Из рассказов Ивана Степановича Листовского
В Казанской губернии, в двадцати верстах от Лаишева, на высоком и обрывистом берегу реки Камы, лежит село Шуран, бывший владелец которого в конце прошлого столетия (XVIII) приобрёл ему мрачную известность (Андрей Петрович Нармацкий). Немало жертв пало от руки этого злодея, как передает народный говор.
Все боялись его и боялись встречи с ним, чтобы не напомнить о своем существовании. Главной задачей его было обогащение, и с этой целью он со своей дворней делал набеги на небогатых помещиков, грабил их, приурочивал их земли к своим, а самих против воли привозил к себе. Куда затем исчезали несчастные, было неизвестно.
Говорили, будто под двухэтажным домом были склепы и подвалы, где томились голодом и умирали эти жертвы его алчности. Жестокость его была неописанная. Говорили, например, что он упражнялся такой, придуманной им, казнью: к тяжелому бревну привязывали человека руками и ногами и с крутого утеса Камы спускали в её желтые воды.
Конечно, про его злодеяния знала прислуга, но раболепно молчала. Слухи о них не могли не доходить до власти; но уездная власть сама трепетала пред ним, а с губернской у него велись свои счеты. Была у него дочь (Мария), единственная. Надо было её учить, и нашелся один отважный молодой человек (Яков Яковлевич Кудрявцев), не убоявшийся шуранского дома и принявший предложение давать уроки девице.
Девушка не могла не замечать поведения отца и тяготилась своим положением. Она готова была променять богатство на нищету, лишь бы вырваться из этого дома крови и убийств. Молодые люди полюбились друг другу и сговорились бежать, так как иного способа избавиться от ужасной обстановки не представлялось.
Но, к злополучию несчастных, побег был открыт; их схватили и доставили к неумолимому судье. Никто более их не видел. Наконец, с переменой ли начальства, или слух о злодеяниях дошел до высшей власти, пошли допросы, прислуга все открыла, и злодей понес достойную казнь (см. дальше).
Рассказывали, что при обыске у него в подвалах дома найдено было несколько скелетов, а в одном из отделений два скелета вместе, как полагали, несчастной дочери и её жениха.
Долго дом этот оставался в неизменном виде. Никто из наследников там не жил, и только проезжающие путники интересовались посмотреть на внутреннюю обстановку, да послушать рассказы проводника "об ужасном былом" этого запустелого дома. Через полвека, уже в 1848 году, наследники, сломав верхний этаж дома и изменив его "физиономию", приспособили его для жилья.
Из воспоминаний Петра Алексеевича Пономарева
Если читателю этих строк случится проезжать по реке Каме, верст на 20 выше города Лаишева, то я уверен, что он невольно обратит внимание на обширное селение, живописно расположившееся на кручах правого берега, и не без любопытства взглянет на массивный двухэтажный каменный дом, гнездящийся на вершине скалы, почти над самым обрывом, и окруженный с трех остальных сторон высокими каменными стенами.
Живописное село это, издали представляющееся значительным уездным городком, Шуран, или Христорождественское, а каменный дом - усадьба, принадлежащая местным землевладельцам господам Дембровским.
Но еще с большим интересом посмотрел бы читатель на Шуран, если бы знал, что село это по словам "Заволжского Муравья " (журнал, 1833) принадлежало прежде помещику Нармацкому, который, "производя себя какими-то судьбами от нормандских герцогов", и действовал по примеру норманнов, только не по Балтийскому морю, а по Каме.
Огражденный каменной стеною огромный готический замок сего древнего владельца существует до сего времени (не существует ныне). Но недолго Нармацкий рыцарствовал в сем великолепном и доселе еще, по предубеждению, грозном замке, и за упомянутые подвиги, или, как иные уверяют, за другие какие-то преступления осужден на удаление в Сибирь, где и кончил жизнь в волнах Иртыша, во времена Чичерина (Дмитрий Иванович).
Сказывают, что из внутренности сего замка сделан был подземельный ход на Каму, откуда сей "новый Роллон", во славу своих предков, производил рыцарские набеги на проезжающих. Об этом-то любопытном "потомке нормандских герцогов" и его "рыцарских" подвигах и будет мой рассказ.
В конце июня 1879 года, имея ввиду обследование остатков древнего булгарского города Кашана, я отправился из Казани в село Шуран, в окрестностях которого предполагалось существование этого городища. Сойдя в Лаишеве с парохода и взяв почтовых лошадей, я направился по дороге к Шурану, ясно видневшемуся, не смотря на двадцативерстную даль, на кручах правого берега Камы.
