Узнав страшный диагноз, она брела домой, еле передвигая ноги, когда услышала за спиной голос бомжа: "Поезжай в старую деревню в Сибири".
Даже те, у кого была плохая память на лица, её обычно запоминали сразу. У Маши были глаза разного цвета – один светло-карий, почти жёлтый, другой – голубой. И родимое пятно на виске. Небольшое, в форме кошачьей лапки.
Женя звал ее Муркой. Она – Маша, Маруся. Разные глаза, как у кошки, метка на виске. От Маруси до Мурки недалеко. Но это было Женькино имя для нее, никто после его не повторил.
Оказывается, они жили в соседних дворах. Но немножко разминулись во времени. Всего десять лет. В зрелые годы – ни о чем. В детстве и юности – целая эпоха. Она была еще ученицей «началки» с пышными бантами в коротких толстых косках, когда он окончил школу и поступил в вертолетное училище.
Он знал, что всё равно уйдет из дома – в их семье все мужчины были военными. Отец ждал, что сын поступит в военно-технический институт, до которого сорок минут общественным транспортом. А Женька хотел уехать на край света, потому что не мог смотреть, как отец бьет мать. Причем, даже когда Женька вырос, и мог бы скрутить отца в бараний рог, мать не давала за себя заступаться. Любила такой сумасшедшей любовью. И не было для нее минут слаще, чем те, когда отец, протрезвев, на коленях просил прощения.
Женька понимал, что рано или поздно или уб-ьёт отца, или сойдет с ума от этой больной жизни. Он и Достоевского потом никогда читать не мог, находя перекрестное эхо, в страданиях героев – и самых близких ему людей.
Окончив училище, он успел еще попасть в Афганистан, незадолго до того, как там всё кончилось. Вернулся без единого ранения, только много седины появилось. Но он был светло-русым, и окружающим это в глаза не бросалось. Просто волосы будто немножко подернуты пеплом. Ну и душа тоже.
Его позвали преподавать в родное училище, и он согласился.
А в соседнем городе открыли педагогический институт с особой направленностью. Тут вам и традиции старины, и духовность, и форма… И дважды в год непременно - балы. Один Рождественский, зимой, другой – на Троицу. Факультативом, но обязательным, в институте шли бальные танцы. Занимались весь год – уж у кого как получалось, не взыщите. И на бал прийти нужно было согласно дресс-коду: в платье - «в пол» в перчатках, а некоторые девчонки еще и веера брали. Вы тоже сразу представили себе девушек? И правильно, юношей тут было – кот наплакал. Ну математики еще, физики… Но среди филологов – девчонки сплошь.
На занятиях бальными танцами они допрашивали преподавательницу:
— На балу мы будем танцевать друг с другом, да?
Наталья Николаевна пожимала плечами, но говорила:
— Наверное, ректор что-нибудь придумает.
И ректор придумал. Договорился и сделала «заказ» в вертолетное училище, потому что военный – он должен быть не только «красивый и здоровенный», но еще обязан уметь танцевать хотя бы вальс.
Маша, она же Маруся, она же будущая Мурка, на бал идти не хотела вообще. Потому что неискушенные в старинных нарядах девчонки, не шили и не покупали себе платья вечерние, а как одна уцепились за свадебные. Вот это шик и блеск, лучше ничего быть не может. Кто-то одолжил такое платье у знакомых, кто-то взял напрокат, кто-то купил на Авито…Короче, только у них на курсе было двадцать четыре невесты, а место «фрейлинского шифра» можно было прикалывать надпись «Хочу взамуж».
Маша в ту пору вообще не любила подходить к зеркалу. Меченая, б—ин, или как Сережка Лобода говорил после каждой фразы «меченая, в натуре, кабаны..». Сколько раз ей хотелось удалить это чертово родимое пятно! Мама ее водила в больницу, когда ей было лет десять, но старенький дерматолог покачал головой и сказал: «Лучше не трогать. И вообще не загорать и не травмировать». У мамы вообще россыпь таких черных пятен шла наискосок по плечу, и мама боялась, что они переродятся. Она всегда боялась какого-нибудь жуткого диагноза. И с Маши взяла обещание – знак, данный ей от природы – не трогать: «Никогда… сколько будешь жить на свете… ради меня».
Значит, что мы имеем? Разные глаза как у кошки - плюс черное пятно. Какие балы, вы о чем? Маша и на уроках танцев была худшая. И опять же мама настояла - поедешь! Договорилась со своей знакомой, которая в доме культуры руководила театральным кружком. И та одолжила платье. Простое, голубое, шелковое, в пол. Настенька из «Морозко» носила, когда дошла от статуса "затурканной падчерицы" до «любимой невесты».
Но, оказавшись на балу, Маша сразу поняла, что женихи даже не посмотрят в ее сторону. Когда начались танцы, она постаралась скрыться за спинами преподавательниц. И уже оттуда глядела, как ее однокурсницы кружатся в объятиях курсантов.
