Владимир Поляков
Если раньше большое начальство никогда в полку не бывало, то теперь и командующий фронтом Толбухин, и начальник штаба Бирюзов, и особенно начальник разведки генерал Рогов могли запросто заехать в полк, чтобы лично поставить задачу и расспросить вернувшийся с разведки экипаж.
Однажды, читая воспоминания одного армейского разведчика, я наткнулся на упоминание о его встрече с начальником разведывательного управления Четвертого Украинского фронта генерал-майором Александром Семеновичем Роговым. Я прочитал этот отрывок отцу. Он сразу же оживился, попросил прочесть еще раз.
Как рассказал тогда отец, не смотря на свою грозную должность, Рогов был человеком удивительно тактичным. Был он в возрасте и за глаза все называли его стариком.
Иногда он приезжал на аэродром в сопровождении какой-нибудь молоденькой девушки. Но это не была обычная для фронта ППЖ. Девушку прятали от посторонних глаз, а вечером садили в кабину стрелка-радиста Пе-2 или в "Дуглас" и самолет уносил ее в глубокий тыл врага, где в определенном квадрате иногда на зажженные огни, иногда просто на удачу, ее сбрасывали на парашюте.
Таких девушек отец видел и провожал вместе с Роговым десятками и ни разу не было "старых знакомых". Для себя отец окрестил эти полеты девушек-разведчиц - полетами в один конец.
О командующем воздушной армией Судце отец отзывался уважительно, но нейтрально. Говорил о том, что он был хороший летчик и до конца войны продолжал сам управлять самолетом. На своем "Бостоне" Судец даже летал на боевые задания.
Я должен заметил, что отец пренебрежительно относился к людям, которые плохо отзывались о высоких начальниках. У нас в Марьино, - это микрорайон Симферополя, заселенный в 1953-57 годах исключительно офицерами в отставке, как правило, в званиях подполковник - полковник, было много интересных людей. Почти каждый, если речь заходила об известных фамилиях, обычно говорил: "Да этот такая скотина. Я его знал, он..."
Отец всегда в таких случаях иронизировал: "Как он может быть хорошим человеком, если я его знал".
И, тем не менее, я оставляю за собой право на собственное мнение. Сослуживец отца уже по дивизии Борис Агапович Кириленко, после выхода его на пенсию, часто бывал у нас дома в Крыму. Как-то он рассказал мне о командующем 4-й воздушной армией генерале Науменко. К Борис Агафьевичу я отношусь с огромным уважением и верю ему без оговорочно.
Как я понял с его слов, командующего воздушной армией панически боялись все. Случайная встреча на аэродроме могла обернуться незаслуженным оскорблением, гаупвахтой, штрафбатом. И потому, когда становилось известно, что на аэродром прилетал Науменко, все старались попрятаться куда только можно.
Ничего подобного о командующем 17-й воздушной армии Судце я не слышал ни разу.
В мемуарах Константина Симонова упоминается о его встрече с Судцом, когда тот еще командовал воздушным корпусом. Симонов попросил разрешения слетать в составе одного из экипажей на бомбежку нефтепромыслов Румынии. На эту просьбу Судец отреагировал довольно грубо и посоветовал журналисту убраться подальше.
Как впоследствии писал сам Симонов, уже потом он узнал, что попал к Судцу в далеко не лучшее время. Потери летающих в Румынию бомбардировщиков были страшные и потому объяснять столичному корреспонденту, что он не может отправить его на верную смерть, Судец попросту не стал.
В семидесятые годы долгое время на телевидении работала диктором милая ведущая Татьяна Судец. Каждый раз, когда она называла свою фамилию, у нас в комнате наступала тишина, как будто бы отцу передают привет с той далекой войны.
Изменение статуса полка повлекло серьезные перестановки. Добавили эскадрилью истребителей, которой командовал Павлов. Появилась фотослужба.
Был изготовлен специальный самолет Пе-3Р - разведчик. На него устанавливались две фотокамеры и под центропланом подвешивались два дополнительных топливных бака. Несколько самолетов, выпущенных авиазаводом № 39, были направлены в 39-й авиационный разведывательный полк.
На истребителях стали устанавливать радиостанции. Отец вспоминал, что когда первый раз он поднял истребитель с радиосвязью в воздух и предложил Федорову передать летчику, какую-нибудь команду, тот приказал выполнить иммельман и, когда самолет описал заданную фигуру, командир полка, как ребенок, удивлялся тому, что летчик его слышит. А ведь интеллект Федорова был на порядок выше окружавших его командиров.