Часа через три я был уже у цели. Лишь только мы поднялись на гребень береговой возвышенности, как перед нами открылось все село, узкой, но длинной полосою раскинувшееся по самому краю берегового обрыва. В центре села, на господствующем месте, горделиво возвышался каменный барский дом, окруженный каменной стеной. Мы направились прямо к нему, так как владелец его, мой приятель и сослуживец, Константин Григорьевич Дембровский, любезно предложил мне свое гостеприимство.
Не без любопытства взглянул я на этот дом, когда мы въехали на обширный, поросший травою двор. Но внешний вид его совсем не подходил к тому представлению, которое составлено было на основании приведенной выше краткой заметки "Заволжского Муравья": вместо "великолепного и грозного готического замка", я увидел большое, но неуклюжее каменное здание, в котором, по-видимому, не было ничего, что могло бы напомнить седую старину.
Дом давно уже перестроен. В прежнее время, по словам Дембровского, он был гораздо больше и действительно смотрел средневековым замком: с боков его выступали высокие башни; над средней частью высился купол; толстые стены прорезаны были узкими окнами с массивными железными решётками; пространные с тяжелыми сводами комнаты смотрели мрачно; в нижнем этаже находилась тесная и совершенно лишенная света тюрьма с рогатками и железными цепями; из подвала на Каму проведен был подземный ход.
Все это давно уже исчезло при перестройках и от "грозного замка" сохранились только толстые стены средней части дома, сложенные из массивного и прочного кирпича, своды, да узкие окна с железными решётками.
Отлично устроившись в шуранском доме, я каждый день, в сопровождении одного или нескольких крестьян, ходил по окрестным горным площадям и оврагам, отыскивал следы булгарских поселений, снимал планы и производил раскопки, а вечером, сидя на террасе, выходящей на Каму, между прочим, беседовал с гостеприимным хозяином и о прежнем владельце "готического замка".
Судя по собранным мною преданиям, этот "потомок нормандских герцогов" был местный помещик Андрей Петрович Нармацкий, владевший в половине прошлого столетия обширными поместьями в прикамской стороне. Ему, кроме Шурана, принадлежали еще: Чепчуги, Елань, Сорочьи горы, Тагашево, Улюмская слобода, Старосельское, Нарманка, Бутлеровка и Полянки. Из всех этих сел и деревень, Нармацкий выбрал для своей резиденции Шуран.
Облюбовав Шуран, Нармацкий устроил здесь обширный кирпичный завод и на вершине обрывистой известковой скалы, сажен на 10 возвышающейся над рекою, воздвиг себе "замок". Место выбрано было удачно. Из окон верхнего этажа шуранского дома открывается обширная панорама: на юге, за Камой, привольно расстилается луговая низменность, а на западе виднеются на горизонте Лаишев и Богородская гора на Волге, отстоящая от Шурана на 60 верст. Кроме главного корпуса, Нармацкий построил много и других каменных зданий: помещение для дворни, магазинов, конюшен и проч.
В состав своей многочисленной дворни Нармацкий принимал всякого рода "гуляющих" людей и из этой вольницы образовался вооруженный летучий отряд, который и производил в тёмные ночи опустошительные набеги на проходящая по Каме "ладьи". Подобного рода "рыцарские" подвиги очень долго покрыты были непроницаемой тайной.
Судохозяева трепетали, усердно платили контрибуцию, но никому и в голову не приходило, что контрибуция эта переходила в обширные кладовые шуранского владельца. Отважность Нармацкого доходила до того, что иногда, в то самое время, как в залах его замка беспечно пировала знать, собравшаяся со всей казанской округи, в подвалах дома шла хлопотливая деятельность: тихо, подземным ходом, выбиралась на Каму ватага добрых молодцев и, спустив лодки, под мраком ночи, выезжала на промысел.
Но как ни глубока была тайна этих ночных похождений, тем не менее личность Нармацкого и характер его деятельности стали выясняться. Появились жалобы. Но грозный "викинг" долго не обращал на это ни малейшего внимания. Сильные люди всего округа были его друзья и приятели и пропускали мимо ушей все доходившие до них слухи; мелкая уездная администрация, хотя и ведала кое-что, но не смела и пикнуть, так как обстоятельно знала, что Нармацкий с мелкой сошкой не церемонится и беспощадно дерёт у себя на конюшне.
При подобных обстоятельствах Нармацкому сходили с рук и такие дерзкие предприятия, как нападение будто бы на лаишевский уездный суд, откуда он вооруженной силой и взял какие-то компрометировавшие его документы. Наконец, мера его беззаконий переполнилась. Поднялось дело об убийстве. Предание говорит, что по приказу Нармацкого был запарен в бане один из его родственников.
