стороны фрицев. Нас конкретно интересовало одно место из крупной стычки между 57 моторизованным корпусом немцев и частями нашей 33 армии. По скудной информации, добытой тем же Майором, где-то здесь, на лесном болотистом участке и есть искомое нами место.
Это была моя третья вылазка на коп, причем первая из них на тему войны. Так уж случилось, что наше страйкбольное сообщество в своем увлечении, с легкой руки Саши Майорова, потихоньку меняло русло. И как основатель команды, как ее лидер и, как человек, первым купивший и опробовавший металлоискатель, Майор стал разбавлять страйкбольные трены походами в лес с обозначенными выше приборами.
Нас было четверо. Майор, Миша, Виталя Скелет и я.
У Миши еще имелось командное прозвище, позывной - Генерал. За необузданное желание по пьяни рассказать всем, что его отец натуральный генерал ФСБ. После, конечно, протрезвев, парень отнекивался от своих слов, но как-то приклеилось к нему с тех пор.
Я же позывной на тренах и играх определил себе сам и требовал называть себя Вальд, что по-немецки означало лес. Упорно я хотел убедить остальных и себя в том, что вот такой я необычный, любитель леса с уклоном в какую-то условную немецкую семантику. Сказались юношеские увлечения военной историей и в частности третьим рейхом.
Саша был упорным солдафоном с какими-то военными комплексами. Пройдя в свое время срочку в ВДВ, он, несмотря на свой добрый нрав, отличался прямо-таки командирской настойчивостью и искренним желанием реконструкции сводного военного формирования. Поэтому наши трены, в отличие от тренировок многих других команд, были максимально возможно приближены к реальным условиям. Мы ползали по канавам, подвалам, сидели в болоте, если надо, порой оказывались по уши в грязи, совершенно не жалея далеко не казенное обмундирование и вооружение. И да, конечно цели оправдывали средства, наша команда за счет тактики Майора часто выходила победителем даже в заранее не выгодных условиях. Но издержкой была неплохая такая текучка в составе. Не многие готовы были на такое самопожертвование. В основном составе стабильно оставались только мы вчетвером из общего плавающего количества в двенадцать, опять таки условных, бойцов.
Но все это вступление лишь для того, чтобы понять - мы были готовы к походам. И когда Саша объявил коп по войне, были не против. К этому времени у нас было два металлоискателя, три пинпоинтера, четыре лопаты и остальное необходимое. Майор со Скелетом уже поднаторели в копе, а мы с Генералом пока выступали в роли неких неофитов и во всем слушались “старших”, перенимая бесценный опыт.
Около одиннадцати утра мы были на месте. С виду обычная лесная поляна, по сути, являлась подсохшим болотом. При общем преобладании высокой травы и, в общем-то, довольно твердой почвы, то тут, то там попадались глубокие с виду пруды с черной стоячей водой.
Условились пойти вдоль опушки и сильно в болото не лезть. Во-первых - неудобно, во вторых вряд ли что там найдем своими приборами, не приспособленными для поиска в воде.
День кое-как прокорячились, не найдя толком ну вообще ничего. Майор уже несколько раз помянул добрым словом и карту, и того, кто ему ее дал. Скелет и Генерал почти не разговаривали. Упорно копали, следуя за нами, изредка прикладываясь к земле с пинпойнтерами. Мы с Майором больше ходили, и меньше копали. Сигнал был никакой.
Но вдруг, уже ближе к вечеру, когда начинало смеркаться, четкий сигнал. Металл. Много. Вдоль леса, в самой дальней точке поляны относительно места захода. Мы побросали приборы и принялись копать.
Генерал тяжело вздохнул и отошел в сторону, к месту сброса барахла, туда, где мы запланировали разбить лагерь. Темнело быстро. Холодный осенний ветер зашумел в кронах оголившихся берез.
-Копнем пару раз, пока совсем не стемнеет, - заявил Майор.
У лагеря медленно разгорался костер. Генерал и Скелет принялись за установку палатки.
В месте хорошего сигнала мы начали медленно копать. Включили нагрудные фонари. По рыхлой сырой земле забегали бледные лучи диодного света. На полтора черенка показалась вода. Пинпойнтер как взбесился. Я погрузил руку глубже, за что-то схватился. Потянул на себя.
-Саш, помоги, - протянул я сквозь зубы.
Он опустился на колени рядом, и оба мы, погрязшие почти по локоть тянули что-то на себя. Медленно, с хлюпаньем промокшей земли, вытаскивали на себя нечто, пролежавшее в земле долгие годы. На последнем рывке, уже уверенные в определенной ценности находки, мы поднажали и натурально рухнули синхронно на спины. У меня в руках оказалась совершенно бесформенная масса, да тяжелая к тому же.
-Что там? - подскочил Майор, подсвечивая фонарем.
