Нечаянно она перехватила на себе любопытный взгляд Врачевательницы, затем неприязненный – Наставницы. Заметила, как они переглянулись между собой, безмолвно спрашивая друг друга: «Она-то что здесь делает?»
Внутри привычно вспыхнул огонёк враждебности, но она тут же пристыдила и потушила его, вспомнив слова Старейшины о том, что счастье заключается в служении людям, а служение невозможно без прощения и любви.
Родион тоже вопросительно посмотрел на неё. Он привык, что посетители докладывают ему, зачем приходят. Наверное, это было для них чем-то вроде репетиции. Всё же обращаться к Старейшине – страшно волнительно. Видимо, предварительный разговор с его помощником придавал просителям уверенности.
Дарина не могла сказать, зачем она здесь, это пока было тайной, и поэтому попробовала просто улыбнуться – первый раз в жизни этим людям, спокойно, дружелюбно. Улыбка вышла неуклюжей, как прежде времени извлечённое из углей полусырое яблоко, и только ещё больше озадачила окружающих.
Старейшина решал вопросы споро, просители задерживались в его палатке ненадолго, выходили оттуда успокоенными, с удовлетворением на лицах. У Розы оно было с оттенком облегчения, у стариков и Наставницы – мстительно-торжествующим. Несчастная девушка с животом вышла заплаканной, но и у неё во влажных глазах поблёскивала надежда.
Дарина просунулась в палатку к Старейшине слегка робея, чувствуя, как по плечам и спине щекотливо забегали мурашки: понравится ли ему сказка? Не рассердится ли он на неё за то, каким она изобразила сказочного Старейшину? До неё внезапно дошло, что сказочный – слишком уж мягкотелый, позволил людям уйти и тем самым не спас их…
Строгий взгляд, выстреливший из-под хмуро сведённых бровей, заставил её испугаться и подумать, что Старейшина уже знает про сказку и недоволен ею. Однако в следующее мгновение, поняв, кто перед ним, этот сидящий за столом большой, величественный, внушающий страх человек подобрел, брови его расправились.
– А, Сказочница! – устало, но приветливо произнёс он и, кивнув на свитый в трубочку черновик в её руках, велел: – Что же, садись, читай.
Она опустилась на сиденье, снова отметив, как высоко и неловко сидеть на нём, развернула листы и стала читать сипнущим от волнения голосом, не смея поднять глаза на своего слушателя. Его внимательное молчание отчего-то казалось Дарине сердитым. Когда же она, наконец, дочитала и, собравшись с духом, посмотрела на Старейшину, то увидела, что он с довольной задумчивостью поглаживает бороду, а его взгляд бесцельно устремлён в пустой угол палатки.
– Ты хорошо написала, – сказал он, закончив обдумывание своих мыслей. – Изготовь для меня три… нет, пять беловиков.
– Пять? – удивилась Дарина.
– Да. Пока пять, – подтвердил Старейшина и пояснил: – Я буду дарить их тем, кто приходит ко мне с просьбами. Тем, кто в них особенно нуждается.
Дарина плохо, обрывочно помнила, как вернулась к своей палатке, развела костёр, запекла яблоки.
«Пять беловиков! Пять беловиков! – восторженно барабанило в голове, заглушая и заслоняя невзрачную, однообразную действительность. – Это сколько же у меня будет денег? Я смогу купить…» – Воображение пускалось во все тяжкие, рисуя перед глазами то ароматное мясо, вымоченное в пряной заливке и нанизанное кусочками на железный прут, то янтарно-солнечные медовые плоды, то лёгкие сандалии, как у Беллы.
«А бумага как же? – напоминал разум. – Ботинки у тебя совсем изношенные… Дождевик изорвался. Да и хватит ли у тебя смелости… нет, совести продать Старейшине беловики по пять монет за каждый? Это ведь Старейшина! И покупает он не для себя…»
Очень измучил Дарину вопрос, какую цену назначить за беловики. Если бы она не нуждалась в деньгах, то ни за что не взяла бы их со Старейшины, но деньги были ей нужны, хотя бы на бумагу и карандаши.
Пять и даже четыре монеты за беловик – казалось много. А три – означало, что придётся отказаться от мечты о новых ботинках и дождевике. Почему-то это было трудно сделать, как будто ботинки с дождевиком уже лежали перед ней, оставалось только позволить себе их взять... В конце концов она решила: пусть Старейшина сам назначает цену.
Так всё и вышло, только он даже не спросил ни о чём, когда Дарина принесла ему пять старательно сшитых, готовых беловиков. Просто зачерпнул из кармана своего чёрного с рубиновой подкладкой плаща и высыпал деньги ей в пригоршню. Монеты, коротко отзвенев, плотно и тяжело улеглись у неё в ладонях.
– …Это много, – растерялась Сказочница.
– Это справедливо, – веско сказал Старейшина и вдруг потрепал её по плечу своей большой, неожиданно мягкой рукой. – Только вот что: ты не должна изготавливать беловики с этой сказкой ни для кого, кроме меня.
Дарина удивилась его словам: неужели он думает, что кто-то может прийти к ней с такой просьбой? Однако, спрятав удивление, пообещала:
– Конечно.
Уединившись в своей палатке, она посчитала монеты. Их оказалось тридцать. Тридцать! У неё никогда не было столько денег сразу!
Какое-то время Дарина озадаченно смотрела на лежавшую на покрывале у её колен небольшую денежную россыпь, словно не зная, что с ней делать дальше. Потом принялась делить монеты на кучки: две – на бумагу, две – на карандаши, одна – на кусочек мыла, пятнадцать – на ботинки, десять – на дождевик… Или нет, можно пока повременить с дождевиком. Лучше купить ботинки за двадцать монет, они крепче, их надолго хватит... Двадцать – на ботинки, три – на бумагу, две – на карандаши, одна – на мыло. Четыре монеты останется… Интересно, сколько стоят медовые плоды? Может быть, ей хватит? Имеет же она право порадовать себя чем-нибудь вкусным раз в жизни!
Она убирала деньги в маленький плотный кармашек рюкзака и доставала их вновь. Рассматривала, пересчитывала. Каждый раз, когда последняя тридцатая монетка ложилась к горстке своих собратьев, Дарина вспоминала прикосновение Старейшины к своему плечу, будто оно тоже было монеткой, только другой – нематериальной.
Продолжение здесь: Путница. Начало перемен