Увлечение Сталиным — не подражание, а логика эволюции системы. Историк Тихонов — о своей книге «Полезное прошлое»
В издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга научного сотрудника ИРИ РАН Виталия Тихонова — «Полезное прошлое» — о том, как в сталинское время в своих целях обращались с историей. Мы поговорили с Тихоновым, как Сталин выстраивал идеологию и культ собственной личности, объясняя это тем, «что "наивная радость" его почитания обращена не столько к нему лично, сколько к партии и коммунистической идее в целом». А также обсудили, прибегает ли власть сегодня к механизмам пропаганды, задействованным десятилетия назад.
— Какие личности, помимо Сталина, стояли за формированием сталинской пропаганды, и принимал ли вообще в этом деятельное участие сам Иосиф Виссарионович?
— Историки давно отметили, что большое влияние на советский строй и менталитет его лидеров оказали Первая мировая и Гражданская войны, продемонстрировавшие, что в массовых армиях пропаганда играет очень большую роль. Человека надо мотивировать идти на жертвы и рисковать жизнью. Поэтому большевики с самого начала огромное внимание уделяли выстраиванию мощного пропагандистского аппарата, которым эффективно и пользовался Сталин. В системе государственно-партийных органов власти всегда существовали институции, прямо отвечающие за пропаганду и агитацию.
Разумеется, пропаганда строилась не только усилиями Сталина, в ней участвовали как высшее руководство, так и рядовые исполнители. Все члены партии в той или иной мере также должны были заниматься пропагандой. Но в 1930–1940-е годы Сталин оказался в центре всей системы, и только он мог корректировать содержание идеологии, определять направление ее развития. Он даже мог себе позволить не соглашаться с Фридрихом Энгельсом. Например, в 1934 году он раскритиковал статью Энгельса «Внешняя политика русского царизма» за то, что в ней Российская империя была названа «последней твердыней общеевропейской реакции». Он не отрицал реакционную сущность царизма, но утверждал, что другие европейские державы были не лучше. Так, шаг за шагом, происходила частичная реабилитация дореволюционного прошлого и традиций великодержавия, которые также постепенно встраивались в советскую идеологию.
— Какие механизмы работы были заложены в сталинскую идеологию?
— Режим 1920–1940-х гг. можно назвать мобилизационным, то есть идеологическая мобилизация масс являлась его неотъемлемой сущностью. Для этого использовались и наглядные средства пропаганды, и агитации, и политические ритуалы (митинги, парады), устная пропаганда. В ход шло практически всё.
Сталин отличался известным прагматизмом в вопросах идеологии и готов был при необходимости инициировать в ней «крутые повороты» в зависимости от текущей внутри- и внешнеполитической ситуации. Идеология того времени вообще напоминала снежный ком, поскольку в ней друг на друга наслаивались идеологемы, на первый взгляд противоречащие друг другу: мировая революция, пролетарский интернационализм, советский патриотизм, культ государства. Задачей идеологов было снять противоречия и представить более или менее цельную конструкцию. Среди имеющегося набора идеологем можно было актуализировать те, что казались нужными сейчас, а другие — «приглушать».
Еще я бы обратил внимание на то, что главным инструментом сталинской пропаганды был текст. Сталин не был выдающимся оратором, но зато являлся неплохим редактором и даже стилистом. Его стиль отличался простотой, изобиловал регулярными повторами, но зато это позволяло доносить нужную мысль до людей, не отличающихся высоким уровнем образования и критического мышления.
Но интересно, что Сталин выстраивал свою идеологию не только через написание текстов, а в большей степени через их редактуру. Например, он тщательно редактировал главные исторические книги 1930-х годов, определившие историческую политику того времени: «Историю гражданской войны», «Краткий курс истории ВКП (б)» и «Краткий курс истории СССР».
При редактуре Сталин допускал ошибки. Так, в «Кратком курсе истории ВКП (б)» он написал слово «карикатура» с двумя буквами «р». Никто не посмел исправить это, и так и было напечатано.
В 1930-е годы происходит централизация агитации и пропаганды. Именно на это и был нацелен «Краткий курс истории ВКП (б)», издание которого должно было покончить с вольными трактовками истории партии и помочь в борьбе с реальными и мнимыми «оппозициями» и «уклонами».