А потом, чтобы немного передохнуть, студентки и курсанты затеяли игру в «Почту». Маша взяла на себя роль почтальона – переносила записки от юношей девушкам и обратно. Было много смеха, девчонки порой краснели так, как когда-то их юные прапрабабушки. А Маша радовалась, что её это все минует – и ожидание записки, и разочарование, что тебе никто не написал. И уж совсем мельком она отметила командира курсантов – или как у них там по чину называется этот дяденька, что их привез. Он стоял чуть поодаль и оттуда смотрел на своих воспитанников. Лицо еще молодое, а волосы седые.
Но когда заиграли вальс, и Маша вновь хотела ускользнуть в свой тихий уголок и сделаться незаметной, оказалось, что этот человек стоит перед ней и приглашает ее на танец!
Первое, что она готова была сказать:
— Нет-нет, я не танцую, я не умею…
Но рядом была Наталья Николаевна, которая мучилась с ними со всеми целых полгода, и Маша не посмела публично расписаться, что так ничему и не выучилась. И еще она хотела сказать своему кавалеру, что она "деревянная", и отдавит ему все ноги и вообще…
Но у него были такие сильные руки, и он так уверенно и просто вёл ее, безо всяких этих выкрутасов – типа «кружитесь дамы», что танец показался Маше естественным, будто она выучила его с детства. Ей даже глаза хотелось прикрыть от облегчения – она могла танцевать с ним и с закрытыми глазами.
Это потом уже они выяснят, что оба – из одного города, и даже из соседних дворов, и окончили одну школу. И попытаются припомнить друг друга. Она вроде бы видела его вместе с другими мальчишками на пруду с удочкой, а он – кажется – запомнил ее с девочками на качелях. Или – прыгающей через скакалку. А может – она прыгала в «классики». Были ли те качели и скакалка – это совершенно неважно.
А вот то, что он будет ждать, пока она окончит институт… И то, что среди однокурсниц со всеми их влюбленностями и романами, она одна знала, что изо всех шести миллиардов – или сколько там людей на Земле – она нашла того единственного, что ей предназначен... Вот это только и имело значение.
Она уехала к нему на следующий день после того, как получила диплом. В небольшой серый город, на три четверти состоящий из одноэтажных и двухэтажных домов. Здесь не было ни театра, ни музей, а вертолетное училище являлось главной достопримечательностью.
Через год у них родился сын. Евгений мечтал о дочке, которая будет похожа на его жену, он хотел, чтобы стало – «две Мурки».
Когда на свет появился мальчик, акушерка, принимавшая его, вздохнула:
— Ну вот, еще одна одинокая женщина…
— Что? – не поняла Маша, - Кто?
— Ты. Вырастет твой сын и заберет его другая. Жена. А ты останешься одна. Так что давай, приходи еще за дочкой.
Но за дочкой Маша прийти не успела. Евгений погиб. Нелепо. Новичок-шофер, из училища, неловко сдал на своем грузовике назад, и прижал Женю к стене.
Его еще успели отвезти в больницу. Но там шла плановая операция - кому-то мастерили красивый нос. Никто из хирургов освободиться не смог, а медсестры – много ли могут сделать? Врачи подошли, когда все уже было кончено. Впрочем, позже они говорили, что шансов не было с самого начала.
Завешивая зеркала в доме, Маша взглянула на себя, и подумала, что Женя оставил седину ей в наследство. Теперь у нее были такие же волосы, как у него.
И еще ей было жаль, что в свое время Женька не позволил назвать сына в его честь. Так - звучало бы в доме родное имя. А может быть, и к лучшему, что не позволил. Говорят, что нельзя, чтобы в семье двух звали одинаково. Один уйдет. Если бы было два Женьки, она бы себя сейчас винила – накликала.
Судьба Женьки – не погиб в небе, но погиб на земле. Пусть у Антона доля будет иной.
Маша воспитывала сына, как и прочие матери-одиночки. Тяжело до невозможности. Но каждое утро откуда-то отыскиваются силы, чтобы прожить еще один день. Маша знала, что больше не выйдет замуж. Это было так же невозможно, как воскресить Женьку.
Она осталась в этом городе, где помнили ее мужа, и говорили, что Антон на него похож. Когда сын стал постарше, она вместе с ним поехала навестить маму. Антон познакомился во дворе с ребятами. Слово за слово, и он сказал им, что отец у него был летчиком и погиб.
Дети стали над ним ржать. Не смеяться, а натурально ржать, как над дурачком.
— Ты что, правда в такие сказки веришь? Да отец тебя просто бросил! Нафиг вы ему с матерью не нужны оказались! Или мать у тебя вообще не знает, чей ты сын!
…Антона отняли соседки. Он кинулся бить мальчишек, а они, естественно кинулись всей толпой бить его. Маша смывала кр-овь с разбитого лица сына, смазывала зеленкой синяки и ссадины и плакала.
— Ради Бога, не связывайся с ними больше, — просила она.
