Николай опрокидывает бутылку и делает большой глоток прямо из горлышка. Дешевая водка обжигает пищевод и падает в желудок раскаленным комом, тут же взрываясь. В голову бьет приятный дурман, старик откашливается и занюхивает рукавом старой грязной куртки. Откидывает голову, ударяясь затылком о деревянные доски сарая, возле которого он нашел временный приют. Смотрит на неподвижную луну слезящимися глазами. Он сидит здесь уже достаточно долго, прямо на земле. Ноги и задница уже замерзли, но он старается не обращать на это внимания. Главное, что ему удалось убраться подальше от проклятого детского сада. Правда, пришлось отсидеться под елкой, чтобы не попасться на глаза Нине Васильевне, нянечке. А затем Николай услышал, как ее не стало. Он сидел на корточках, прислонившись к шершавому стволу дерева и стискивал в руках бутылку водки, которую прихватил с собой. Когда женщина стала кричать, сторож зажмурился и стиснул зубы. И лишь когда крик утонул в победном вое существа, Николай выбрался из-под ели и, шатаясь, побежал в сторону ворот. Потом были дорога, перекресток, родной дом. Старик не свернул во двор, нет, - бежал дальше, боясь остановиться. С этой стороны окраина села была густо застроена старыми сараями, в погребах которых многие до сих пор хранили овощи со своих огородов и разномастные соленья. Поплутав в темноте по натоптанным тропинкам, Николай без сил упал у одного из дощатых строений и принялся жадно лакать водку. А следом пришло приятное забытье, от которого старик очнулся только сейчас.
Он вспоминает рассказы своего отца. Было время, когда тот еще видел в сыне приемника и готовил на пост наблюдателя. А готовить он начал его сызмальства, отчего маленького Николая частенько мучали ночные кошмары. Возможно, именно поэтому он и пристрастился к выпивке уже со школьных лет. А еще пару лет спустя рассказы отца закончились. Да что там рассказы – суровый лесник почти полностью перестал разговаривать с сыном, презрительно скинув воспитание шалопая на плечи матери. А в душе Николая свила гнездо ненависть, которую он пестовал и множил все эти годы. Это чувство стало ему самым родным, роднее матери, а позже – жены и сына. Оно согревало его и не давало наложить на себя руки, ведь иного смысла жизни Николай просто не видел. Пить и ненавидеть, ненавидеть и пить.
Бутылка пустеет. Сторож делает последний глоток, отшвыривает от себя пустую тару и пытается подняться. Ноги едва слушаются, но, после нескольких неудачных попыток, ему все же удается принять вертикальное положение. Он шагает вперед, стараясь не потерять шаткого равновесия. Идет в ту сторону, где за сараями раскинулись поля, между которыми петляла дорога. Дорога прочь, подальше отсюда, от россказней отца. Здесь оставаться нельзя. Твари не трогали его, ведь он много лет кормил их. Но долго ли это продлится? Николай готов был сдохнуть пьяный в какой-нибудь канаве, но только не здесь, не от лап и зубов этих существ.
Он идет вперед, как зомби, как заводная игрушка. Огибает очередной сарай, останавливается. Теперь перед ним расстилается лишь пустота, в слабом свете луны едва получается различить очертания ближайшей лесополосы. Вокруг лишь чернота убранных полей, черная земля сливается с черным же небом. А до соседнего села почти что двадцать километров пути. Чуть меньше, если напрямую. Но Николай хочет выбраться на дорогу. Старик не уверен, что сможет придерживаться верного курса ночью в чистом поле. Следом наваливаются и другие сомнения.
«Что же я делаю, мать его? – думает он, вглядываясь в черноту перед собой. – Надо вернуться и все рассказать. Ваньке. Всем. Вера просила им помочь. Верочка, моя бедная Верочка…».
По морщинистым щекам Николая бегут слезы. Но Веры здесь нет, Вера давно мертва. Это был лишь пьяный сон. Оставшийся клочок его сгнившей совести. И старик не собирается идти у нее на поводу. Ванька справится и без него, большой уже, а на всех остальных Николаю глубоко плевать. Пусть сдохнут, земля только чище станет. А эти существа, возможно, все-таки нажрутся впрок и уползут туда, откуда явились. И он больше никогда не услышит про них, счастливо прожив остаток жизни.
Николай поворачивается чуть вправо, туда, где должна быть дорога. Делает шаг, второй, третий. Холодный воздух щекочет легкие, а выпитая водка греет желудок. Сторож улыбается. Впервые за последние годы.
*****
Люди продолжают прибывать. За три часа, прошедшие с открытия магазина, площадь не то, чтобы не опустела – наоборот. Желающих получить продукты становится все больше и больше. А многие из тех, кто уже получил, не спешили по домам, оставаясь поболтать с друзьями, знакомыми и соседями. Успели уже затовариться и Гена с Ириной, получив пайку и за себя, и за Андрея с Ванькой.
– Еще часок, и на сегодня закрываемся, – говорит своим помощникам Ростислав Петрович.
Предприниматель более чем доволен. Уже сегодня в этом магазине не останется ничего, чей срок годности составляет менее месяца. А завтра он откроет второй магазин, и будет раздавать скоропортящийся товар там. Уйдет все. Да, люди хорохорятся, но они взволнованы и напуганы. А в такой ситуации включается беличий инстинкт – забить свои закрома всем съедобным, до чего только руки дотянутся.
Андрей наблюдает за Ванькой. Его друг работает споро, но движения становятся все более и более неточными, а язык уже начинает заплетаться.