Я отшатнулся на миг.
-Голова, - ответил он сам себе. - Штальхельм с башкой. Тьфу. Фрица копнули.
Мне ничего не оставалось, как инстинктивно отбросить подальше жуткую находку.
Подошел Миша Генерал. Тоже с фонарем. Слышавший Майора, он стал разглядывать найденное, помогая себе носком ботинка.
-Да какая башка? Череп один. Вон, надо же как влип в каску.
Он совершенно без пренебрежения взял откопанное в руки и понес к костру.
-Отмоем, посмотрим. Каску-то жалко вот так выбрасывать.
Он еще что-то говорил, уходя, а мы переглянулись.
-Надо на сегодня завязывать, - сказал я.
-Да, начало так себе, - подтвердил Майор. А потом добавил:
-Ладно, пошли к костру. Выпьем за почин. Тьфу ты, зараза…
Палатка уже стояла, костер полыхал, а над ним чуть поодаль висел котел с кашей. По мере угасания пламени котел придвигался ближе. Спасибо за работу Скелету и Генералу. Парни знали свое дело.
Решили особо не заморачиваться. Спустя какое-то время и пропущенные пару стаканов я успокоился. Да и Генерал уже прилично отмыл черепушку, оттер от грязи каску.
-Ржавая, дырявая. Не годится. Фриц помер зря, - сокрушался он.
-Да дырка то от пули, дружище, - заметил Скелет. - Парень приперся сюда из своей условной Швабии или Баварии и словил хедшот, - он усмехнулся. - Судьба. Сколько их тут таких лежит вокруг. А наших!!!
Вспомнив про наших, мне показалось, его глаза на миг налились кровью, а черты лица в неровном свете костра сделались резкими и жестокими. И он сказал, будто прошипел:
-Сколько полегло.
Пили почти до полуночи, закусывали кашей с мясом, колбасой. Но за разговорами по очереди все стали отчаливать в сторону палатки. Вскоре я уже сидел один у догорающего костра. Странно ли, но сон не шел. Ни намека на усталость. Я подкинул в огонь, закурил. Стал думать о своем.
Свет от костра расходился неравномерно, и тени то тут-то там плясали, выделывая зловещие пируэты. Ветер стих, но в лесу то и дело что-то трещало, скрипело, стонали деревья. Воздух меж тем был теплым, что для этого времени казалось истинным благом.
Да, - думалось мне, - сколько их здесь лежит. Как бились на смерть когда-то за этот клочок земли, за каждый метр, погибая, оставаясь в сырой земле забытой богом болотистой поляны.
Мой взгляд вдруг упал на лежащий поодаль череп в каске. Свет костра прыгал по нему, то вырывая из темноты, то погружая обратно во мрак. Темные глазницы резко контрастировали на белой кости.
Не знаю, что на меня нашло.
-Что это ты так далеко? Садись ближе, к костру, - сказал вслух я и ухмыльнулся себе.
В тот же миг по поляне словно пронесся ледяной ветер. Костер затрещал, пламя прибилось к земле. Резко потемнело, и откуда-то сбоку послышались шаги.
Все это длилось мгновение. Я обернулся на звук. В природе вдруг разом все стихло, костер воспрял, и в тишине слышался только треск горевшего дерева.
Там, где только сейчас лежал череп в каске, сидел человек в форме, с винтовкой и в том самом штальхельме. Я застыл в удивлении, не имеющий возможности не то, что закричать, но и просто пошевелиться. Ужас сковал меня, проняв холодом до костей.
Солдат поднялся. Да, это был немец. Именно такой, какими их видишь в старом кино. Он молча подошел и сел рядом, вытянул ноги ближе к костру и отложил винтовку.
Я медленно приходил в себя, но все еще боялся пошевелиться. Страх, сковавший меня медленно отступал и на смену ему приходило нездоровое любопытство, замешанное с какой-то внутренней злобой. “Ну немец, ну мертвый. И что с того? Чего ему горемычному надо? Какого черта не спится в земле?”
-Ты же сам меня позвал? Да и череп дырявый кто откопал? - вдруг подал он голос, и слова эти не слышались в воздухе, а словно рождались в моей голове.
-Я? - вырвалось у меня.
-Тут больше нет никого, - спокойно, без единой эмоции сказал он.
Он говорил, а тело его не двигалось, он не смотрел на меня, и взгляд его был направлен в пламя костра. Его серые глаза, блестящие, отражающие языки огня казались безжизненными и холодными. Его острые черты лица будто впивались в темное пространство за ним, словно были вырезаны как профиль и наклеены на мрак стены леса на фоне.
-Не бойся, - сказал он. - Так бывает. Тут много нас ходит в молчании и скорби. Не всех и не всем дано видеть. Да и кому? Редко кто заходит сюда.
