Елочные игрушки 1954 года
«Елочные игрушки надо делать из папье-маше!» – восклицает мама. Сегодня она принесла из библиотеки, где работает, книгу «Сделай сам», там написано, как делать игрушки. Книгу мама достает из «ридикюля» – небольшой полукруглой сумки с металлическими блямбами – защелкиваясь, они образуют застежку. Вместе с книгой в «ридикюле» мама принесла списанные газеты для папье-маше. Газет много, они не помещаются в черном, сделанном из блестящей клеенки в пупырышках «ридикюле» полностью, и смешная застежка сегодня не закрывается, газеты торчат между круглыми блямбами. Мама вынимает газеты из сумки, они падают, разлетаются.
Мы будем делать замечательные елочные игрушки из папье-маше втроем: мама, моя сестра Дина и я. «Такие игрушки практичны, они дольше служат, чем магазинные, бьющиеся игрушки», – говорит мама. «И потом... – она поднимает вверх палец – мы ведь их сделаем сами, что тоже приятно!»
Мама наклоняется, подбирая рассыпавшиеся газеты. У мамы легкие движения, русая коса вокруг головы и сияющие глаза. У мамы милая застенчивая улыбка, а на тыльной стороне ладони сквозь тонкую кожу светятся голубые жилки. Мама иногда говорит, как артистка, делая многозначительные паузы и продуманно жестикулируя. В школьные годы, до войны, она была звездой драмкружка, сам руководитель кружка («Заслуженный артист!» – подчеркивает мама) давал ей рекомендацию в театральный институт, и лишь по чистой случайности она не стала артисткой.
Мы втроем (мама, Дина и я) сидим за столом в нашей темноватой, с вечно сырым, плесневеющим углом (окно на север, и крыша течет) комнате на третьем этаже старого дома на улице Ленина. Дине – одиннадцать, мне – шесть. Мы с Диной рассматриваем картинки в принесенной мамой книжке «Сделай сам»: яблоко, груша, вишенки… Все это мы будем делать сейчас вместе с мамой.
Игрушки надо делать из папье-маше! Какое красивое иностранное слово… Но оказывается, папье-маше – это комки мокрых газет, склеенные мучным клейстером! Неужели из этого могут получиться нарядные елочные игрушки? Мы с сестрой вопросительно смотрим на маму.
Мама заглядывает в книгу, читает очередной абзац и выполняет все по написанному. Мы с Диной помогаем, подавая ножницы, разрывая на клочки и комкая газеты, принося в тазике воду из кухни. Неужели из этих мокрых газет выйдут игрушки?
«Да! Это будут красивые и прочные игрушки», – отвечает мама, безгранично доверяющая всему, что написано в книгах.
Мы лепим из клейкой, разъезжающейся сероватой массы вишенки, грушу, яблоко. Раскрашиваем подсохшие изделия акварельными красками. Пожалуй, получается и впрямь похоже на вишенки, грушу, яблоко…
Все это будет висеть на прекрасной новогодней елке, которая закроет заплесневелый угол нашей заставленной кроватями комнаты под Новый, 1955-й, год. Все это будет висеть на елке вместе с магазинными, стеклянными, игрушками, которые хранятся высоко на шкафу в маленьком, обитом синим дерматином, ящичке, переложенные ватой и пожелтевшими газетами. Рядом с игрушками будут висеть три мандаринки и несколько конфет в ярких бумажных фантиках, а также грецкие орехи, тщательно завернутые в серебряные бумажки (внутреннюю серебряную бумажку от шоколадок собирали и складывали весь год – «это на елку!»). Теперь мама обернула орехи в шуршащее «серебро» и капнула на них стеариновой свечкой, прикрепляя нитку…
Вот оно – прекрасное, прочное яблоко из папье-маше! Большое, не очень твердое, крашенное акварелью в бледно-телесный цвет, с розовым боком. Медной проволокой оно прикреплено к коричневому картонному стебельку с зеленым листиком из плотной оберточной бумаги. Петелька из суровой черной нитки – для подвешивания на елку – завершает стебелек. На листике мама старательно нарисовала простым карандашом прожилки. Это слегка помятое яблоко хранится уже более полувека все в том же ящичке, обитом дерматином – теперь рваным, непонятного цвета, но я хорошо помню, что дерматин был синим! Яблоко, переложенное ватой, лежит рядом с вырезанной мамой из картона и раскрашенной акварелью балериной, рядом со стеклянными, купленными в магазине шариками, сердечком с серпом и молотом, ярко-желтой кукурузой, серебристой космической ракетой.
Какой практичной оказалась эта елочная игрушка, вылепленная милыми мамиными руками из старых газет и мучного клейстера... Какой высокой прочности клейстер варился тогда на нашей коммунальной кухне, на чуть коптящем круглом керогазе с растопыренными замасленными ножками! Как крепка была бумага отслуживших свой срок, списанных из библиотеки газет! Как возвышались они из смешного, пупырчатой черной клеенки, маминого «ридикюля», разделяя собой две круглые металлические блямбы его защелки... Очень, очень долго служат игрушки из папье-маше!