В работе разведчиков появилась и своя специфика, страшная специфика. Если раньше экипажи гибли в основном на глазах друзей, то теперь в страшный повседневный быт вошли слова "пропал без вести". Чаще всего это сопровождалось информацией по радио: "Атакуют истребители..." и больше ничего.
Отец часто вспоминал о том, что самыми жуткими моментами той поры были задания, когда от итогов разведки зависела судьба едва ли не всего фронта, когда одного слова разведчика ждали сотни экипажей, а ему надо было "всего лишь" доложить, что на таком то аэродроме вся авиация на месте, и тогда поднимались бомбардировщики, штурмовики, взлетали истребители прикрытия, и вся эта армада летела к только, что разведанному аэродрому противнику, что бы нанести упреждающий удар.
Иногда командование требовало найти вдруг исчезнувшую колонну танков противника и экипаж за экипажем улетали и не возвращались.
Такие моменты, когда не вернулся первый разведчик, ушел с тем же заданием и тоже исчез второй, отец называл самыми страшными. Каждый понимал, что полет третьего экипажа - это полет на верную смерть, а командование требовало и требовало данных...
Однажды, уже после того, как не вернулся второй экипаж начальник штаба Альтович, сам сел за штурвал и полетел на задание. Об этом поступке отец всегда вспоминал с искренним восхищением. После того успешного полета нравственный авторитет начальника штаба подполковника Альтовича в глазах всего коллектива был непоколебим.
Мне довелось общаться с Наумом Мефодиевичем у нас дома, был я у него в гостях во Львове. Когда я спросил его о том, помнит ли он этот полет, он только улыбнулся и ничего больше не ответил. Думаю, что это был тот случай, когда он предпочел сам пойти на почти верную гибель, чем посылать кого-либо из своих подчиненных.
Другая история, как не покажется странным, носит комический оттенок. Все было также. Сбит один экипаж, сбит второй... Командование требует послать очередной самолет. Федоров приказывает лететь экипажу Сергея Карманного. Прощаясь, словно, завещая Сергей сказал: "Мой кожаный реглан можете пропить. На него зав военторга давно глаз положил".
Так получилось, что вернулся экипаж на последних каплях бензина и пока штурман Тревгода докладывал результаты разведки, Сергей Карманный с криком: "Я вернулся!" ринулся в казарму, справедливо опасаясь за свое имущество.
Так получилось, что для некоторых однополчан боевой путь полка стал проходить через их родные места. Сергей Карманный был родом из Николаева и за пару дней до освобождения города, пролетая над родным домом, он сбросил вымпел, к которому привязал письмо с указанием адреса и просьбой доставить его родителям. Когда город освободили, и он побывал дома, оказалось, что письмо действительно попало по адресату.
Самая драматическая история подобного плана была связана со следующим событием. Эту историю я слышал от отца еще в далеком детстве.
Полк получил задание в каком-то населенном пункте разбомбить школу, в которой по сообщениям партизан, в конкретный день на совещание должны были собраться какие-то немецкие начальники. Задача осложнялась тем, что с воздуха найти школу практически невозможно. Совершенно случайно оказалось, что один из авиаторов (то ли штурман, то ли летчик, увы, я это не запомнил) был с этого самого населенного пункта.
Ему и поручили выполнить задание. Слетал на разведку, быстро нашел школу, но вернулся в полк опечаленный. Он понял, что вместе с фашистами погибнут десятки его соседей и среди них его родные, так как их дом стоял через хату от школы. В полет он взял только одну бомбу, которую рассчитывал уложить с минимально возможной высоты точно в школу. Чтобы не взорваться на ней самому, замедлитель на бомбе поставили с запасом. Как я понимаю, тут была, и другая крайность: если замедлитель сработает достаточно поздно, то немцы успеют выбежать из здания. По-видимому, выбрали "золотую середину".
Все получилось хорошо. Бомба легла точно в цель. От взрыва самолет едва не опрокинуло, но летчик все же удержал штурвал. Экипаж вернулся на аэродром, не зная того, что через десять минут над школой появились два других самолета 39-го полка, которые обязаны были проследить выполнение задания, и если бы оно не было выполнено, то, не мудрствуя лукаво, снести школу, а вместе с ней и полпоселка с лица земли. Увидев, что школа уничтожена, экипажи доложили об этом командованию и ушли на запасную цель.
Эту историю я услышал, когда мне было лет тринадцать. И только по прошествии десятилетий пришло понимание того, что этот парень спас жизни десяткам своих односельчан, которые об этом даже не подозревают.