-Не боюсь, - сглотнув ком, сказал я. - Но как?
-Не знаю, - солдат повернулся ко мне и его серые глаза встретились с моими.
Я смутился.
-Кто ты? - спросил я, сам не ожидая от себя.
-Меня звали Гансом, - сказал он, - и я был солдатом. 18-я моторизованная дивизия 57-го корпуса. Был убит пулей в голову на этом болоте зимой 41-го. Холода стояли, морозы. Тело быстро промерзло, а дикие звери не сразу пришли. Слишком много шума, слишком много боли. По весне мы таяли, врастали в землю. А потом и вовсе смешались с ней.
Он потянулся куда-то и достал флягу. Открыл и передал мне.
-Что это? - заикаясь спросил я, принимая. Тяжелая..
-Шнапс. Крепкая штука, боец. Не бойся.
Я не боялся. Я не знал. Я поистине не ведал своих чувств. Нечто нахлынуло, потом отступило. Все казалось таким реальным, таким настоящим, искренним. И не важно, что голос был в моей голове, не важно, что мертвец-немецкий солдат говорил со мной на моем языке. Все было не важно.
Не мешкаясь более я, преодолев все страхи, приложился к фляге и сделал большой, какой мог, глоток. Не совладав с количеством и крепостью, поперхнулся и потом долго откашливался. Передал флягу обратно. Ганс сам не стал пить, а выждав минуту, когда я перестал пыхтеть и кашлять, вернул флягу обратно. Я взял. Снова выпил.
Он порылся в нагрудном кармане и вынул что-то темное, блестящее.
-Не возражаешь? - кивнул он и приложил к губам гармошку. - Песнь Хорста Весселя помнишь?
Бойко, отрывисто зазвучала знакомая мелодия одного из самых известных нацистских маршей. Глаза Ганса вдруг засверкали, заиграли живыми нотками. А я задумался. Никакой радости от его музыки, никакого веселья от его радости. Ничто не разбудило во мне тех чувств, на которые, видно, рассчитывал немец. Только печаль и тоска. Странное, гнетущее ощущение преходящего и такого разного ощущения радости в людях. Каждому свое - говорили они. Каждому свое - говорю и я, продолжая пить и пить из фляги былого врага.
Сменилась мелодия, я глянул еще раз на немца. Взор мой затуманился, все вокруг поплыло. Снова взгляд на костер, огонь которого вдруг снова вздрогнул, заплясал, и я ощутил невероятную тяжесть. Мир сузился до узкого темного коридора, в конце которого слабое пламя еле-еле продолжало бытие.
Проснулся я резко, внезапно. Холод сковал меня и, казалось, все во мне продрогло, промерзло до самых костей. Надо мной стоял Майор, окруженный серым рассветным полумраком.
-С ума сошел спать на земле? Воспаление схватишь.
-Ага, - я приподнялся, постанывая от боли. - Вырубило у костра.
-Костер часа три как затух, - сказал он, водя рукой над углями.
-Да нормально, - отнекивался. - Сейчас разойдусь.
Показались остальные. Генерал и Скелет выползали из палатки, стараясь продрать глаза. Майор молча ушел в лес.
Не сразу я вспомнил, что было ночью. Будто и не было этого вовсе, а все мне привиделось. Вон и череп в дырявой каске лежит, где и лежал - у трухлявого пня. Я молчал за завтраком, а когда парни засобирались на коп, сказал, что подойду позже. Майор же все сокрушался, что я заснул на земле, и теперь заболею.
А я подумал, да. Ведь спал я на земле павших, на холодной сырой осенней земле. Но я вспомнил, вспомнил - все это была правда. И выпил я вчера море шнапса из немецкой фляги, и звуки марша штурмовых батальонов все еще отдавались в голове.
Ко мне вернулась память, и образ немца в старой дырявой каске на фоне темного леса возвратился ко мне с образами наполненными болью и страданиями. Это вернулась та память, что стоит и ждет возле дома, что всегда рядом и вот она здесь. Подобная ангелу смерти и готовая взять свое слово. В любой момент она готова заговорить эта память-смерть, и ведь ее правда в том, что если надо, она снова начнет стрелять.
Снова она всколыхнет города и страны, вознесет пожарища и страдания до небес. Крики детей и плач матерей, пот и кровь отцов и сыновей. Опять поднимет извечный клич, и понесется по земле кровавая жатва.
Разве вы не видите? Вот она, здесь совсем рядом. Стоит руку протянуть. И нет нам спасения в мире, где так легко творится зло, а осознание его лежит в земле и тихонько стенает, раскаиваясь, но не имея никакой возможности что-либо изменить.
Я молча поднялся, собрал вещи и тихо попрощался с парнями, не объясняя ничего. Меня здесь не будет, это я для себя точно определил.