— Называлось ли вообще в советское время это «сталинской идеологией/пропагандой»? Или термин появился позже? Если позже, то как свою деятельность в рамках «мягкой силы» описывал Сталин?
— Ну, «сталинской» эту пропаганду при его жизни могли называть разве что за рубежом, в том числе и русские эмигранты. Это была партийная пропаганда, и считалось, что именно партия, в том числе и ее рядовые члены на съездах, ее определяют. В действительности ее главное направление задавал Сталин, иногда оставаясь в тени. Например, в 1940-е гг. «вторым» идеологом партии считался А. А. Жданов, поэтому знаменитые идеологические кампании в литературе и искусстве до сих пор называют «ждановщиной», хотя документы отчетливо демонстрируют, что инициировал и направлял их Сталин. Но внешне всё преподносилось как воплощение коллективных решений.
Тот же «Краткий курс истории ВКП (б)» был коллективным творением и публиковался с одобрения ЦК ВКП (б), авторы не указывались. Уже в послевоенное время, когда культ Сталина достигнет пика, появится проект издания «Курса» в собрании сочинений Сталина, то есть фактически будет говориться, что именно Сталин является его автором, но это не реализуют.
Контролем и техническими вопросами занимались специальные структуры (гражданские, военные, партийные), в первую очередь — Отдел агитации и пропаганды ЦК (в разные годы назывался по-разному). И надо сказать, что руководители и сотрудники отдела обладали определенной самостоятельностью в решении конкретных вопросов, даже в трактовке поступивших сверху указаний, тем более что часто те были нечеткими и противоречивыми. Поскольку «идеологический фронт» трактовался предельно широко, то в поле зрения сотрудников отдела попадала вся интеллектуальная и культурная жизнь в СССР.
«Сталинской» эту идеологию можно назвать по ряду причин. Во-первых, именно Сталин определял ее направление, и как результат возникла сложная система, в которой сочетались догматические установки классиков марксизма-ленинизма, представления самого Сталина и ситуативное реагирование на текущие проблемы. Во-вторых, идеология и пропаганда всё больше концентрировались вокруг фигуры самого Сталина. Лиону Фейхтвангеру в 1937 году он объяснял свой культ тем, что «наивная радость» его почитания обращена не столько к нему лично, сколько к партии и коммунистической идее в целом.
— Как менялась сталинская пропаганда в эпоху его правления?
— Если коротко, то в ней всё больше на задний план отходила идея мировой революции (хотя от нее никто не отказывался) и всё больше усиливались консерватизм, пафос великодержавия и культ самого Сталина. Часто такой поворот называют «сталинским большим стилем», когда советская идеология и культура отходили от авангардных установок первых лет и всё больше дрейфовали в сторону величественной классики.
Я бы обратил особое внимание на возвращение историзма в 1930-е гг. Интеллектуальная атмосфера 1920-х во многом строилась на отрицании прошлого и обращении к будущему, в котором, как казалось, победит коммунизм. Но надежды на скорое наступление «светлого будущего» не оправдывались, а лозунги пролетарского интернационализма и эмансипации основная масса населения СССР, состоявшая из крестьянства или выходцев из него, не очень воспринимала, зато патриотические идеологемы оказались ей ближе и понятнее. Важен и фактор внутрипартийной борьбы. В борьбе с Троцким Сталин противопоставил лозунгу мировой революции идею «построения социализма в отдельно взятой стране», которую в середине 1930-х дополнили «советским патриотизмом» и «дружбой народов».
— Большую роль в идеологии играл и международный фактор.
— Внешнеполитическая обстановка в предвоенные годы в мире становилась всё напряженнее. СССР стремился играть активную роль, считая, что мировой экономический кризис и приход фашистов к власти во многих странах свидетельствуют о начале краха капитализма, который, впрочем, не сдастся без боя.