Перечитываю книгу воспоминаний бывшего штурмана 39 полка Николая Никитича Самусенко "Не ради славы". Днепропетровск, "Проминь", 1988 г. наткнулся на такие строки: "Все знали, что Вадим Литвинов родом из Донбасса, и по легкому почину Минаева те, кто летал на Артемовск или Ясиноватую, считали своим долгом передать Вадиму привет от бабушки".
В записной книжке отца я нашел адрес Вадима Петровича. Донецкая область, город Артемовск, улица... Не надеясь на удачу я все же написал письмо и сразу же получил ответ. Оказалось, что ветеран жив, относительно здоров, но о случае со школой ему ничего не известно.
В воспоминаниях Самусенко оказался еще один важный момент:
"Из очередной оперативной сводки стало известно об успешном продвижении сухопутных войск. Особенно радовался Минаев: ведь родом он был из Каменки-Днепровской, а ее должны были освободить в ближайшее время".
Фамилия Минаева мне хорошо знакома. Ведь в полку служила связисткой и Маша Минаева жена штурмана Сени Минаева. Нахожу их адрес. Киевская область, с. Ново-Петровцы, улица... Ответ приходит достаточно быстро, но от их дочери. Оказывается, родители уже ушли из жизни, но в памяти домашних действительно сохранился рассказ отца о том, что он бомбил родную школу.
Так случилось, что отец моего соседа и друга Сергея Калугина был родом из Каменки-Днепровской. Нашлась даже выпускная фотография отца пятидесятых годов и среди учителей - Минаев. По-видимому, кто-то из родственников штурмана Семена Минаева.
Как я понял со слов Калугина, большая часть Каменки-Днепровской после войны оказалась затопленной Каховским морем и, скорее всего, там же оказалась и бывшая школа.
На аэродроме в Ново-Деркуле полк впервые был подвергнут страшной бомбежке. Восемнадцать самолетов противника в считанные минуты превратили лениво просыпающийся аэродром в ад. Как оказалось впоследствии, эта операция оказалась хорошо спланированной, были блокированы истребители на соседнем аэродроме, и нанести удар по бомбардировщикам в Ново-Деркуле уже никто не мешал. И тем не менее один самолет противника был сбит. Сделал это из самодельной зенитной установки солдат батальона аэродромного обслуживания Станислав Лидерман. Это была дуэль за которым наблюдал весь полк. "Мессер" слал очередь за очередью, а наш солдат пытался поразить атакующего врага. Наконец самолет вспыхнул в воздухе и тут же упал сразу за аэродром. Станислав был тяжело ранен. Это тогда восхищенный его подвигом Федоров привинтил к гимнастерке героя свой орден "Красной звезды". Правда в воспоминаниях Самусенко фамилия солдата почему-то Портнович, по-видимому цензура не пропустила откровенно еврейскую фамилию.
Отцу бомбежка в Ново-Деркулем запомнилась и таким эпизодом. Самолет Карманного оказался в центре аэродрома и вместо того, чтобы убраться на край поля, под защиту деревьев, так и стоял посередине, а экипаж пытался отстреливаться от наседающих "Мессеров" из ШКАСов. Матюкаясь, Федоров приказал отцу добежать до самолета и приказать Карманному убираться.
Вылезать из щели не хотелось, но приказ есть приказ, и проклиная Карманного, отец под бомбами и пулями побежал к стоящей по средине аэродрома "пешке". Когда он изложил Карманному все, что думает о нем Федоров, то поразился тому, как Сергей Карманный спокойно снимая пальчик за пальчиком кожаную перчатку, добродушно согласился, что действительно пора убираться. И все это происходило под грохот бомб, свист пуль и осколков.
В тот день полк потерял практически все свои самолеты. Как написал в своем письме Литвинов, он в числе трех экипажей прилетел в 39-й полк сразу после этой бомбежки, но самолеты у них отобрали и передали "старикам". А затем уже пригнали новые машины и жизнь вновь пошла своим чередом.
Во время полета на разведку в район Ясиноватой был сбит экипаж Глыги. Стрелок-радист Семичев успел передать: "Горит правый мотор, идем на Артемовск". После этого связь с экипажем прервалась.
Иван Глыга был последним летчиком 39-го полка начинавшим войну в Пинске и его гибель, словно подводила черту, становясь своеобразной вехой. Оказалось, что ефрейтор Маша Маркова была невестой пропавшего с Глыгой штурмана Семена Минаева.
Девушка рыдала на плече у доктора Гольдина, а тот, как мог, успокаивал ее. Ведь пропал без вести еще не погиб. Вернулся же из плена Коля Самусенко, пришел из-за линии фронта Коваль.