Близкие запаренного стали действовать энергично, помимо местных властей, и, благодаря этому, слух о злодеяниях Нармацкого дошел до императрицы Екатерины II, которая и повелела сослать его на житье в Западную Сибирь. Нармацкий сначала было не унывал, но дни его были уже сочтены. Дворовый человек, прислуживавший ему в ссылке, воротился на родину и сообщил своим односельчанам, что барин сделал какой-то донос на сибирского губернатора (Чичерина), а тот в отмщение приказал утопить его. Таким образом и погиб Нармацкий в волнах Иртыша.
В другом предании, причина ссылки грозного "викинга" рисуется несколько иначе. "Какие дела он ни делал, - рассказывал мне один шуранский старик, - и всё ничего. Да, слышь, сестру свою он изнасильничал. Ну, та прямо к царице и предъявилась. Тут ему и конец предела пришел. Сослали его в Сибирь, а там привязали к бревну, да с крутой горы прямо в реку и скатили".
Наследником Андрея Нармацкого остался сын его, Петр, который нисколько не походил на отца: он погружен был в книги, считался "вольтерьянцем", задумал отпустить крестьян на волю, но не успел этого сделать, так как признан был "повредившимся в уме" и содержался под присмотром, а имения его перешли в опеку к сестре Марье Андреевне Нармацкой.
Со смертью Петра Нармацкого мужская линия рода прекратилась и все имение путем брачных союзов перешли к другим фамилиям (в рода Демерта, Кудрявцева и др.).
Вот и всё, что сообщают предания о личности "потомка нормандских герцогов".
Желая хотя сколько-нибудь ориентироваться в этом легендарном материале и выяснить, где оканчивается в нем истина и начинается вымысел, я обратился к документальным источникам. Но, к сожалению, они оказались настолько скудны, что нет ни малейшей возможности определенно восстановить загадочную фигуру камского "Роллона".
Из пяти грамот, относящихся ко времени царствования Иоанна и Петра Алексеевичей и царевны Софьи и написанных на имя "Наума Васильева сына Нармацкого", наиболее интересной оказалась только одна, сообщающая о каких-то заслугах Наума правительству.
"Бил челом великим государем царем и великим князем Иоанну Алексеевичу, Петру Алексеевичу и всея великие и малые и белые России самодержцем, казанец Наум Васильев сын Нармацкой: по указу де брата великих государей, блаженные памяти великого государя царя и великого князя Феодора Алексеевича и всея великие и малые и белые России самодержца, и по грамоте, данные ему на Волге реке, на острову, сенные покосы на оброк, которым островом владели села Сабуголей крестьяне, те дачи великие государи пожаловали бы ему, велели те сенные покосы за многие его службы из оброка отдать ему в поместье".
В списке бояр, воевод и прочих лиц, управлявших городом Казанью и губернией с 1552 года, напечатанном в "Указателе г. Казани" Чернова, значится: под 1714 г. "в татарском приказе судьей полу-полковник Федор Гаврилович Нармацкой"; под 1714 и 1719, в числе ландратов, тот же "Федор Нармацкой", которому указом камер-коллегии от 1 января 1720 г. "велено быть на Уржуме и в Казани камериром".
Из нескольких актов, сообщенных мне землевладельцем из Сорочьих Гор, П. А. Чижевским, выясняются некоторые данные по генеалогии рода Нармацких, а именно, что в 1707 году шуранскими дачами владел прапорщик Юрий Васильевич Нармацкой, у Юрия был сын Лаврентий, у Лаврентия - Петр, у Петра - капитан Андрей Нармацкой, у Андрея - поручик Петр Нармацкий и дочь Марья.
Капитан Андрей Петрович Нармацкий и был легендарным героем своего рода. К сожалению, все сведения о нем, как было уже выше сказано, относятся к области преданий, и только в архивных документах 1-й казанской гимназии упоминается, что в числе учеников, принятых в только что открытую в 1759 году гимназию, находился и "сын капитана Андрея Нармацкого" и что на торжестве, устроенном в гимназии в 1760 году, в качестве почётного гостя, присутствовал между прочими, и "Нармацкой".
Таким образом, выясняется, что капитан Андрей Петрович Нармацкий жил в Казанской губернии в половине прошлого столетия (в то время, когда губернией управляли действ. статский советник Квашнин-Самарин и генерал-аншеф фон Брант) и принадлежал к числу видных, "почетных" людей.
"Заволжский Муравей" сообщает, что он сослан был в Сибирь, "где и кончил жизнь свою в волнах Иртыша, во времена Чичерина". А генерал-поручик Денис Иванович Чичерин, как известно, управлял Сибирью от 1763 до 1781 года. Таким образом, становится ясным, что Нармацкий сослан был в этот промежуток времени. Неудивительной представляется и трагическая кончина "грозного камского Роллона", попавшего, что называется, в "ежовые рукавицы".
