Как это ни странно, пытаясь узнать об истории концлагерей на территории бывшего Кенигсберга и его окрестностей, я снова и снова сталкивалась с полным отсутствием информации, либо с сухими данными - содержалось приблизительно столько узников, убиты приблизительно столько.
Я не говорю уже о небольших лагерях, которых было в избытке, но даже об одном из самых известных из них Хохенбрухе (иногда переводят как Хоенбрух) информации очень мало. Мне лично доводилось бывать на месте его руин, и тогда меня поразили слова краеведа - одна из групп разведки, забрасываемых в Восточную Пруссию, приземлилась не где-нибудь, а прямо возле колючей проволоки лагеря, из-за чего операция оказалась под угрозой, а один из членов группы был убит на месте.
"Восточная Пруссия была чистым листом бумаги почти до 1945 года, - сказал краевед. - Приходилось действовать вслепую. Командование не знало, что находится на месте слепых зон, впрочем и потом осталось много слепых пятен - немцы основательно подчистили документы".
Именно и в этом кроется разгадка подобной информационной пустоты. Описания лагеря скудны и неинформативны. Разве что в памяти отпечаталось упоминание о треугольном карьере, ныне озере, где трудились узники.
И все же даже в самую темную ночь на небе горят звезды. Мне удалось найти единственное воспоминание узника Хохенбруха. Юрий Иосифович Хоржемпа был одним из немногих советских узников, которым довелось спастись. Вообще в лагере советских пленников было мало, в основном это были поляки, французы, чехи и литовцы. Сейчас на месте бывшего лагеря стоит мемориал с немногими известными фамилиями убитых.
Но вернемся к воспоминаниям Юрия Иосифовича, на тот момент 17-летнего мальчишки Юры, волею судьбы оказавшегося узником лагеря "Хохенбрух".
« — 6 июня 1940 года я получил аттестат об окончании семи классов школы № 23 города Энгельса (Саратовская область), а этот же день наша семья выехала в город Гродно, куда папа получил назначение главным бухгалтером на табачную фабрику. В 1941 году, за неделю до начала войны, я закончил восемь классов, 15 июня папа с мамой уехали в Москву на выставку ВСХВ (потом она получила название ВДНХ). В Гродно я остался один, старший брат учился в это время в училище гражданской авиации в г. Саратове. Немцы вошли в Гродно в ночь с 22 на 23 июня 1941 года, а в первых числах января 1942 года меня забрали на работу в Германию.
Когда нас вели в январе 1942 года с главного вокзала Кенигсберга на биржу труда, то некоторые немки плакали, тайком вытирая слёзы, а одна подбежала ко мне и сунула мне в руки кусок хлеба и две картофелины - я был самым молодым в колонне. С биржи меня забрал к себе на работу гросбауер Пауль фон Тидеманн, который жил в пригороде Кенигсберга. Там уже работал поляк Зенон Млынский из Вильнюса. Он был старше меня примерно на четыре года (лет десять назад я пытался разыскать его: он жил в пригороде Вильнюса, мне ответили, что из Германии он вернулся с подорванным здоровьем, и его давно нет в живых). Из-за невыносимых условий жизни, постоянных издевательств хозяина, я и Зенон решились на побег. Для побега уже всё было готово, но нас выдал провокатор - агент гестапо, его звали Николаем, уже потом я узнал, что его убили свои же. Нас арестовали и посадили в равелин - старый форт недалеко от главного вокзала.
Кушать ничего не давали, иногда водили в какие-то казармы, где мы доставали куски хлеба и другие объедки из мусорных контейнеров. Потом в спецвагоне отвезли в концлагерь «Хоенбрух», нас поместили в разные блоки, и больше я его уже не видел и не встречался с ним. По национальности я поляк, но родился в СССР. Когда два гестаповца меня «судили», то один из них говорил по-польски. Видимо, они решили, что раз и я разговариваю по-польски, то я из Польши, и направили меня сразу в концлагерь «Хоенбрух», где находились в основном поляки из Литвы и Польши. Наверное, поэтому в России и нет больше узников этого концлагеря.