Надо сказать, что слова Самуила Абрамовича оказались вещими. Полгода спустя Глыга, Минаев и Семичев живые и здоровые, награжденные партизанскими медалями вернулись в родной полк.
Наверное, самое время сейчас поговорить в нашей книге о плене. Я был еще в сущности ребенком, учился в классе втором, когда прочитал в какой-то книжке о том, что какой-то наш командир застрелился, чтобы не попасть в плен. Я почему-то прочитал этот отрывок отцу, но к моему удивлению он только выругался. "Ну и дурак! Если б все стрелялись, кто бы войну выиграл".
В последствии я несколько раз возвращался в беседах с отцом к этой теме и, как я понял, у летчиков существовал некий неписанный, тайный кодекс чести. Сознательно сдаваться в плен никто не собирался, но и стреляться тоже.
Как стало известно уже после войны, на сторону противника перелетело 80 советских самолетов. Отец о подобных случаях мне никогда не говорил, да возможно и не знал.
В мемуарной и художественной литературе о тех летчиках, кто оказался в плену, обязательно фигурируют такие фразы, как "находился без сознания", "при ударе о землю потерял пистолет" все это полуправда. Каждый человек до последней секунды надеется на лучшее, надеется на даже на чудо...
Как показал опыт, у немцев было совершенно иное отношение к военнопленным летчикам, штурманам, стрелкам - радистам нежели ко всей остальной массе военнопленных. Их содержали в отдельных лагерях и настойчиво, вежливо довольно толково агитировали летать против англичан. Именно в таком лагере и оказался экипаж Ивана Глыги, там они встретили ранее сбитого Николая Шабалина.
Как потом рассказывал Глыга, бежать удалось благодаря старику-банщику и то потому, что у партизан оказались авиационные пулеметы, с которыми никто не смог совладать. На предложение банщика бежать, Глыга поставил условие - только вместе с остальными ребятами из его полка. Какое-то время они воевали в партизанах, а когда область освободили, сами нашли свой полк.
Надо признать, что счастливая судьба и Самусенко, и Глыги, и Минаеве в целом не типична для всей массы советских офицеров, которые прошли немецкий плен. Приказ № 270 не предусматривал исключений и если бы они не пришли именно в свой полк, то скорее всего оказались бы в нашем лагере или в лучшем случае в штрафной роте.
Плен "ойкнулся" им уже после войны. Самусенко был сразу же отчислен из армии, а когда он попытался поступить на юридический факультет университета, то не смог пройти мандатную комиссию.
Глыга остался в армии, но неожиданно для себя получил назначение в какую-то глухомань. Когда он прибыл в новую часть, кто-то из старожил добродушно поинтересовался, за какие, мол, грехи к нам. Глыга первоначально, даже не понял вопроса. Но когда ему предложили возможный перечень ответов, среди которых на первом месте был плен, то с грустью понял, что попал по назначению.
Прославленный ас Александр Покрышкин вспоминал, как чудом вытащил из концлагеря своего комэска Героя Советского Союза Ивана Бабака, который успел пробыть в плену всего два дня и был освобожден американцами. Если бы не случайная встреча с незнакомыми летчиками, которым Бабак крикнул: "Сообщите Покрышкину, что Бабак жив и находится в плену", а Покрышкин не бросился бы шерстить все лагеря в округе, то сидел бы он в нашем лагере еще лет десять.
Думаю, что в какой-то степени, на судьбе всех побывавших в плену отразилось и то, что начальником особого отдела 39-го полка оказался порядочный человек. Я не знаю его фамилии, о нем ни разу не вспоминает Самусенко, ни словом не пишет Федоров, но в рассказах отца он фигурировал несколько раз. Однажды он вызвал майора Полякова и официально предложил подписать бумагу, согласно которой, он должен доносить на майора Смирнова. Отец понимал, что отказ от подписи сразу же влечет отчисление в штрафную роту. Бумагу он подписал, а вечером рассказал обо всем Косте Смирнову, тот грустно улыбнулся. Оказалось, что точно такую же бумагу с обязательством доносить на начальника связи полка подписал часом назад и он.
"Особист" обязан был проводить подобную работу, но ни у майора Смирнова, ни у отца он ни разу ни потребовал реальной информации.
Запомнился мне и другой эпизод. Однажды вечером офицеры штаба сидели вечером в землянке и играли в преферанс. Все было, как обычно, и только капитан Титов, что-то хмыкал себе под нос. Наконец, он не выдержал и, подсмеиваясь, рассказал, что начальник особого отдела нечаянно провалился в какую-то яму и до сих пор там находится.
