По совету Брэдбери я вытаскиваю из своей внутренней копилки воспоминания.
***
Я увидела ее и сразу узнала.
По прическе, которая за почти тридцать лет не изменилась. Темно-каштановые волосы остались темно-каштановыми, готовыми засверкать золотинкой на свету, сохранили свою длину и завитушки в челке и на макушке, модные в 80-х годах.
По глазам глубоко-карим, которые она послушно прикрывает густыми ресницами, если ее положить в кроватку или коляску.
По чуть вздернутому милому носику, приоткрытому рту и подбородку – ни острому, ни тупому, а такому, как надо, по здоровым естественным щечкам. Немножко смугленькая, как и многие тогдашние немки, и без румян, чем грешили и грешат до сих пор наши и всякие другие блондинки.
На встречу ко мне она «пришла» все в том же наряде – в платье чуть ниже колен со скошенными рукавами и белых резиновых туфельках-тапочках. И платье-то почти без изъянов. Белая кокетка, красный воротничок-стойка с желто-оранжевыми цветочками, юбочка такого же цвета. Оно не выгорело и не потеряло своей начальной яркости, лишь на спинке, там, где кнопочки, выглядывает ниточка. Но это точно можно незаметно починить.
Мы расстались с ней в мои 13 лет. Мама попросила отдать ее финской девочке. Дарить было приятно. Я тогда совсем не знала, что такое тоска. Но чем старше я становилась, тем чаще вспоминала наши с ней истории. Как мама в мой больничный день рождения сшила нам одеяло, подушку и простынку, как сестра случайно сломала ей голову и я рыдала на весь двор, как в последний год игры с ней мы, наконец, обзавелись лежачей коляской.
Тогда ее звали Леной, теперь – Ниной…
