Часть 1*
О том, что книгу Солженицына «Архипелаг ГУЛаг» следует убрать из школьной программы, заявил первый замглавы фракции «Единой России» в Госдуме Дмитрий Вяткин.
Обосновал он свое требование следующим образом:
Многие факты Александром Исаевичем были высосаны из пальца, придуманы. Историки проверяли все факты. Была попытка получить за это премию — за то, что он вымарал в грязи свою собственную родину.
Дело, конечно, не в том, что автор «вымарал в грязи свою родину». Если бы все написанное им было чистой правдой, то и претензий к автору быть не могло. К несчастью, Солженицын передергивает и искажает факты. Даже выбранная им форма произведения как «опыт художественного исследования» уже предполагает вымысел, ибо серьезное научное исследование не может быть художественным. **
И в то же самое время с первых страниц «опыта художественного исследования» автор претендует на полную достоверность изложенного материала:
Таким образом, с самого начала опуса мы сталкиваемся с первым серьезным противоречием: с одной стороны автор нам говорит о художественном исследовании, а с другой, – о полной достоверности изложенного. Разумеется, у внимательного читателя возникнет множество вопросов к достоверности изложенного Солженицыным материала.
Но искажение фактов – беда не только этой книги. Точно такое же искажение фактов мы найдем и в другом его уже литературно-историческом исследовании «Двести лет вместе (1795—1995)». Да и метод, используемый Солженицыным для создания искажений в этих двух книгах остается одинаковым. Создается впечатление, что наш горе-исследователь выработал свою специфическую технику натягивания совы на глобус.
Каким же образом Солженицын это делает? Кое-что рассказал Захар Прилепин в одном и «Уроков Русского» (Урок №163. "Архипелаг ГУЛАГ": перечитать Солженицына и ошалеть.)
Однако Захар Прилепин ничего не рассказал о методе Солженицына. А метод работы по искажению фактов довольно примитивен. Солженицын максимально сгущает краски, преувеличивая одно, замалчивая другое, занимается экстраполяцией, что недопустимо в историческом исследовании, подкрепляет некоторые из своих утверждений ссылками, которые частично или полностью опровергают его утверждения.
Причем, делает он это уже с самого начала своего опуса, с той части, которую можно назвать введением. Солженицын рассказывает нам о какой-то заметке, опубликованной в журнале «Природа» Академии Наук, где «мелкими буквами» писалось о том, что на Колыме в ходе раскопок были найдены замерзшие представители ископаемой фауны, которые тут же были съедены присутствующими, попирающими «высокие интересы ихтиологии и отталкивающие друг друга локтями». Солженицын из этих присутствующих в один момент делает заключенных, экстраполируя свой личный опыт на археологическую экспедицию, среди членов которой заключенных могло вообще не быть.
Однако дело обстоит еще хуже. В своих «Солженицынских чтениях» Дмитрий Пучков (Гоблин)*** уже говорил об этой части повествования нашего художественного исследователя и цитировал тот самый журнал, о котором говорит Солженицын. Речь идет о №3 журнала 1948 г. Его действительно легко найти на Интернете: Журнал «Природа»: электронный архив.
Та «заметка», о которой нам говорит Солженицын, на самом деле является статьей, опубликованной в разделе «Новости науки» под названием «Новые находки трупов плейстоценовых животных на Северо-Востоке СССР». Написана она одинаковым шрифтом без каких-либо мелких букв. Т.е. не следует полагать, что автор этой научной статьи, Ю.Н. Попов, пытался что-то скрыть или диссимулировать. Более того, ни о каких раскопках речи тоже не идет. В статье говорится о «проведении дорожных работ» в 1942 г., которые к раскопкам не имели никакого отношения, и, следовательно, «высокие интересы ихтиологии» никто не попирал. Взрыв выбросил на поверхность «куски мяса» каких-то больших рыб, которые и были съедены за милую душу рабочими.
Как мы видим, статья, на которую ссылается Солженицын, практически полностью опровергает его душещипательный рассказ.
При чтении первой главы «Арест» создается впечатление, что все политзаключенные арестованы просто так, ни за что. Именно такого восприятия своего повествования и добивается автор. Читатель должен видеть события именно через призму Солженицына – виновных среди политзаключенных в лагерях не было. Сидели только невиновные. Вот, что он пишет:
Политические аресты нескольких десятилетий отличались у нас именно тем, что схватывались люди ни в чем не виновные, а потому и не подготовленные ни к какому сопротивлению.