"И ты не помог ему выбраться?" - изумился отец. Бросив карты, он пошел искать товарища и действительно вытащил его из глубокой ямы. Для Титова, за которым еще с Быхова закрепилась справедливая репутация пьяницы и безответственного человека всё, включая и этот эпизод сходило, как с гуся вода.
И тем не менее, особист не был добреньким. Как-то отец рассказал мне, что почти в каждом освобожденном городе, особый отдел расстреливал кого-нибудь из солдат за изнасилование. И что самое печальное все это повторялось вновь и вновь.
Никопольско-Криворожская операция
После Сталинградской эта операция была одной из самых масштабных в которой довелось участвовать 17-й в.а. После успешного наступления по Левобережной Украине именно в полосе действия 3-го Украинского фронта противник оказал наибольшее сопротивление и сумел сохранить позиции в излучине Днепра образовав, так называемый, Никопольский плацдарм. Эта территория была крайне необходимо Германии, как содержащая запасы марганца, столь необходимого для авиационной промышленности.
Бои за плацдар шли очень упорные и продолжались практически сто суток.
Моему отцу не дволось освобождать родной Крым, но тем не менее, косвенно, он принимал в нем участие. Дело в том, что захватив Армянск войска 4-го Украинского фронта фактически ворвались на Крымский полуостров и освобождение Крыма казалось, вопрос двух-трех дней. Но опасаясь флангового удара с Никопольского плацдарма Толбухин остановил наступление на Крыма. 8 февраля 1944 наконец Никополь был освобожден и только 13 апреля 1944 наши войска вошли в Симферополь.
Никопольско-Криворожская операция осуществлялась силами двух фронтов: 3-го и 4-го Украинских и одной воздушной армией - 17-й. В состав частей, освобождавших Никополь входили:
3-й Украинский был представлен
66 стрелковым корпусом, 6-й армии (генерал-майор Куприянов Дмитрий Андреевич)
4-й Украинский -32 стрелковым корпусом (генерал-майор Жеребин Дмитрий Сергеевич)
34 гвардейским стрелковым корпусом (генерал-лейтенант Рябышев Дмитрий Иванович);
17-я воздушная армия представлена
1-м смешанным авиакорпусом (генерал-майор Шевченко Владимир Илларионович) в составе:
5 гв. шад (полковник Коломейцев Леонид Викторович),
288 иад (полковник Смирнов Борис Александрович);
305 шад (полковник Михевичев Николай Германович),
244 бад (генерал-майор Клевцов Василий Ильич),
262 нбад (полковник Белицкий Геннадий Иванович).
Приказом ВГК присвоено наименование Никопольских:
11 отдельная танковая бригада (подполковник Филиппенко Дмитрий Алексеевич),
3 зенитная артиллерийская дивизия (полковник Чаповский Савелий Федорович),
62 отдельная истребительная бригада (генерал-майор Шапиро Самуил Григорьевич);
326 артиллерийский инженерный батальон (майор Козлов Федор Андреевич),
370 артиллерийский инженерный батальон (майор Гордиенко Степан Гаврилович),
39 отдельный разведывательный авиационный полк (майор Ахматов Алексей Сергеевич).
Войскам, участвовавшим в освобождении Никополя, приказом ВГК от 8 февраля 1944 г. объявлена благодарность и в Москве дан салют 12 артиллерийскими залпами из 124 орудий.
Тема Никополя неожиданно всплыла в 1975 году. Вероятно инициатором стал Николай Самусенко, который жил в Никополе, был парторгом крупного завода. Он и инициировал приглашение Никопольским горкомом партии всех ветеранов 39 Никопольского о.р.а.п. на празднование 30-летия победы.
Самусенко провел титаническую организационную работу по поиску ветеранов и встреча наконец состоялась.
К моему изумлению отец ехать в Никополь откзался. На мой недоуменный вопрос: Почему7 Он как-то задумчиво ответил, в том духе, что он хорошо помнит этот красивый, утопающий в зелени украинский город. Мы столько сбросили на него бомб, что мне стыдно туда ехать.
После встрече в Никополе практически все ветераны писали отцу в самых восторженных тонах о том, как их хорошо встречали. Стали приходить поздравления от Никопольского горкома партии, стали писать ученики какой-то Никопольской школы.
Когда на следующий год вновь поступило приглашение отец решился ехать. В поездку он направился с мамой на своем "Запорожце".
Уже за Крымом он начал слегка блудить. На одном перекрестке он подъехал к стоящему в ожидании автобуса партню и спрсил дорогу на Никополь. Тот вежливо объяснил. Часа через два отец вновь решил уточнить правильно или он едет и подъехал к остановке на обочине дороги. К его ужасу там стоял тот же парень. Узнав их он заулыбался.