Фашистские режимы (использую это понятие в качестве собирательного) стали серьезным идеологическим вызовом для СССР. Дело в том, что их идеологические системы опирались на значительный исторический компонент (мифы о древних арийцах у германских нацистов, римский миф Муссолини) и советские пропагандисты считали, что СССР должен дать отпор. Более того, в Германии утверждалось, что славяне — народ неисторический, а СССР — «внеисторическая» территория. Знаменитый фильм Сергея Эйзенштейна «Александр Невский» также являлся идеологическим ответом, в котором через историю давалось понять, что СССР готов к отражению немецкой агрессии.
Большую роль в повороте сталинской идеологии к прошлому сыграл террор 1937 года. До этого пытались выстроить советский героический пантеон, включив в него действующих политиков. Но после того, как многие из них были объявлены «врагами народа», стало ясно, что давно умершие исторические деятели при правильном использовании их как символов куда полезнее, во всяком случае в их образы можно вкладывать какой угодно смысл и не бояться, что завтра их арестуют.
— Как отличалась внутренняя сталинская пропаганда от внешней, которая, стоит предположить, транслировалась в мир в рамках советских делегаций и работы прессы?
— Разумеется, разная аудитория требовала разного содержания и разных подходов, но всё было взаимосвязано. Ситуация имела определенную динамику. Так, в 1920-х — первой половине 1930-х Советский Союз был относительно открытой страной, стремившейся привлекать специалистов и даже туристов. Роль американских и европейских инженеров в советской индустриализации очень значима. По мере усиления угрозы мировой войны и развернувшихся внутри СССР репрессий, страна всё больше закрывалась.
Взаимоотношения СССР с внешним миром были непростыми и напоминали маятник между идеологией и realpolitik. С одной стороны, Советский Союз являлся форпостом коммунизма и мировой революции, поэтому он инициировал и поддерживал революционные движения по всему миру. В Москве находилась штаб-квартира Коммунистического интернационала (Коминтерна). Формально он был независим от советской власти, но в реальности очень сильно от нее зависел, поэтому за рубежом считали, что деятельность Коминтерна фактически является элементом внешней политики СССР. На Западе у большевиков с самого начала сложился имидж фанатичных догматиков, занимающихся экспортом мировой революции. С другой стороны, Советский Союз постоянно искал контакты с западными странами, поскольку нуждался в инвестициях и технологиях. Поэтому большевики старались предстать в качестве «нормальных» политиков, готовых к сотрудничеству. Большое внимание уделялось т. н. культурной дипломатии. Особую роль в «нормализации» образа Советского Союза и пропаганде его достижений играли советские деятели науки и культуры, известные за рубежом, а также западные интеллектуалы, многие из которых сочувствовали коммунизму. СССР активно участвовал в международных выставках, существовали общества, как тогда говорили, «смычки с заграницей».
Став единственным лидером партии и страны, Сталин также работал над своим образом для «внешнего пользования»: давал интервью зарубежным журналистам и встречался с иностранными деятелями культуры.
В послевоенное время, когда СССР стал мировой сверхдержавой, внешняя пропаганда стала еще масштабнее.
Работать на внутреннюю аудиторию было, с одной стороны, проще, поскольку она почти не имела иных источников информации, кроме официальных, но с другой — люди непосредственно сталкивалась с реалиями советской жизни. Вот этот «коктейль» из ожиданий, лозунгов и реальных проблем был нормой для большинства жителей страны, что хорошо видно по дневникам того времени.
— Как с развенчанием культа личности обратились с механизмами пропаганды, как была реорганизована работа с массами?
— В основе система пропаганды осталась прежней. Просто ее наполняли новым содержанием, в чем-то работали тоньше, всё-таки советское общество становилось более образованным и сложным. Появились новые инструменты, например, телевидение. Последнее, кстати, сыграло скорее негативную роль в поддержании позитивного имиджа власти, поскольку люди на экране видели живую картинку, а не плакаты. Ничего подобного при Сталине не было, поэтому можно было манипулировать его образами. Насколько это было важным и эффективным с точки зрения пропаганды, свидетельствует один факт. Известный советский историк Владимир Трухановский в молодости участвовал в Потсдамской конференции. Он приносил документацию на переговоры. Однажды войдя, он оказался за спиной Сталина и увидел на его голове плешь. До этого он видел вождя на плакатах и портретах, и тот всегда выглядел монументально и безупречно, а тут перед ним предстал стареющий человек. Это открытие настолько изумило Трухановского, что он застыл с открытым ртом. Это заметил Трумен, всё понял и даже хихикнул.