Денис Иванович Чичерин, которого, по словам Завалишина (Дмитрий Иринархович), простой народ называл просто: "батюшка Денис", был человек крутой, нещадно преследовавший злоупотребления власти. Он первый начал круто обуздывать страсть к взяточничеству в сибирских чиновниках и, что ярко характеризует время и нравы, частенько зазвав виновного в свои палаты, "секретно отдирывал его на теле", да так "родительски", что любителя "покормиться", уносили на руках.
Что касается Петра Нармацкого, о котором предание говорит как о "вольтерьянце", как о человеке, желавшем освободить крестьян, то о нем, кроме списка гимназистов 1759 года, есть еще одно документальное свидетельство. В исковой просьбе сестры его М. А. Нармацкой (документ этот хранится у И. А. Чижевского) сказано, между прочим: "определена я к имению брата моего, повредившегося в уме поручика Петра Нармацкого, опекуншей".
Этими скудными данными и ограничиваются известные мне документальные источники; быть может, где-нибудь в архивах или в частных руках есть и еще какие-нибудь бумаги, касающиеся Нармацкого; поэтому считаю уместным выразить желание, чтобы они были опубликованы и пролили более ясный свет на жизнь и деятельность шуранского владельца, с именем которого связано так "много преданий" в среде окрестного русского и татарского населения.
Затем, мне остается сказать еще несколько слов о судьбе "вещественных памятников", воздвигнутых Нармацким и служивших немыми свидетелями его жизни и "рыцарских" подвигов.
Во время опеки и перехода имений Нармацкого из рук в руки, замок запустел; обширный двор его зарос сорной травой, купол обвалился, окна были забиты, службы стали рушиться. Мрачная руина, окруженная страшными легендами, наводила ужас на окрестных жителей. Под влиянием этих страхов, новые владельцы не решались селиться в запустелом доме и потому не только не поддерживали его, но даже, по мере сил, сами способствовали его окончательному разрушению.
Нуждаясь напр. в строительном материале для построек в других своих имениях, - они разбирали кирпичные стены и целые службы шуранской усадьбы. Наконец, покойный Григорий Григорьевич Дембровский, сделавшись владельцем Шурана, решился реставрировать эту руину, уничтожив в ней всё, что напоминало о "рыцарских" подвигах Нармацкого.
С этой целью он разрушил прежде всего боковые башни. Работа при этом была немалая. Обыкновенные человеческие силы и железный лом оказались совершенно несостоятельными: старинный цемент окаменел и не поддавался. Пришлось просверлить отверстия, зарядить их порохом и взорвать. После этой операции, из 24 комнат замка осталось только 12, по 6 в каждом этаже.
Уничтожены были и другие остатки старины: вырваны из стен тюрьмы железные цепи, уничтожены рогатки, и мрачная тюремная камера превращена была в коридор на кухню; золоченая карета, стоявшая в сарае, была разломана и саженые колеса ее употреблены в качестве удобных приспособлены для устройства на реке Шуранке барской портомойни; наконец, засыпан был и подземельный ход, обнаружившийся в подвальной части дома во время взрыва боковых башен.
По поводу подземелья я неоднократно беседовал со стариками-крестьянами и даже отрицал возможность o его существования, указывая на трудность проведения тайника через сплошные известняки, на отсутствие всяких признаков выхода в наружном склоне обрыва и невозможность хорошо замаскировать этот выход, если бы подземелье действительно существовало. Но крестьяне упорно держались своего мнения.
- Уж это ты поверь, - убеждали они, - своими глазами видели. Как теперь шла эта самая перестройка при покойном барине, докопались мы до двери, - дверь железная. Хотели мы ломать, да как увидал Григорий Григорьевич, так и велел закопать. Не любил он этого. Ну и закопали. А шибко хотелось посмотреть!..
- Охоч ты копать, да не там велишь копать, где надо, - говорили они при раскопках на месте одного из соседних городищ. - А ты вот прикажи подле барского дома землю поднять. Там есть чего поискать, за железной то дверью там понакладено у него.
В дополнение к этому, К. Г. Дембровский сообщил мне, что года три тому назад, при перестилке пола в боковой части нижнего этажа, плотники снова обнаружили какую-то каменную лестницу вниз, но дали ему знать об этом уже тогда, когда пол был совсем устроен и произвести расследование было уже невозможно.
Не смотря на это, я так и не решился на раскопку и главным образом потому, что крестьяне указывали расположение двери только приблизительно, так что пришлось бы поднимать землю на пространстве нескольких квадратных сажен, а это при твердости грунта, могло бы занять слишком много времени, особенно при недостатке удобных железных лопат.