Отец в ужасе подумал, что он едет по кругу, но молодой человек объяснил, что он обогнал "Запорожец" на попутной машине, и что они едут правильно.
В Никополе все встретили отца очень тепло. Так получилось, что он едва ли не единственным оказался связующим звеном всех поколений и тех кто воевал в Финскую, и тех кто пришел в полк в сорок втором...
Отец попросил проводить его в Никопольскую школу, где встретился с ребятами. Приятной неожиданностью для школьников и учителей и администрации стала его просьба познакомить его с теми учениками, с которыми он был в переписке. Когда их привели отец каждому вручил подарки: по коробке дорогих конфет и чего там еще. Мама рассказывала, что дети были очень тронуты таким вниманием.
Никого из командного состава полка на встрече не было.
Федоров их почему-то игнорировал их. Думаю, что дело было в том, что обычно такие встречи приурочивали к 9 мая, а у него была своя дивизия, в которой его знал каждый, в которой он провоевал два года, с которой брал Берлин и сердце его осталось с ней. К тому же в 39-м полку оставались лишь единицы, кто воевал с ним на Дону, в Донбассе.
Сменивший Федорова на посту командира полка Ахматов, а потом Степанов на эти встречи тоже никогда не приезжали. Как-то получилось, что неофициально представительство командования полка было возложено на моего отца. Это объяснялось и тем, что он служил в полку дольше всех, был старше по возрасту и самое главное, наверное, заключалось в том, что после первой встречи в Никополе, центр тяжести встреч переместился в Крым, в Марьино, в наш дом. Каждое лето у нас находилось огромное количество однополчан, которые приезжали с женами, детьми, внуками. В иные дни число гостей исчислялось двумя десятками. Благо дом был частный и имел множество пристроек в саду, и места хватало всем. Но самым главным была та братская атмосфера, которая царила в те дни. На меня в ту пору возлагалась почетная миссия за рулем "Запорожца" встречать гостей на вокзале или в аэропорту, а потом провожать очередную группу в обратный путь. Благодаря этому я имел счастье познакомиться ближе практически со всеми ветеранами 39 полка. Сейчас я безумно жалею, что так мало расспрашивал их.
Запомнилась мне фраза летчика-истребителя Тарасова, кстати, моего земляка - симферопольца. Он признался, что во время войны всегда побаивался моего отца. Эти слова меня нисколько не удивили. Отец был очень крут, и терпеть не мог любое неподчинение. Лично мне "за язык", "за пререкания" доставалась по полной программе. Мама рассказывала, что, будучи офицером, отец часто дрался. Дрался даже на футбольном поле из-за чего она в конце концов даже перестала ходить "болеть".
Как признавался отец, дрался он и в воздухе. Однажды молодой летчик пошел жаловаться командиру полка, что капитан Поляков избил его во время боевого полёта. Оказалось, что следуя по маршруту на выполнение боевого задания, летчик самовольно решил погоняться за какой-то немецкой легковушкой и отец отдубасил его прицелом. Командир выслушал "пострадавшего" и, обматюкав, велел убираться.
Мама вспоминала, как уже после войны отец при всех лупил пьяного офицера, который должен был руководить погрузкой машин в эшелон. Отметелив его, отец сам сел за руль радиостанции и по доскам загнал ее на платформу.
Лично я видел отца в драке только один раз. Мне было лет четырнадцать, и мы ехали в Симферополе в троллейбусе. Какой-то пьяный начал ко всем приставать, и, что называется, достал. Когда дверь на остановке открылась, совершенно неожиданно для меня, отец взял этого мужика за грудки и с правой врезал так, что тот вылетел из троллейбуса.
На мой вопрос: "Правда ли, что ты дрался во время футбольных встреч", отец ответил утвердительно и как о чем-то само собой разумеющимся: "Если кто-то бил меня по ногам - то я тут же бил в морду".
Думаю, что подобное поведение - это результат того, что после смерти в 1921 году моего деда - Матвея Полякова, он с десятилетнего возраста воспитывался в детских домах. Однажды, когда по телевизору показывали кинофильм "Путевка в жизнь", отец сказал мне, что в сущности это фильм о нем, и был он таким же беспризорником. Он прошел такую школу выживания, когда, чтобы сохранить свою пайку хлеба, свое достоинство, свою жизнь, приходилось незамедлительно принимать адекватное решение и поскольку интеллектаульных аргументов в их среде не было, то в ход шло все, что было под рукой: табуретка, нож, кол... В этой среде выживали только сильные, сильные духом. Отец был таким. Все, кто знал его, всегда отмечали исходившую от него уверенность, надежность. На него можно было положиться.