– Вань, – говорит Сумароков во время очередной их ходки за продуктами. – Ты бы притормозил.
– Да брось, Андрюх, – отмахивается тот. – Петрович не обеднеет.
– Да пофиг мне на Петровича. Ты же упадешь через полчаса.
– Не факт, – Ванька икает. – Я выносливый.
– Дурак ты, – резюмирует Андрей.
Ванька в ответ только фыркает, достает из-под прилавка ополовиненную бутылку и быстро делает глоток.
– Виски? – удивляется Сумароков. – Губа не дура.
– Халява же, – улыбается Ванька.
С улицы доносятся крики. Поначалу похоже, что кто-то не поделил места в очереди, но минуту спустя на площади начинается форменный хаос. Ростислав Петрович откладывает тетрадку, смотрит на улицу. Людская масса приходит в движение, толпа мечется, хвосты двух очередей распадаются. Отдельные крики мужчин быстро тонут в визге женщин и детей.
– Что там, мужики? – спрашивает один из добровольцев, с которым Ванька и Андрей за все время работы едва успели перекинуться парой слов.
– Хрень какая-то, – только и выдает Иван.
Сумароков бросает продукты на пол и бежит к выходу. Отодвигает стол, пропуская мимо ушей возмущения Ростислава Петровича, выскакивает на улицу. Здесь уже царит паника. Люди бегут, толкаясь и пихая друг друга, мужчины матерятся, женщины и дети кричат. По периметру площади прыгают черные тени. То тут, то там слышится пронзительный вой. Гремит выстрел, затем второй. Андрей поворачивает голову, смотрит на стрелявшего. Один из уполномоченных помощников участкового уже переломил ствол ружья и пытается достать стреляные гильзы. В ту же секунду на него прыгает что-то большое и черное, сбивая с ног. Сумароков глохнет от еще одного выстрела, когда второй вооруженный мужчина кидается на подмогу первому и всаживает заряд крупной дроби в непонятную тварь. Нечто валится с поверженного человека и замирает, пару раз дернув конечностями. Тот проворно вскакивает с асфальта, впопыхах перезаряжая ружье.
– Андрюха!
Ванька хватает Сумарокова за плечо и тянет прочь. В ту сторону, где он в последний раз видел Ирину и Геннадия.
– Ванька! Бежим! – Андрей стряхивает с себя оцепенение.
Они припускают вдоль стены магазина, стараясь не вклиниваться в сумасшедшую толпу. Позади них вновь звучат выстрелы, грохот которых катится над площадью, взмывая в темное, холодное небо. Сумароков вжимает голову в плечи, оглядывается и чуть не врезается в Ирину.
– Андрей! – девушка хватает его за плечи. – Андрей, где Стас?! Ты не видел Стаса?!
Их толкают пробегающие мимо люди, Сумароков пытается увести Ирину из толпы, но та упирается. Рядом с ними возникает Ванька.
– Уходите нахрен! – кричит он. – Нас тут затопчут! Я найду пацана!
Андрей не дает Ирине времени на раздумья, дергает за руку, увлекает за собой. Среди мелькающих в темноте тел, он замечает фигуру, похожую на Геннадия и начинает прокладывать путь к ней. Ирина спотыкается, и Сумарокову едва удается ее удержать. Он делает очередное усилие и вырывается из объятий толпы. Гена видит их, подбегает, берет Ирину за вторую руку.
– Туда! – кивает он на невысокий забор ближайшего палисадника.
– Дорога там, – пытается возразить Андрей, смотря в противоположную сторону.
– Там давка. Не пройдем, – отвечает Гена, увлекая их к забору.
– Я без Стаса не уйду! – Ирина пытается вырваться из рук мужчин, но безрезультатно. – Пустите!
Она извивается и дергается. Андрей застывает, в его голове смешались крики толпы и грохот выстрелов. Геннадий поднимает свободную руку и коротко, без замаха, бьет Ирину ладонью по щеке. Девушка замолкает и начинает плакать.
– Бежим, мать вашу! – рычит Гена. – Андрюха, двигайся, не стой столбом!
Сумароков трясет головой и тащит Ирину к забору палисадника. Та практически не сопротивляется, лишь истерично рыдая. Толпа остается позади, асфальт под ногами сменяется высохшей травой. Перевалившись через заборчик и отбежав вглубь палисадника, троица останавливается и оборачивается. На площади тени и людские силуэты смешались в один темный, огромный ком, так что рассмотреть что-либо детально не представляется возможным. То тут, то там воют непонятные существа, кричат люди, продолжают один за одним грохать выстрелы. Ирина стоит, рыдая и зовя Стаса, Андрей и Гена замерли по бокам девушки, держа ее за руки.
– Мама! Мама!
Через забор палисадника ловко перепрыгивает маленькая тень и бросается к Ирине. Та вырывается из рук мужчин, бежит навстречу. Падает коленями на холодную землю, заключает сына в объятиях.
– Стасик! – плачет она, ощупывая сына на предмет ранений. – Слава Богу!
Очередная тень переваливается через забор, спотыкается и падает. Андрей и Гена бросаются на подмогу.
– Ванька, нашел нас, – говорит Геннадий, помогая Сумарокову поднять Ивана. – Молодчага!
– Просто у меня правило, – отвечает Ванька. – При любом шухере уходить огородами. В детстве же так и делали, да Андрюх?
Геннадий смотрит в сторону площади, где, на первый взгляд, переполох начинает стихать.
– Хорошее правило, – говорит он. – Давайте-ка убираться подальше отсюда. Огородами.