Более того, мы должны понять, что репрессиям подверглись самые честные люди:
Не каждому дано, как Ване Левитскому, уже в 14 лет понимать: «Каждый честный человек должен попасть в тюрьму. Сейчас сидит папа, а вырасту я – и меня посадят. (Его посадили двадцати трех лет). Большинство коснеет в мерцающей надежде. Раз ты невиновен – то за что же могут тебя брать? Это ошибка! /…/ Те еще рассматриваешь Органы как учреждение человечески логичное: разберутся – выпустят.
То есть, согласно Солженицыну, Органы – учреждение нелогичное и бесчеловечное, творящее тотальный беспредел. И, действительно, случаев, в которых Органы вели себя подобным образом, множество, но и других случаев, когда задержанных и арестованных отпускали после разбирательства, увы, не меньше.
Поскольку Солженицын упомянул Ваню Левитского и его отца, обратимся к истории этой семьи. Итак, отец Вани, Григорий Андреевич Левитский (1878-1941) , ученый и соратник Вавилова, арестовывался 3 раза с 1933 г. по 1941 г. Первый раз арестован в феврале 1933 г. и освобожден в конце этого же года. Второй арест состоялся в 1937 г., но после допроса Левитский был освобожден уже на следующий день. И это в 1937 году! Мы же знаем, что это за год. Тем не менее, следователь разобрался и отпустил невиновного довольно быстро. В июне 1941 г. ученый был снова арестован, скорее всего, по «делу Вавилова» и, к сожалению, скончался в тюремной больнице 20 мая 1942 г., не дождавшись освобождения. Это последнее дело было прекращено за недостаточностью улик. Да-да, за недостаточностью улик, а не в связи со смертью обвиняемого.
Мы видим, что в данном случае Органы как раз во всем разобрались… Поэтому приходится сомневаться в достоверности приведенных Солженицыным слов Вани Левитского, относящихся ко времени последнего ареста его отца. Вывод напрашивается совершенно противоположный: каждый честный человек в местах лишения свободы не задерживается.**** И уж совсем нет сомнения в том, что сам Солженицын слов Ивана не слышал, поскольку с семьей Левитских в 1941 г. знаком не был. Но как красиво, романтично, пафосно и заразительно звучит это солженицынское «Каждый честный человек должен попасть в тюрьму»!
Сам Иван Григорьевич Левитский был арестован, когда учился на втором курсе Ленинградского Института железнодорожного транспорта имени Образцова 25 февраля 1950 года. Осуждён по статье 58-10 ч. 1 УК РСФСР (Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений) на 10 лет ИТЛ с поражением в правах на три года. Срок отбывал в Норильлаге. Освобожден, видимо, по амнистии 1955 г. За что именно он был арестован, сказать сложно. Согласно работе А.В. Гиля «Иван Григорьевич Левитский: судьба человека через призму сталинских репрессий»*****, «/…/ 24 февраля 1950 года он /И.Левитский/ без всякой задней мысли сказал своему другу о том, что его отца необоснованно репрессировали, что отец не виновен. На следующий день Ивана Григорьевича арестовали.»
Дело в том, что, как мы видели выше, дело его отца было прекращено за недостаточностью улик, т.е. необоснованность ареста была установлена официально. Следовательно, И. Левитского не могли арестовать только за то, что он кому-то рассказал об уже установленном факте. Значит, арестован Иван Григорьевич был за что-то другое…
Плохо понятен и пассаж А.В. Гиля о пребывании Левитских в оккупации:
Сам Левитский говорит про это время, что у него в принципе была возможность отступить вместе с советскими войсками, но он не захотел бросать свою родину.
Разве, отступая с советскими войсками, он бросил бы свою родину? Получается, что он и его семья вполне осознанно решили остаться на оккупированной территории? И каким образом мы должны относиться к их сотрудничеству с немцами?
О сотрудничестве с оккупантом И.Г. Левитский собственноручно в автобиографии, хранящейся в архиве ХГТУ, написал так: «Неоднократно привлекался оккупантами для работы разнорабочим.»****
В Википедии приводится иная причина пребывания Левитских на оккупированной территории:
Когда эвакуировали сотрудников ВИРа, Наталье Евгеньевне и детям в эвакуации было отказано, как семье «врага народа».