Строго говоря, ничего принципиально нового в пропаганде Сталин не придумывал. Это был режим эпохи «восстания масс», когда на смену элитарным общественно-политическим системам прошлого пришли массовая политика и массовая культура. Думаю, что методы сталинской пропаганды более или менее универсальны. Не случайно, что сейчас образы сталинской пропаганды так востребованы не столько в современной политике, сколько в маркетинге. Хотя и следует понимать, что теперь потоки информации гораздо масштабнее, чем в то время.
— Почему образ Сталина оказался так востребован в наше время?
— Сталин давно превратился в миф, который он же во многом и создал. В 1990-е на фоне разрухи фигура Сталина была популярна из-за ностальгии по «крепкой руке», относительной социальной справедливости и государственному патернализму. Многим людям было тяжело воспринимать тотальную критику исторического опыта сразу нескольких поколений, живших в СССР. Сами понимаете, тяжело принять то, что вся твоя жизнь прошла «как-то не так». Но настоящий ренессанс сталинизма пришелся уже на XXI век. Я думаю, что это является прямым следствием неудовлетворенности (по разным причинам) людей современностью и отсутствием понятного и привлекательного образа будущего. Случился определенный парадокс: в XXI веке граждане России достигли относительно высокого уровня жизни, во всяком случае во много раз более высокого, чем при Сталине, но, удовлетворив свои «первичные потребности» в потреблении, они столкнулись с дефицитом смыслов на следующих ступенях. И здесь фигура Сталина, тесно связанная с культом Победы, оказалась очень привлекательной, поскольку предлагала эрзац коллективного величия. Пусть большая часть этого коллективного величия досталась лично Сталину, но сторонники сталинского мифа почему-то уверены, что они обязательно были бы в то время «сталинскими соколами», а не «лагерной пылью» или вечно полуголодными крестьянами. Другие напирают на небывалую мощь советского государства, ставшего при Сталине сверхдержавой. То есть ностальгия об СССР перекидывается на Сталина. Я уверен, что абсолютное большинство позитивно оценивающих Сталина не понимают, что сталинская система держалась в большей степени не на государственных талантах вождя и его сподвижников, не на энтузиазме масс, а на жертвах людей, которых, кстати, не спрашивали, хотят ли они этого.
Для российского общества спор о Сталине — это спор о ценностном выборе, в первую очередь спор о роли власти и границах дозволенного ей. Можно ли во имя величия государства и его конкретного главы жертвовать миллионами собственных граждан. Должна ли власть отвечать за свои провальные действия, или нужно принять, что «там виднее» и в любой момент быть готовым латать дыры собственными телами.
— Важный вопрос, посвященный общей идее книги: вы говорите, что Сталину был присущ культ историзма и своя специфическая история с обращением с прошлым. Вы не видите аналогий с сегодняшним днем?
— Современное увлечение историей со стороны власти стало не следствием какого-то подражания Сталину, а вылилось из логики эволюции самой системы. Она развивается уже почти четверть века, т. е. Владимир Путин на вершине власти не меньше, чем Сталин. За это время он прошел путь от либерал-государственника к консерватору-традиционалисту. История, как и при Сталине, вновь оказалась важным идеологическим ресурсом, т. е. тем же «полезным прошлым», другого не нашли. В логике постреволюционной эпохи наиболее радикальные «перегибы» революции корректируются откатом назад — к более консервативным формам. Известный историк Андрей Сахаров, бывший директор Института российской истории РАН, рассказывал, что на одном из заседаний с участием нынешнего президента он озвучил мысль о том, что распад СССР и реформы 1990-х гг. были настоящей революцией и, согласно логике исторического процесса, затем маятник развития должен качнуться в сторону контрреволюционного отката. Сахаров утверждал, что Владимиру Путину эта мысль понравилась.
Беседовала Анастасия Медвецкая, специально для «Фонтанки.ру»