Новый год с приключениями. 1967-й
Это драматическое событие произошло со мной и моей сокурсницей Ольгой Смирновой при встрече 1967 года. В 1966-м я окончила школу и поступила в институт. С Олей мы подружились в колхозе – первокурсников первого сентября отправили в колхоз; учиться мы начали в середине октября. Ольга была из Борисова, где семья Смирновых проживала в военном городке. В Смоленске Ольге общежитие не досталось, и она снимала вдвоем с еще одной девочкой комнату на ул. Дзержинского, напротив парка. На первом курсе Оля очень скучала по дому, тем более, что с соседкой отношения не заладились. Она приходила ко мне часто, вроде бы, вместе готовиться к занятиям и иногда оставалась ночевать. Мои родители относились к ней хорошо: было видно, что Оля домашняя, скромная девочка. Она часто рассказывала мне, какой у них был хороший класс, как дружили все дети в военном городке, скучала по своим друзьям не меньше, чем по родителям. У них там, в военном городке, было принято Новый год встречать вместе, всей дружной компанией одноклассников. Теперь, конечно, почти все разъехались: в Минск, в Москву, в другие города. Но Новый 1967 год они договорились встречать вместе – на праздники-то все домой вернутся. И Ольга предложила мне поехать к ней в гости – будем там встречать Новый год, с ее одноклассниками.
У меня особых планов на праздники не имелось. Я училась в трех школах, в четырех классах – так судьба сложилась. Всех, с кем училась, помню, и сейчас если встречаемся, разговариваем. Но особой дружбы в те годы не выходило. Подруга-то школьная у меня была, однако встречать праздник в компании одноклассников мне пришлось только однажды, в 9 классе. Да и то не очень удачно получилось. А так я всегда встречала с родителями.
Вот и этот, 1967 год, я собиралась встречать дома. Причем, настроение у родителей было не ахти какое: мама уже неделю грипповала, папа из солидарности с ней был уныл и к празднику не готовился. В общем, ничего хорошего меня не ждало. И тут поступило неожиданное предложение от Ольги!
Родители, обычно строгие, меня отпустили на редкость легко. Выезжать мы должны были 31 вечером: занятия в институте продолжались до последнего дня, а мы примерные студентки были, да, кстати, пропустить целый день занятий без уважительной причины (справка требовалась обязательно) не примерные тоже не решались – в то время все было еще строже, чем сейчас. В общем, поезд Москва–Брест проходил через Смоленск где-то часов в шесть вечера, и мы вполне успевали к праздничному столу в Борисове – в девять с небольшим поезд в Борисов приходил.
Я уложила в дорожную сумку испеченное накануне домашнее печенье. Пекла я сама, в крошечной нашей кухоньке; мама руководила процессом из комнаты, благо кухня в «хрущевке» прямо в комнату встраивается. Мама еще не вставала: у нее держалась небольшая температура. В ту же сумку уложила завернутое в две газеты, а потом еще в пакет новогоднее платье. Да, одним из главных стимулов поездки для меня было наличие этого прекрасного платья: мама сшила его мне из плотного темно-зеленого шелка два года назад – как раз к тому новогоднему вечеру, который мы с классом устраивали. Платье было с блестками, довольно открытое, и я его только на Новый год надеть могла – больше и некуда. Сунула завернутые в газету туфли на шпильке – итальянские! – родители подарили по случаю поступления в институт. Надела дешевенькое, детское, с воротником из искусственной цигейки, пальтецо (уже давно его носила), сунула ноги в замшевые сапоги (за полученные в колхозе деньги недавно купила – первая моя самостоятельная покупка), нахлобучила на голову серую вязаную шапку (бабушка связала ее из собачьего пуха, который сама начесала, а потом спряла на маленьком веретенце. Дик, чей замечательный голубовато-серого цвета пух бабушка вычесывала для шапок и носков, был сибирской лайкой и жил в будке во дворе бабушкиного домика)… Вот в этой теплой Диковой шапке, в замшевых почти новых сапогах, в стареньком пальтеце, но с прекрасным шелковым платьем в сумке я побежала на вокзал.
С Ольгой мы встретились, как и договаривались, у входа. Пришли за час – ведь к поезду всегда рано нужно приходить, это мы знали. Билеты купили заранее, волноваться нам было не о чем. Народ на вокзале, как обычно, суетился, шумел. Даже больше обычного – было предновогоднее настроение у всех. Странно, но в это время, уже незадолго до наступления Нового года, народа на вокзале было много. Мы с Олей нашли свободные стулья в зале ожидания и уселись, пристроив сумки возле ног. За большими вокзальными окнами уже наступила ночь: в декабре рано темнеет. Окна были покрыты инеем, загадочный свет фонаря мерцал сквозь матовое от инея стекло, поддерживая новогоднее настроение.