Мы можем без труда заметить, что в данном случае ни о каком «враге народа» не может быть и речи. Г.А. Левитский, был, конечно, арестован, но никакого приговора вынесено не было. Он находился под следствием, не более того. Поэтому следует полагать, что эвакуироваться жена Г.А. Левитского просто не пожелала, и это подтверждают вышеприведенные слова Ивана в исследовании А.В. Гиля.
Рассказ Н. Левитской "О жизни в оккупации, работе медсестрой у немцев и генерале Власове" несколько отличается от википедийного. Вот, что она говорит:
/../потому что папу арестовали, а ВИРовцы от нас, конечно, сразу отшатнулись, и даже думать об этом нельзя было, чтобы они нас взяли с собой в эвакуацию. А когда директриса школы, в которой я училась, захотела нас вывезти, мы ей все рассказали, почему и как — было уже поздно. Она хотела нас взять, но было уже поздно.
Верится, конечно, с трудом. Если бы речь шла о каком-то другом институте, о каких-то других сотрудниках, рассказ выглядел бы правдоподобно. Но речь идет о ВИРовцах, тех самых, которые ценой своей жизни и своего здоровья спасали результаты многолетнего труда арестованного Вавилова… Не следует также забывать и то, что первый арест А.Г. Левитского в 1933 г. имел место, когда он уже работал в ВИРе. Причем, дело закончилось приговором и ссылкой. Тем не менее, от него, как известно, никто не отвернулся и не отшатнулся, наоборот, его восстановили в должности в этом же году. Не отвернулись от него и после второго однодневного ареста в 1937 г. Почему же тогда от него и от его семьи должны были отвернуться в 1941 г.? Тем более, что речь шла о заведомо ничтожном «вавиловском деле», и ВИРовцы не могли этого не понимать.
Следует также подчеркнуть полное безучастие жены и детей к дальнейшей судьбе Г.А. Левитского после его ареста. Он-то остался на неоккупированной территории, один, в тюремном заключении… Как можно было не подумать о нем в такое время и не сделать все возможное, чтобы быть поближе к близкому человеку? Об этом дети почему-то ничего не говорят… (Мы еще станем свидетелями такого же наплевательского отношения персонажей, о которых говорит Солженицын, к своим близким.)
Сестра Ивана, Надежда Григорьевна Левитская, была арестована в 1951 г. именно за сотрудничество с оккупантом. По ее рассказам, она со своей мамой сначала работала переводчицей у немцев, затем с 1943 г. по 1945 г. – медсестрой в немецком военном госпитале. Причем, в вшеупомянутом интервью "О жизни в оккупации, работе медсестрой у немцев и генерале Власове", Н.Г. Левитская рассказывает следующее:
Открываем большую дверь, по широкой лестнице спускается целая группа немецких офицеров с плетеными погонами, то есть не военные офицеры. Я такие видела только у своих зондер-фюреров в сельскохозяйственном управлении. Это такие недоофицеры. Мама подходит к ним, спрашивает: «Не будет ли у вас здесь работы для меня и для моей дочери?
Т.е. не оккупант их принудил к каким-то работам. Нет. Обе женщины искали работу именно у оккупанта. И не следует ловиться на слова «не военные офицеры» и «недоофицеры», которые используются Левитской в качестве оправдания. Нет, не следует. Добровольно, самостоятельно и осознанно боролись эти две женщины под руководством немецких «недоофицеров» за жизнь и здоровье солдат Вермахта. Следует только удивляться тому, что их арестовали только в 1951 г., а не раньше.
Интересен также момент, когда Н.Г. Левитская в этом же интервью с теплотой вспоминает о власовцах:
А один раз пришли власовцы и остались у нас жить./…/ И так их встречали: наши солдатики? Какие они, кому они кланяются — бабам было абсолютно наплевать, а особенно девкам.
(Следует ли понимать, что и юной Левитской тоже было все равно?)
Затем Левитская переключается на самого Власова:
А народу собралось! Со всех сторон, по обе стороны дороги стоят, умиляются, крестятся. И все повторяют: «Наш, наш, совсем наш!
На вопрос ведущего, Формозова Н.А., о произведенном на нее впечатлении и о том, знала ли она, что это русский генерал, её собеседница ответила:
Конечно. Раньше знали, что такой есть, Власов. И в эту комендатуру приходили люди, хотели записаться во власовскую армию. Не записывали: «Идите в полицию». — «Нет, в полицию не хочу». И это не один, не два, очень хорошо понимали: «Я хочу во власовскую армию», — а не в немецкую полицию и не в местную полицию.