Оборотной стороной этого воспитания, была упёртость отца. Его невозможно было заставить делать то, что он не хочет. Он никогда не поступал по принципу "Все побежали, и я побежал".
Мама рассказывала, что когда в 1946 году все офицеры части собрались в доме офицеров на десятилетний юбилей полка, и какой-то представитель из политотдела Туркестанского военного округа в приветственном слове долго и нудно стал говорить о вскрытых в полку недостатках, то к ужасу мамы, отец поднялся с бокалом в руках и, оборвав выступающего, сказал: Хватит слушать этого дурака! Давайте выпьем за наш прославленный в боях ордена "Александра Невского, Никопольский отдельный разведывательный 39-й авиаполк". Все дружно выпили, а потом, уже захмелевший Костя Смирнов, уговаривал отца вместе набить морду гостю.
Но вернемся к жизни полка. После освобождения Одессы на семь человек были поданы документы на представление их к званию Героя Советского Союза, но в силу каких-то причин оно не состоялось.
В 1944 году 17-я воздушная армия освобождала Одесскую область. 39-й авиаполк базировался в селе Тарутино. На какое-то время фронт стабилизировался. Мне не раз доводилось и читать и слышать о том, что очень часто между фронтовиками-постояльцами и их квартирными хозяевами возникали дружеские отношения, которые потом еще долго продолжались в переписке. Такие же дружеские отношения возникли и у майора Полякова и его квартирной хозяйки - председателе сельсовета Александре Петровне Просуньковой. Расставались они как родные. А уже в Румынии отца догнало письмо его сестры Надежды Матвеевны Поляковой, которая ошеломила его известием о том, что село Евгеньевка, Ивановского района, Одесской области - родное село их отца. Тарутино было соседним селом. Отпросившись у командира, отец полетел назад в Тарутино. В сельсовете нашел Просунькову и попросил рассказать, нет ли в селе кого-нибудь, кто бы помнил Матвея Полякова и его отца Петра Полякова. Александра Петровна побелела - это же мой родной брат и отец! Оказывается целый месяц мой отец жил в доме у родной тетки. Александра Петровна повела его на кладбище и показала могилу своего отца. Оказалось, что до самой своей смерти, которая произошла незадолго до начала войны, Петр Поляков помнил о том, что где на свете мается его кровинушка - внук Женя и даже держал для него дом.
Впоследствии отец признался мне, что очень обиделся на свою мать, за то, что она скрыла от него, что у него есть дед. Выйдя на пенсию, он разыскал детей Александры Петровны: своего двоюродного брата Николая и двоюродную сестру Татьяну. Уже после смерти отца разыскал их и я. Татьяна жила в Одессе. Внешне она была удивительно похожа на папину сестру - тетю Надю. По ее рассказам на Одесщину Поляковы попали не по своей воле, Откуда-то из под Белгорода они были вывезены в Новороссию помещиком.
На этом рассказ о моей родственнице можно было бы и закончить, если бы не ее муж - Анатолий Власов. Оказалось, что они оба с одного села. Прошел Анатолий всю войну. Боевой офицером, имел много наград. В 1945 случайно сыграл в футбол за сборную полка и буквально растерзал защиту противника, забив полдесятка голов. Его тут же взяли в сборную дивизии - там история повторилась. Так из сборной армии он оказался в самом ЦСКА, знаменитой команде лейтенантов, где в ту пору играли Всеволод Бобров, Валентин Николаев и другие футболисты, ставшие легендой советского футбола. Трудно поверить, но перспектива стать футболистам Анатолия совершенно не прельщала. В отличие от остальных футболистов, которые кроме футбола ничего не умели, он уже был капитаном, сапером, его военная карьера складывалась прекрасно и ставить свою жизнь в зависимость от мяча он позволить не мог. Анатолий вернулся в строй. Уже в пятидесятые годы, в звании подполковника, под настроение, вновь вышел на поле за сборную дивизии. Не стоило этого делать! Уже на следующий день пришла телеграмма от командующего округом откомандировать подполковника Власова в сборную команду округа. Не желая дважды наступать на одни и те же грабли, Анатолий срочно улёгся в госпиталь. Так с футболом было покончено навсегда. И лишь однажды, когда в Одессу приехала возглавляемая тренером Всеволодом Бобровым футбольная команда, Николай позвонил прославленному футболисту в гостиницу. Они встретились, узнали друг друга, выпили, поговорили о прошлом и навсегда расстались. Закончил он службу полковником, работал в Японии, где был то ли разведчиком, то ли атташе, что в общем одно и тоже.