Мы были возбуждены ожиданием праздника. Он начнется уже через несколько часов! Ольга рассказывала, как хорошо у них в военном городке – говорила подробно о своих подругах и друзьях, об их привычках, о том, чего следует ожидать от Новогоднего праздника в Борисове: что на столах («Закуски уже сейчас девчонки готовят», – восклицала Оля), какая музыка («У Вовки есть магнитофон, и очень хорошие записи!»… Магнитофон – это тогда была редкость…), какие красивые платья обычно бывают у Наташи и Лены («Ну что ж… и у меня тоже красивое…» – радостно думала я). В общем, интересная и веселая шла беседа. Вокзал шумел вокруг нас, но мы, увлеченные разговором, его не замечали. Долетали обрывки разговоров, голос диктора бубнил какие-то объявления через репродуктор. «Ой, поезд уже, наверно, скоро – сколько времени?», – вспомнил, наконец, кто-то из нас. Дружно мы повернули головы к большим вокзальным часам. Стрелки располагались странно… Судя по стрелкам, было уже десять минут седьмого… Но ведь поезд из Смоленска отправляется в шесть! Откуда же десять минут седьмого? Мы недоуменно посмотрели друг на друга, потом опять на часы. «Они неправильные!» – закричала Ольга. Она уже схватила свою сумку и собралась куда-то бежать. «Подожди! Скажите, сколько времени?» – обратилась я к соседу справа. Сосед взглянул на свои наручные часы: «Десять минут седьмого! Часы правильные», – он смотрел на нас со спокойным любопытством. «Неужели?» – я уже начала понимать, но Оля понимать не хотела. «А поезд?» – спрашивала она: Он что, опаздывает? Пойдем на платформу, уже пора».
В общем, как вы, наверно, догадались, мы пропустили свой поезд. Сидеть в ожидании на вокзале и пропустить! Это было невероятно. Следующий на Борисов ожидался только ночью. А Новый год? Ольга была расстроена, конечно, еще больше меня. Я чувствовала себя немножко виноватой: не пригласи меня подруга, она не отвлеклась бы на разговоры и сейчас ехала бы в поезде в родной Борисов…
«Пойдем к нам, – сказала я. – У нас встречать будем». На сердце у меня скребли кошки: уж больно не новогоднюю картинку я оставила дома. Справедливости ради, замечу, что обычно мы с родителями встречали Новый год неплохо: хоть елку в последние годы ставили не всегда, но обязательно был накрытый стол, иногда приглашались друзья родителей: две-три семейные пары. Однако в этом году все пошло наперекосяк. Мама едва-едва выползала из гриппа. Папа демонстративно махнул на праздник рукой. Я тоже не озаботилась перед отъездом хотя бы убрать в квартире: занятия в институте, предотъездные хлопоты и полное равнодушие родителей к празднику расхолаживали. Что там, дома? К приему гостей наш дом, конечно, не готов. Однако оставить Олю одну в пустой съемной комнате на Новый год было невозможно. «Пойдем к нам! – сказала я. – У нас встретим». «Ох уж встретим», – прошептал внутренний голос. «Ну, не хуже ж чем в поезде. Или в пустой съемной комнате одной», – неуверенно возразил ему другой внутренний голос.
Оля пожелала, прежде чем отправиться к нам, зайти домой – в ту самую съемную комнату, собраться. Она надела праздничное платье, причесалась, прихорашиваясь перед зеркалом. Я только поеживалась, вспоминая маму в халате на диване, папу в тренировочных штанах на стуле. Мама, поглядывая на телевизионный экран, должно быть, пьет чай с малиной и меряет температуру. Папа углубился, как обычно, в разрозненные газетные листы.
Открыл нам папа. В тренировочных штанах. «Мы поезд пропустили! – предупреждая вопросы, воскликнула я: Оля у нас будет встречать!» Оля с заплаканными, но уже подкрашенными глазами молча стояла рядом.
Папа оказался сообразителен. Он не стал ругать нас за лопоухость и читать нотации. Он понимал, что Новый год наступит через три часа. «Что ж! – сказал он, галантно принимая Олино пальто: Нет худа без добра. Зато у нас гости!»
Через полчаса папа в приличном костюме, мама в халате, но с накрашенными губами, я в шелковом зеленом платье, а также наша гостья в праздничном наряде сидели за столом. В духовке скворчала курица, на плите варилась картошка для пюре. На белой льняной скатерти стояла бутылка шампанского, открытая банка рижских шпрот, тарелка с нарезанной колбасой. Соленые огурчики и салат из квашеной капусты ожидали картошки с курицей, тарелки, вилки, ножи, бокалы были расставлены по периметру. Мы были готовы к празднику. Папа шутил, телевизор показывал «Голубой огонек», мама, заявив, что чувствует себя хорошо, порывалась готовить «Оливье».
Новый год встретили весело. После двенадцати, выпив шампанского, танцевали – и мы с Олей, и даже мама. Папа никогда не танцевал, не любил. Он ставил нам танцевальные пластинки на старенькой радиоле, делал комплименты и время от времени шутил.
А в Борисов я съездила на Первое мая. Но это уже другая история.
Автор: Людмила Горелик, профессор Смоленского государственного университета
Источник: научно-популярный журнал "Край Смоленский" 2017г., №2, стр. 38-39