В бараке мне выделили место во втором ярусе нар, где были тюфяки из соломы и много-много блох. Посередине барака стоял длинный стол, за которым мы кушали. Правда, слово «кушали» надо брать в кавычки, так как это нельзя было назвать едой. После 10-15 дней пребывания в концлагере я стал похож на скелет, обтянутый кожей. Я копал песок и грузил его в вагонетки узкоколейки - строили дамбу, чтобы вода не затопляла луг. Гружёные вагонетки шли вниз своим ходом, в вверх их доставляли лошади. Самая лёгкая работа во всём лагере - тормозным на вагонетках. Но я туда ни разу не попал. Иногда меня водили на погрузку сена на баржи. Выходных дней в концлагере не было. От лопаты на руках образовались кровавые мозоли, а если не выполнил норму -12 вагонеток песка, то лишали миски супа. У всех заключённых была полосатая одежда, на ногах - клюмпы, ходить в которых было неудобно.
Рядом с «моим» блоком находился через забор женский блок. Куда водили женщин на работу - этого я не знаю. Запомнился один случай. Однажды вечером всех женщин вывели на плац и заставили бегать по кругу. Начался сильный ливень. Кто спотыкался и падал, тех охранники били кнутами. А в это время на веранде, где, глядя на всё происходящее, ржали охранники, играла музыка: фокстрот «Пимпер». Запомнился мне этот фокстрот на всю жизнь: лес, ливень, молодые красивые женщины в робах бегают кругами по грязи, их лупят кнутами, и при этом играет музыка.
Охрана лагеря - эсесовцы: пожилые немцы, поляки, румыны и, кажется, венгры. Иногда один немец давал мне остатки своего обеда, видимо, я ему понравился: я довольно прилично говорил по-немецки, был самым молодым в лагере - мне было тогда всего 17 лет. Мама преподавала немецкий язык и заставляла меня с братом его учить, она так говорила нам: «Детки, вы подрастёте к войне, а там немецкий язык пригодится». Как же она оказалась права! До войны тогда почти во всех школах преподавали немецкий язык.
После отбытия срока наказания меня отвезли из концлагеря в Кенигсберг - опять на биржу. Там меня взял на работу Пауль Бензон. Я был живой тенью. Когда хозяйка первый раз дала мне кушать, я не мог есть: спазмы в горле не давали проглотить, я поел совсем немного - знал, что после длительной голодовки много есть нельзя, но всё равно начались колики в животе. Я катался по земле, плакал от боли. Семья Бензон - это были порядочные люди, кормили меня, белоруса Николая Бокун и двух девушек из Белоруссии хорошо: что сами ели, то и нам давали. Так постепенно они подняли меня на ноги. Помогли мне выжить и французские военнопленные, которые получали посылки от «Красного креста» из Женевы. Они делились со мной продовольствием: галетами, шоколадом, консервами, сгущённым молоком. Я с ними разгружал вагоны с углём, развозил уголь по домам.
А потом был август 1944 года - бомбардировки английской авиацией Кенигсберга. Это был настоящий ад! После налёта я хоронил в братских могилах немцев, поляков, белорусов, французов, украинцев. Город был почти полностью разрушен. Потом была осада Кенигсберга Красной армией. При обстрелах или налётах советской авиации нам нельзя было прятаться - иначе расстрел на месте. Но смерть проходила мимо меня, даже не разу не царапнуло. После пережитого в концлагере не было страха смерти. Боялся лишь, чтобы не ранило в живот.
После взятия Кенигсберга Красной армией нас всех согнали в казарму. Фильтрацию я прошёл в 35-ом сборно-пересылочном пункте 50-ой армии. 15 апреля 1945 года я был призван в 58-ой запасной полк 50-ой армии. Потом был Дальневосточный фронт, служба в в/ч 53541 в Иркутской области. Демобилизовался в 1950 году. Приехал к родителям в Воронеж и нигде не мог устроиться на работу: не брали, так как был в оккупации в Германии. Помог брат - лётчик, фронтовик, пошёл к первому секретарю Обкома КПСС Жукову и председателю облисполкома Кузнецову. Только после вмешательства первых лиц области меня приняли на завод «Электросигнал», где я работаю по сей день с 17 августа 1950 года.
Прошло более 60 лет с того дня, как я был заключённым концлагеря «Хоенбрух». Почти все события тех дней стёрлись из памяти, теперь всё как в тумане. Даже дома я особенно не распространялся об этом времени: не хотел бередить душу и себе и близким. По концлагерю «Хоенбрух» я начал поиски в 1992 году, обращался в архивы Берлина, Бонна, Кёльна, Дюссельдорфа, Бад Арользена - и отовсюду получал отрицательные ответы.»