Разумеется, к рассказам Левитской о всенародной любви к власовцам нужно относится с осторожностью. Очевидно только одно: Н.Г. Левицкая желает убедить слушателя, что не одна она такая, и что власовцы лучше немцев…******
И, наверное, самое ужасное в том, что никакого раскаяния, никакой вины за собой Левитская не чувствует по сей день.
Как мы видим и как мы увидим ниже, для Солженицына все они, и власовцы в том числе, безусловно, невинные жертвы... ******* Как утверждает автор «Архипелага», речь идет всего лишь о «кроликах, посаженных неведомо за что».
Следующий «кролик», директор геологического института Академии Наук Григорьев, «когда пришли его арестовывать в 1948 г., забаррикадировался и два часа жёг бумаги.» При этом подавляющему большинству жителей СССР того периода и до конца существования СССР вряд ли было что уничтожать, если бы к ним пожаловали товарищи из НКВД или КГБ… С другой стороны, наличие или отсутствие так называемого компромата не обязательно влияло на арест, на срок заключения или на приговор.
Наглядным примером может служить судьба М.А. Булгакова. Известно, что в 1926 г. товарищи из ОГПУ в результате обыска изъяли у него повесть «Собачье сердце», - самое антисоветское произведение писателя. Более того, на допросе 22 сентября того же года он прямо заявил о своем неприязненном отношении к Советской России. Тем не менее, репрессирован М.А. Булгаков не был.
Другой «кролик», «Василий Власов, бесстрашный коммунист, /…/ отказавшийся от бегства, предложенного ему беспартийными его помощниками, изнемогал от того, что все руководство Кадыйского района арестовали (1937), а его всё не брали и не брали.»
Читая эти строки, мы уже чувствуем фальшь. Наш герой ну прямо-таки изнемогал от того, что его не брали? Ну пошел бы в НКВД, заявил бы, что его товарищи по работе невиновны, и успокоился… Увы, при внимательном рассмотрении так называемого Кадыйского дела, практически все оказывается дезинформацией и ложью, и это хорошо доказано К. Жуковым и Р. Майснером.
В этой же главе Солженицын описывает обыск у некоей 19-летней Евгении Дояренко в 1921 г., т.е. во время гражданской войны. На кого рассчитан подобный рассказ? На читателя, который ничего не знает о том, что происходило в гражданскую? В начале 20-х годов были вещи и пострашнее. Достаточно упомянуть о Красном терроре в Крыму. По сравнению с тем, что происходило там, обыск у Дояренко выглядит вообще какой-то невинной процедурой, тем более что нам даже невозможно понять, сколько времени она находилась в Лубянской тюрьме. Час? День? Два? Солженицын нам об этом ничего не говорит. Даже на сайте «Бессмертный барак» нет никакой информации.
Согласно Солженицыну Е. Дояренко и ее группу студентов Тимирязевской академии арестовали «за «критику порядков» (не публичную, но в разговорах между собой).» Далее автор сообщает, что эту группу студентов допрашивали сами Менжинский и Ягода, из чего делается вывод, что «таких случаев было, видимо, немного.» ("Ахипелаг ГУЛаг", глава 2)
Напомним, что с 20 июля 1920 по июль 1922 В.Р. Менжинский был начальником Особого отдела ВЧК. Ему подчинялся Иностранный отдел ВЧК, а с 1921 г. он был также руководителем Секретно-оперативного управления (СОУ) ВЧК, в состав которого вошли информационный, секретный, оперативный и иностранный отделы. Г.Г. Ягода в это время является членом Президиума ВЧК. Сложно себе представить, чтобы таким никчемным делом как критика студентами порядков в частной беседе, занимались эти персонажи лично, даже если «таких случаев было немного».
Следует все же предположить, что речь идет не о каких-то частных беседах, а о чем-то более серьезном, и студенты (и не только студенты), как говорится, «попали под раздачу». Вывод этот подкрепляется тем, что сама Е. Дояренко не знает, по какой причине задержаны она и другие арестанты, за исключением одной эсерки. Заметим также, что Дояренко об арестованных студентах и сокурсниках вообще не говорит. Ее воспоминания, приводимые Солженицыным уже в 3-й главе, выглядят так:
/…/лубянская приемная арестантов, 40-50 топчанов, всю ночь ведут и ведут женщин. Никто не знает своей вины, общее ощущение: хватают ни за что. Во всей камере одна единственная знает – эсерка./…/ Сплошное ощущение, что все сидят ни за что.
