Часть 1
В одном из жилых домов на Штрелиц штрассе, на лестничной площадке возле окна стоял парнишка и облупливал с подоконника старые слои то белой, то голубой и зеленой краски. Он время от времени поглядывал на залитую лучами заходящего августовского солнца дорогу, по которой тянулись длинные тени, отбрасываемые деревьями, фонарными столбами, дорожными знаками и машинами. Улица была так залита светом и полнилась солнечными зайчиками, прыгающими по стенам домов, что юноше поневоле приходилось щуриться, чтобы различать силуэты проходящих под окном людей.
Иногда, оборачиваясь, он ловил взглядом спускавшихся или поднимавшихся по лестнице жильцов: кто-то шёл в магазин или на прогулку; кто-то возвращался с работы.
- Здравствуй, студент! – поздоровался мимо пробегавший сосед.
Из соседних квартир доносились звуки беготни детей, громкие голоса, возгласы и радио, чьим невольным слушателем являлся юноша. Голос диктора был слышен во всём подъезде: «Очередная волна недовольств прокатилась на территории Восточного Берлина.»
- Папа́, сделай потише, пожалуйста! – послышалось в одной из квартир.
«Доктора ведущих ВУЗов покинули…», - всё тише и тише вещало радио.
Лицо юноши становилось всё угрюмее, и, хоть и солнечный свет по-прежнему ослеплял его, он уже не щурился.
Стоял сильный запах чего-то жареного и пряного, от чего становилось ещё хуже и без того в душном подъезде. Уставившись в угол оконной рамы, студент то и дело подправлял неудобный, смотрящийся на нём нелепо, серый пиджак и прилипающую от пота рубашку.
Уже который день он слышит подобные новости. Уже который день его не покидает чувство страха и всеобщего напряжения.
Казалось, что окно треснет под его взглядом, как вдруг звук хлопнувшей двери вывел его из оцепенения, и он услышал родные ему шаги, быстро поднимающиеся по лестнице. Выпрямив осанку, парнишка энергично поиграл плечами, разводя и сводя лопатки, словно расправляя невидимые крылья, затем пару раз улыбнулся, будто репетируя, но у него это плохо получалось, пока он не заметил между пролётами две прыгающие косички русых волос.
Ещё раз нервно подправив рубашку, юноша стал по стойке смирно. На лестничной площадке показалась девочка. Увидев его, она широко улыбнулась и бросилась ему на шею, обвив её своими маленькими руками.
- Франц! – радостно пролепетала девочка, так и не отдышавшись. – Я столько всего должна рассказать! Университет такой большой! Там столько классных ребят. Многие из нашей школы, кстати. Ты знал, что он был основан в 1823 году? Он такой старый и красивый. Фу-у-ух, - она сделала глубокий вдох и продолжила рассказывать с неменьшим возбуждением, как у неё прошли лекции; какие у них профессора и предметы.
Франц смотрел на неё с улыбкой. Когда она что-то оживленно рассказывала, он внимательно рассматривал её, как это делают новорожденные дети, наблюдая за мамой. Он ловил взглядом движение её губ и серо-голубых глаз; лучи заходящего солнца освещали её лицо и волосы, которые в таком свете походили на рожь под грозовыми тучами, озарённую пробившимся лучом света.
Вам доводилось находиться в поле перед грозой? Доводилось наблюдать, как некоторые участки освещены солнцем? Под ветром на фоне туч эти участки сродни озёрам жидкого золота.
Девочка стояла и рассказывала, обхватив шею Франца. Часть её наэлектризованных волос разлетались во все стороны подобно золотым солнечным лучам. Некоторые тянулись к Францу и щекотали ему лицо.
Она внезапно замолчала, а глаза стали что-то искать за окном.
Сделав небольшую паузу, она вдруг спросила:
- Ну? А у тебя как прошел первый день? Какие впечатления?
- У нас тоже старый и красивый университет. Дворец – а не университет! Узнал много нового. Сказали, что мы часто будем ездить на фермы по хозяйствам.
- А из наших кто-нибудь с тобой учится?
- Видел ребят из параллельных классов, а так – со мной только Тедерик, мы на одном факультете, - произнося это имя, Франц улыбнулся ещё шире.
Девочка заметила это, тоже улыбнулась и чмокнула его в губы.
- Значит, скучать не будешь.
Франц покосился:
- В каком это смысле, Эле́н?
- Что?
- В каком смысле «скучать»?
- Имею в виду, что тебе не будет скучно.
- М-м, - промычал Франц, опустив голову.
Воцарилось молчание; лишь звук того же радио и голосов в стенах квартир нарушали эту тишину.
- Франц.
- Что? – буркнул он под нос, не поднимая головы.
- Что, ботинки интереснее меня? – игриво спросила Элен, на что он слегка улыбнулся, а затем спросил:
- Когда вы уезжаете?
- Утром, в пять. Франц, мы же будем видеться. Не устраивай трагедию. В одном городе живём.
- Теперь Берлин – два города. Мне так кажется…
- Ну, значит, ради встречи со мной ты будешь ездить из города в город. Здорово же!
Франц кивнул в знак согласия и предложил встретиться завтра после учебы, на что Элен охотно согласилась.
Они простояли в объятиях ещё в течение часа; ворковали, говорили ни о чём: об этом мире, и что они о нём думают, о жизни, о смерти, об идеалах, о будущем.
Представьте себе встречу двух иностранцев за границей: как они начинают делиться впечатлениями и эмоциями. Элен и Франц были похожи на двух иностранцев из одной неведомой страны, случайно столкнувшихся на лестничной площадке в этом мире.
Ещё девять лет назад они вместе носились по подъезду или играли на площадке, на заднем дворе; забегали домой, перекусывали и вновь за игру. Будучи детьми, они много говорили друг о друге своим родителям: сперва о том, что им нравится, потом – что не нравится, но спустя время они перестали делиться мыслями с родителями.
Чем больше мы молчим о близком человеке, тем больше мы о нём думаем.
В каждом их прикосновении, в каждой улыбке и скользящем взгляде таилась непередаваемая нежность их души.
Франц проводил Элен и, простившись, пошёл к себе. Его квартира находилась прямо над её квартирой, как и их комнаты. Франц всегда слышал её шаги, а она – его. Это помогало им: они всегда чувствовали присутствие друг друга в своей жизни. Но не в этот вечер.
Войдя в свою комнату, Франц закрыл за собой дверь, сел на край постели и, придерживая голову руками, стал слушать. Каждый шаг, каждая захлопнутая крышка чемоданов хлопала по его сердцу, а бегущая собачка дорожных сумок зажевывала его. Каждый день он слышал эти шаги, её шаги. Он без труда по ним мог определить, кто в её комнате: она или кто-то другой. Взгляд Франца становился рассеянным, а на лице время от времени мелькала еле заметная улыбка, пробуждаемая приятными воспоминаниями. Он окинул комнату взглядом, - стены её дышали памятью - вздрогнул и на миг, словно от укола в висок, зажмурил глаза; после чего встал и направился к Элен.
Спустя мгновение в квартире семьи Кёль раздался звонок в дверь. Бросив складывать вещи, Элен подбежала к двери и приоткрыла её.
- Я могу Вам помочь, фройляйн Кёль, или мне не мешать? – с наигранной надменностью спросил Франц.
- Можете попробовать, - с улыбкой ответила Элен, снимая цепочку с дверного замка.
Войдя в квартиру, Франц не сразу узнал ставшую для него родной комнату. На месте стен, некогда увешанных рисунками Элен, он обнаружил только обои – рисунки и фотографии лежали стопкой на столе.
- Осталось последнюю сумку собрать, а вещей так много. Может оставить одно платье тебе? Будешь надевать и думать обо мне, - подшутила Элен.
Окинув лежавшие на кровати вещи, Франц кивком указал на светло-голубое с цветочками платье:
- Вон то, пожалуйста.
- Ты маньяк! Оно мое любимое!
- Можешь остаться с ним, - с улыбкой предложил он и обнял Элен сзади за талию, уткнувшись носом в её волосы, пока она перебирала вещи.
- Серьёзно? Хочешь, чтобы я оставила платье? – немного помедлив, спросила она.
- Да. Любое.
- И… ты… будешь носить? Не отвечай. Не хочу знать.
- Какашка.
- И я тебя люблю.
Элен порылась в вещах и достала жёлтенькое платье.
- Носите с удовольствием. С Вас один поцелуй.
Поцеловав её три раза, Франц добавил:
- Верните сдачу.
- Ну, ты аферист! – возмутилась она, вернув ему два поцелуя.
Все вещи были собраны. Франц уже был у себя, когда родители Элен вернулись. Они приехали с работы вместе, хотя обычно мать Элен Эстер Кёль возвращается раньше.
Послышались быстрые шаги. Возле комнаты Элен показался отец. Он словно куда-то спешил. Как птица резкими и частыми поворотами головы он осмотрел комнату.
- Привет. Всё - все вещи собрала? – и, не дожидаясь ответа, направился к себе.
Это даже не походило на вопрос – скорее на самоотчет того, что Кёль видел в спальне.
Затем шаги направились в соседнюю комнату. Элен слушала, как отец открыл кейс и начал спешно перебирать бумаги: листает страницы, читает, листает дальше, складывает, стучит стопкой по полу, выравнивая края.
В комнату вошла мама и тихо спросила:
- Там все документы? Паспорта?
- Да-да, - раздражённо ответил отец.
- Пе́тер.
- Что? Завари кофе, Эсси.
Ужин прошёл в молчании. Лишь после мама поинтересовалась у дочери, как прошёл первый день в университете.
Когда Элен ложилась спать, она услышала, как что-то стукнулось об окно. Она вскочила и тут же открыла его. С верхнего этажа свисала ниточка, на кончике которой была закреплена записка. Франц часто пользовался таким нехитрым способом общения: у него на подоконнике всегда лежали моток ниток и карандаш.
На клочке бумаги было написано:
«Доброй ночи, любимая.»
Написав ответное пожелание, Элен привязала записку и немного потянула нитку на себя. В это время другой конец нитки тянул с места карандаш, на который он и был намотан. Смещение карандаша говорило о том, что Элен ответила.
Не прошло и минуты, как записка исчезла.
Продолжение следует...