Николай Просуньков живет в Евпатории. В прошлом тоже военный летчик. Я с интересом всматривался в его лицо, улавливая родные черты. Конечно, он и отец были похожи.
Рассматривая семейный альбом я с удивлением увидел Николая Просунькова рядом с Юрием Гагариным, Германом Титовым... Оказалось, что долгие годы Николай служил в Космическом центре заместителем командира по политчасти.
Слушая его рассказы о родном селе, о его детстве я с удивлением осознал, что беседую с человеком, который, по его словам, любил сидеть на коленях у своего деда Петра - моего прадеда Петра Полякова.
В конце весны 1944 года войска Четвертого Украинского фронта вошли в Румынию. Воспоминания отца об этом периоде перемешиваются с более поздним и основательным пребыванием в Румынии уже после победы и поэтому период 1944 ничем примечательным не запомнился и о румынских впечатлениях мы поговорим несколько позднее.
Следующей страной стала Болгария. В силу специфики своей профессий отец вновь первым садился на аэродромы и устанавливал связь. Как шутил он сам, действовал по принципу изложенному Лениным: Главная задача захватить почту, телеграф...
В Болгарии отец чувствовал себя как рыба воде. Дело в том, что болгарский язык это конгломерат славянских и тюркских слов. Поскольку отец свободно владел крымскотатарским языком, то довольно сносно понимал болгар.
В Пловдиве, работая вместе с местными связистами, отец увидел в окно футбольное поле. Слово за слово, и отец договорился о встрече между футбольной командой полка и работниками телеграфа. Как будет называться советская команда? Недолго думая, отец ответил: ВВС!
Дальнейшие события развивались совершенно в непредсказуемом русле. По всему городу были расклеены афиши анонсирующие приезд футбольной команды ВВС из Советского Союза. Когда в назначенный час отец и его товарищи пришли на стадион то ахнули, он был переполнен, а играть им предстояло с пловдивской командой высшей лиги.
Уже через пять минут выяснилось, что произошло недорозумение. Летчиков-любителей приняли за прославленную московскую команду. Играть против профессионалов было бессмысленно и тогда кто-то из болгар предложил, чтобы отец и четверо любых футболистов влились в болгарскую команду, болгарские футболисты в советскую, так и доиграли этот матч.
В Софие поступил приказ передать один из самолетов ПЕ-2 местным властям для установления его в центре города в качестве памятника. Выбор главного инженера полка майора Чугая пал на самолет Сергея Карманного. Дело в том, что это был единственный в полку самолет с воздушным охлаждением и потому доставлял технической службе много хлопот. Интересно стоит ли этот самолет до сих пор или разделил судьбу легендарного памятника Алеше, который как я слышал уже не "стоит под горою..."
Болгария запомнилась отцу несоответствием жестикуляции. Когда говорят "да", то головой машут из стороны в сторону, как у нас при отрицании, а когда говорят "нет", то машут головой сверху вниз. Слово "спички", оказывается, было созвучно с каким-то неприличным ругательством.
После Болгарии совершенно неожиданно для себя авиаторы оказались в Югославии. И отец и Михаил Тревгода неоднократно говорили мне, что более теплого приема чем в Югославии, они не встречали нигде. Михаил Антонович был ошеломлен, когда в каком-то доме, где они остановились на ночлег, хозяйка поставила перед ним тазик и омыла его ноги - высшая степень уважения. А затем была Венгрия. И вновь война повернулась своим окровавленным лицом. Под озером Балотон советское командование прозевала сосредоточение немецкой танковой группировки и к стыду разведчиков они узнали о немецких танках только тогда, когда те внезапно появились возле аэродрома. Это был шок. Действовали по принципу: "Спасайся, кто может!" Кто улетел, кто уехал, кто убежал... Один из товарищей отца, не помню его фамилию упал среди убитых и притворился мертвым. Немецкий мотоциклист остановился возле него, снял летный шлем, надел на себя и поехал дальше.
За взятие Будапешта полк был награжден орденом "Александра Невского".
После Венгрии была Австрия. В домашнем альбоме сохранилось множество фотографий Вены мая 1945 года.
Как рассказывал, отец 9 мая отдельные экипажи успели сцепиться с американскими истребителями. Наши "пешки" бомбили переправы, по которым немцы уходили к американцам, чтобы именно там сдаться в плен. В официальной истории это противостояние нигде не нашло отражения.
Продолжение: https://dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/39i-ordena-aleksandra-nevskogo-nikopolskii-otdelnyi-razvedyvatelnyi-aviapolk-posle-voiny-654c19be11ee265e6c8dc083
Предыдущая часть:
