Письмо Тани Сухотиной (внучки Льва Толстого)
5 ноября 1917 года . Милая нянечка! Ты, наверное, не знаешь, как кто у нас живет? Я тебе все расскажу сначала. Около трех недель тому назад, приблизительно в семь утра, мы с Мама спали и вдруг услышал и стук в нашу дверь, мы отперли, и вошла Ганя (она ездила на две недели домой, и мы как раз ожидали ее назад). Она сказала, что на станции Засека она видела Наташу и Колю Оболенских с няней и четырьмя детьми, она их сначала не узнала, но потом подошла и спросила: «Вы Наталья Михайловна?» Наташа сказала, что да, и рассказала ей, что они уехали из Пирогова , п. ч. их грозили разгромить, они уехали вечером, и по дороге они встретили толпу мужиков, которые не хотели их пропустить, так что один солдат даже ухватился за уздечку пристяжной и повис на ней, но, к счастью, лошадь была горячей и рванула вперед, т. ч. солдат упал. Остальную часть дороги они проехали благополучно.
Мы, конечно, за ними скоро выслали лошадей, и часам к десяти к крыльцу подъехала плетушка и долгушка, в которых сидела вся семья Оболенских. Мы их поместили внизу, а Колю наверху в гостиной. Через два дня пришел пироговский мужик и сказал, что Пирогово разгромили окончательно и что остались одни стены; дело было так: после того как уехали Оболенские, пришли чужие древни их громить, пироговские мужики их прогнали и поставили караул кругом дома. Коля забыл в своем ящике 1000 рублей и сказала об этом своему кучеру, который по приезде со станции пришел, чтобы взять эти деньги и сохранить их для Коли. Когда он подошел к дому и увидел — кругом стоят мужики, он сказал: «Пропустите меня в дом. Князь оставил в своем ящике 1000 рублей и велел мне их взять». Когда они это услышали, то ворвались в дом и начали все ломать и бить, они даже выломали полы и потолки, т. ч. остались голые стены. Теперь мужики жалеют, что они разгромили, и некоторые привозят вещи назад, а некоторые привозят яблоки, лепешки, яйца и т. д., все в гостинчик. Раз Мама спросила у одного из мужиков: «Как же вы это сделали?» Он отвернулся и сказал: «Пастуха нет». И больше ничего не сказал.
Мы пока живем ничего, хотя в одну ночь около двух недель тому назад мы было совсем уехали. Мама сказали, что Колпна (деревня, находящаяся около 7 верст от нас) собирается прийти и нас громить в эту же ночь; когда мы это услышали, мы скорее уложили наши мешочки и вообще были готовы к отъезду, потом мы послали на Косую Гору за милиционерами; в эту ночь мы просидели до двух часов. Потом приехала милиция, и никто не пришел. Теперь у нас живут 12 солдат нас охранять.
Как у вас, спокойно ли? Хороший ли у вас был урожай яблок? Пожалуйста, напиши, чего у вас не хватает и вообще как вы живете.
8 ноября 1917 года. Сегодня пришла телеграмма от Петра Ивановича, что Кочеты громят. Мама послала телеграмму просить войска. Как это все ужасно!
Пока прощай, милая Нянечка, крепко, крепко тебя целую и очень люблю. Таня
Письмо девятнадцатилетней Елены Синявиной подруге Зое Губиной в Санкт-Петербург
16 ноября 1917 года, Олехово, Боровический уезд Новгородской губернии
Мы начали разборку вещей и частично укладку. Мама ездила к Фидер. Там прошел слух, что папа арестован, Алеша искалечен солдатами и т. д. Мама заходила в гости к своему приятелю черному Григорию, он и его семья, да и соседи с ней очаровательно милы. Григорий и Спиридон берутся везти нас до Боровичей. Великое переселение народов будет происходить в два приема. Если бы Ты знала, как я зла и как жалею Олехово, которое сотрут с лица земли. Мне все хочется остаться здесь. ...Фу, как погано! В наш век нельзя кого-нибудь или что-нибудь любить, да и иметь ничего нельзя, сегодня есть, а завтра ничего нет.
Впереди поганая нищенская жизнь, вот и стоит жить! Какое тут возможно стремление к чему-то возвышенному, поневоле опустишься. Я зла, как 900 000 чертей.
И Тебе не завидую. Наверное, Петроград тошнотворен.
Фу, как погано. А могло бы быть еще поганее, если бы жизнь была бесконечна! Теперь уж если очень тошно будет, можно и оборвать всякую связь с этой гадкой жизнью. Фу, как противно. Главное, обидно, что не мы одни в таком бессмысленном положении, а все, все, все. Вот что особенно бесит. Должно же, наконец, это измениться, не могут же все болтаться между небом и землей и жить под открытым небом, питаясь лунным светом и запахом фиалок — это не по сезону и не питательно вовсе и вполне безрезультатно; человечество приближается к своим братьям четвероногим, я зла, как миллион чертей, и больше ругаться не желаю. Напишу, когда будет что-нибудь в мыслях кроме цыганской жизни или же когда возы будут уложены и столы освободятся от вещей.
Пока, до свидания. Пиши все, все, все. Крепко Тебя целуем. Твоих приветствуем. Твоя Лена