— А то еще кто-нибудь случайно ударит камнем в висок, — подхватывала бабушка, закоренелая оптимистка в больших-больших кавычках, — Они маленькие, им ничего не будет, а мы тебя потеряем…
— Но я же не смогу слушать, когда они так говорят про папу. Про тебя и папу, — Антон был непривычно серьезен, а Маша смотрела на его ресницы. Они были длинные-длинные. Совсем как у Женьки.
Антон не унаследовал судьбу отца. Женю тянуло в небо, его сына – под землю. Маша потом думала, что страсть ко всяким «каменюкам» зародилась у мальчика, еще когда они ездили к морю.
Маша работала в школе, вела русский и литературу, у нее был длинный учительский отпуск. Маша брала сына, и они отправлялись куда-нибудь в тихий приморский поселок, совсем не модный и «не раскрученный». Им мало было нужно. Море, горячий южный воздух, который пах хвоей и розами, и общество друг друга.
Если бы дать Антону волю – он не вылезал бы из воды. Маша понимала – так нельзя. Морские ванны, солнечные ванны – всё должно чередоваться. В здоровье сына заключалась ее жизнь.
Когда Антон был совсем маленьким, она говорила ему:
— Посиди немного на берегу. Посмотри, какие красивые камушки… Видишь, на них белые разводы - следы волн…. Построй замок из песка и камней.
Маша сама не заметила, как сын увлекся всем этим каменным миром. Даже больше - для него это было каменное царство. Сказка. К Антону в руки будто сами собой приходили сердолики и янтарь. Когда он научился хорошо плавать и нырять, он мог нырнуть за камнем, поманившем его со дна. Из глубины.
В школе, когда ребята ходили в походы, рюкзак Антона по возвращении был гораздо тяжелее, чем у прочих. Маша любила сидеть рядом с Антоном по вечерам, когда сын показывал ей отпечатки древних раковин, в невзрачных с виду камушках, и прозрачный кварц, и другие диковинки, которые ему удалось отыскать.
И как у отца, у Антона после школы не было сомнений – тот в небо, этот - в глубины. Геология и только геология. А еще с настоящей страстью, стал Антон заниматься спелеологией – изучать пещеры. Сначала это привело Машу в полный ужас. Ей казалось, что сын невероятно рискует – каменные своды над головой. Каждый раз, отправляясь с товарищами в пещеры, они будто играют в квест «Замурованы заживо».
Не доходило до нее, что Антон уже не ребенок – высокий красивый парень, что он влюблен в свои пещеры так, как иные бывают влюблены в женщину. Он приезжал из института летом и зимой – на каникулы. И почти всегда с кем-нибудь из друзей. В квартире становилось весело и шумно. Маша стояла у плиты, ей казалось, что молодежь всегда голодна. Что они там едят, в своем общежитии? Ей хотелось, чтобы дома они ели непрерывно.
А по вечерам, они гасили в комнате свет и смотрели слайды. Это были запечатленные моменты подземный путешествий. Огромные залы, и тесные «шкуродеры», сталактиты и сталагмиты, светлячки на стенах, превращающие пещеры в подобия галактик, подземные озера и реки. И Маше пришлось согласиться – это завораживающий мир. И он навсегда покорил ее сына.
Когда тебя со всех сторон сожмут тиски холодных стен
Ты не грусти таков закон земля испытывает всех
И темнотой, и теснотой, и ревом рек, и тишиной,
И красотою неземной, и неприступною стеной.
И если ты все это испытал
Без сил не лег, сорваться не сглупил
Тебя своим признает темнота
И холод недоверчивых глубин!
… В тот год сын привез с собой девушку, Майю. Неприметную пчелку, которая – похоже – стала его спутницей в этих походах.
Маша видела сына меньше, чем обычно. А она так ждала Антона! Каждый день с ним был для нее драгоценен.
Но теперь сын с утра отправлялся куда-нибудь вместе с Майей. То показать ей город, то на какую-то окрестную турбазу, то просто в кино или в кафе.
И Маша плакала, засыпая по вечерам. Молодежь до полуночи пила в кухне чай, ребята смеялись, а Маша поворачивала подушку так, чтобы под щекой она была сухой, а не мокрой от слез. И вспоминала те, уже практически забытые слова акушерки: «Вот еще одна одинокая женщина».
Нельзя было мешать сыну – у него своя жизнь, но всё же, когда Антон сказал, что не приедет на зимние каникулы – отправится в очередной поход, куда-то в очередные пещеры, Маша спросила только, скрывая ревность:
— С Майей?
— Нас целая группа пойдет…
Тогда Маша думала, что ее боль – на пределе возможности. Почти такая, как тогда, когда она потеряла мужа. Теперь в свою жизнь уходил и сын.
А потом ей позвонили – случилось несчастье. В пещерах, куда отправились ребята – обвал. Есть погибшие. Антон жив, но в тяжелом состоянии. Лежит там, за тридевять земель от нее.
И, похоже, уже не встанет.
О Майе не прозвучало ни слова. Маша и не спрашивала. Ей было жутко. Хотела сына привязать к себе? Судьба сказала: «Получи». Ходить он больше не сможет. Всегда будет с ней. Пока жив. А сколько он проживет после такого?
Продолжение следует
