В невыносимо далекой юности мы с Кабаном охраняли одно замечательное придорожное заведение по ночам. Там жарили курицу и разливали в стопочки веселящий газ людям, уставшим от депрессии.
Мы шли туда в приподнятом настроении. Каждый раз, как на праздник. И праздник практически всегда удавался, он был неотъемлемой частью этого заведения. Мы принаряжались в красивенную зеленую форму, одевали свои самые крепкие ботинки, за дверьми в подсобке уже ждали нас подручные предметы. К примеру, у Кабана излюбленным средством для внушения уважения являлась телескопическая дубинка. Р-раз! — такая и выезжала на изумленного визави, как удав из рукава фокусника. Сейчас они запрещены, а тогда... да и тогда они уже были запрещены, но всем почему-то было пофиг.
Дубинку эту приобрел Кабан после случая с видеокассетой, дабы не портить впоследствии хорошие вещи.
Я очень хотел посмотреть фильм «Отважное сердце». У напарника уже он был, а у меня нет. Мне было обидно и я попросил глянуть хоть одним глазком на голые ноги Уильяма Уоллеса. Поныл немного, что по утрам бессонница, что смотреть нечего, и по Шотландии ностальгия. Кабан поломался для вида пару ночей(напоминаю, по ночам мы работали), и милостиво согласился принести на следующую смену. За это я всю ночь наливал ему вкусный чай с лимоном и сахаром, и ходил на кухню за крабовым салатом.
Я очень ждал, пришел на работу пораньше. А до этого перед выходом из дома начистил видеомагнитофон влажной салфеткой и протер головку ваткой на спичке, вымоченной в спирту. Да, нынешним хайтекерам с лайфонами не понять всей атмосферы ламповых технологий и магнитных лент с гнусавыми голосами.
Пришел Кабан, полез в в огромный карман своего «Пилота».
— Держи, — говорит, — свою кассету. Ты же хотел ее посмотреть. На, — говорит, — дарю, смотри на нее теперь, сколько душе твоей влезет.
Вытаскивает руку, а там никакой не братский подгон, а месиво из пластмассы и роликов. И кучерявится, как голова у негра, магнитная лента. И все в какой-то малоприятного вида бурой краске.
Я уже знал, что шутки у него так себе, на троечку. Но вот эта даже в шкалу оценок не попадала.
— Ну, с фильмом-то я уже все понял, — упавшим голосом тихо произнес я, — а что случилось? Ты решил, что не дашь изменить Мэлу Гибсону ни с кем, даже с твоим лучшим и любимым на все века напарником, и погубил его с криком «Так не доставайся же ты никому»?
История оказалась более прозаичной и обыденной.
Шел Кабан на работу, благо ему не так уж далеко, с километр по прямой.
Слышит, увязались двое юных, по его мнению, бездельников и маргиналов. Обсуждают на полном серьезе у него же за спиной криминальный гоп-стоп. На такого красивого мужчину с золотой цепью и в толстенном кожаном «Пилоте»?
У Кабана, кстати сказать, слух отменный. Как-то в сердцах я произнес негромко слово «чушок», а он услышал и дулся три смены. С тех пор это слово у нас под запретом.
Короче, Кабан парень тертый, и в собственном районе такого беспредела терпеть не мог. Нарочно замедлился у не горевшего фонаря, а таковых в то время было два на один горевший.
Когда правонарушители подбодрили друг друга звонкими командами: «Давай! Сейчас! Делаем красиво!», Кабан меланхолично развернулся и въехал в зубы кассетой одному, затем другому. Потом повторил процедуру еще два, по его словам, раза.
Что в конце концов сталось с негодяями в результате этого инцидента, я не стал уточнять, но сам Кабанчик был целехонек и розовощек, как обычно. Вот только кассета, как уже говорилось, превратилась в хламину, не подлежавшую восстановлению.
— Лохи чилийские, — резюмировал мой напарник, переодеваясь в форму, —поедатели нечистот. Чайку сделаешь? Я тебе потом «Криминальное чтиво» принесу, вот там вообще тема! Там такой замес случился, словами не передать... Эх, скучно же мы живем здесь. Еще и климат неприветливый, на людей плохо влияет.
Кабан вздохнул и высыпал остатки «Отважного сердца» в мусорное ведро.
Я же молча развернулся и пошёл на кухню, заваривать чай с лимоном.