Получается, что автор опуса лучше Дояренко знает, за что ее задержали, - мама же лучше знает, хочется ли ее ребенку в туалет, или нет.
Из рассказа Солженицына создается также впечатление, что задержанных допрашивали в одном помещении одновременно :
Настолько не в чем обвинять, что И.Д. Т-ва обвинили … в ложности его фамилии. (И хотя была она самая доподлинная, а врезали ему по ОСО 58-10, 3 года.) Не зная, к чему бы придраться, следователь спрашивал: «Кем работали?» - «Плановиком». – «Пишите объяснительную записку: планирование на заводе и как оно осуществляется. Потом узнаете, за что арестовали» (Он в записке найдет какой-нибудь конец.)
Из этого свидетельства следует понимать, что Дояренко либо присутствовала при допросе как минимум одного человека (что выглядит довольно странно), либо пересказывает чужие слова. Причем, если мы говорим о первом случае, то нужно понимать, что при допросе у нее было достаточно времени, чтобы отвечать самой и внимательно слушать ответы других. Только вот о своем допросе Дояренко почему-то практически ничего не говорит. Она нам сообщает только об одном заданном ей вопросе:
Первый вопрос Ягоды: "Итак, за что вы сюда попали?" — то есть, сам скажи, помоги накручивать!
И все. При этом мы имеем дело со странной интерпретацией вопроса, поскольку, если речь идет, как мы предполагаем, о «раздаче» или какой-то облаве (поскольку хватают ни за что), то вопрос Ягоды выглядит вполне естественным. Дела-то на Дояренко никто еще не заводил. С другой стороны, из текста мы не понимаем, кто именно делает этот странный вывод про накручивание, - Дояренко или сам Солженицын.
Нечто подобное мы найдем в воспоминаниях персонажа «Архипелага» Е.Л. Олицкой, где она, в частности, рассказывает об аресте ее безногого отца:
Шесть часов просидел отец в ЧК, ожидая следователя. Следователь увидя отца, выразил полное недоумение. Он говорил о каком-то клеветническом доносе, о явном недоразумении. Кто донес и в чем заключался донос, отцу выяснить не удалось. В те годы вообще арестовать человека ничего не стоило. Папа смеялся: — Поносили они меня! А уж в дом, я сказал, зайду сам.» (т.1, глава «Арест отца»).
Как мы видим, и в этом случае следователь не знает и не понимает, почему арестовали отца Олицкой.
Разумеется, Солженицыну этот пассаж, где речь идет о бесчеловечных чекистах, которые носят безногого арестанта на руках, неинтересен. Наш художник использует только черные краски. Непонятно также и то, почему допрос Дояренко остается за кадром. Ей же явно задали не один единственный вопрос. Или один?
Автор упомянет Дояренко в последний раз в 6-й книге и опять очень странно. Судите сами:
Евгения Дояренко, рассказывая мне в 1965 году о своей посадке на Лубянку в 1921, ещё до замужества, добавила: «А мужу покойному я про это так и не рассказывала, забыла». Забыла?? Самому близкому человеку, с которым жизнь прожила? Так мáло нас ещё сажают!!
Мы, наверное, полностью разделяем удивление Солженицына тому, что Дояренко ничего не рассказала о своем аресте мужу, - если не самому близкому, то одному из самых близких людей. Но вывод: «Так мало нас еще сажают!!» поражает отсутствием логики. Если человек просто забыл рассказать о своем аресте, то, скорее всего, арест этот не представлял ничего особенного. Можно предположить, что и заключение (если таковое имело место) было очень краткосрочным, - несколько часов максимум. Не поэтому ли Дояренко смогла вспомнить только один заданный ей вопрос?
С другой стороны, вопрос Ягоды и сидение «ни за что» напоминает сцену, изображенную Н. Островским в одной из глав романа «Как закалялась сталь». В шестой главе описывается посещение заключенных петлюровским полковником Черняком в 1919 г.:
- За что сидишь? – резко спросил он сидевшего на нарах старика.
Тот приподнялся, подтянул штаны и, немного заикаясь, напуганный резким криком, прошамкал:
– Я и сам не знаю. Посадили – вот и сижу. Коняга со двора пропала, так я же в этом не виноват.
– Чья коняга? – перебил есаул.
– Да казенная. Пропили ее мои постояльцы, а на меня сваливают.
Черняк окинул старика с головы до ног быстрым взглядом, нетерпеливо дернул плечом.
– Забери свои манатки – и марш отсюда! – крикнул он, поворачиваясь к самогонщице. /…/
Затем полковник точно так же освобождает самогонщицу и якобы ни за что арестованных Долинника и Корчагина. В тюрьме остается лишь честный парикмахер Зельцер.
Саму же Дояренко, очевидно, отпустили без каких-либо проблем и больше никогда не арестовывали! Никогда!
С другой стороны, создается впечатление, что Солженицын впервые узнал, как работает милиция (или полиция). До этого момента, ему, видимо, было не ведомо, что обыск является безусловной составляющей рутинной работы правоохранительных органов. Да и по сей день при пересечении границы, например, обыску (разной интенсивности) подвергаются очень многие люди, не зависимо от того, провозят они запрещенные вещи или нет… Почему бы Солженицыну и тут не повозмущаться? Подумать только, какие-то незнакомые люди роются в ваших вещах! А могут произвести и более тщательный досмотр… (Не будем вдаваться в подробности).
Да и обыски, проводимые, милицией или полицией, совсем необязательно касаются людей виновных, причем во всех странах мира… От обыска никто не застрахован. И не только от обыска. Народная мудрость гласит: « Oт сумы да от тюрьмы не зарекайся ! »
Вот, что писал по этому поводу А.П. Чехов:
Он не знал за собой никакой вины и мог поручиться, что и в будущем никогда не убьёт, не подожжёт и не украдёт; но разве трудно совершить преступление нечаянно, невольно, и разве не возможна клевета, наконец, судебная ошибка? Ведь недаром же вековой народный опыт учит от сумы да тюрьмы не зарекаться.
(А. П. Чехов, «Палата № 6», 1892 г.)
И не следует думать, что поговорка существует только у нас. На английском она звучит практически так же: «Don't count out a prison cell, a begging bowl may come as well»…
Обыски, проводимые в домах и квартирах, как и таможенный досмотр, тоже бывают разными. Но даже самый поверхностный обыск в квартире в присутствии самого тактичного следователя не представляет собой ничего приятного и может травмировать любого неподготовленного человека, особенно, если речь идет о невиновном. Более всего подобные следственные действия травмируют женщину. Ей очень неприятно видеть в своем доме каких-то чужих людей, которые - пусть даже поверхностно – копаются, например, в семейном белье… Обыск зачастую сопровождается женскими слезами. Это может подтвердить любой, кому выпало на долю быть понятым при обыске…
(продолжение следует)
---------------------------
* Статья будет разбита на несколько частей по пожеланию некоторых читателей для удобства чтения.
** Это подтверждает статья Википедии «Исследования» , где художественному исследованию посвящена отдельная глава. Более подробно о методе художественного исследования Солженицына можно прочитать здесь: « Метод художественного исследования Солженицына: учёным на заметку».
***
**** Вывод такой же радикальный и неверный, как и вывод, приведенный Солженицыным.
***** А.В. Гиль, научный руководитель Кудинова Н.Т., д-р ист. наук, профессор. «Иван Григорьевич Левитский: судьба человека через призму сталинских репрессий», Хабаровск, 2004 г. Заметим, что А.В. Гиль прямо говорит о том, что рассматривает события через призму. Поэтому, видимо, сокамерник Левитского в Норильлаге Шумук Данил Лаврентиевич, бывший членом УПА в 1943/44 гг., становится в его исследовании партизаном.
****** Именно Н.Г. Левитская, работая во Всесоюзной государственной библиотеке иностранной литературы, помогала Солженицыну с подборкой материалов, перепечатывала тексты, переводила для него с немецкого. Она составила также библиографический указатель «Александр Солженицын: Август 1988–1990».
******* Увы, невинной жертвой мы можем считать только Г.А. Левитского. Однако Солженицын в «Архипелаге» будет оправдывать и власовцев. Для него они тоже невинные жертвы. Об этом будет сказано в следуючей части.
В качестве дополнения: интервью диссидента А.А. Зиновьва. В частности, он говорит о фальсификациях Солженицына и о достоинствах романа "Как закалялась сталь" Н. Островского (1:50:00)