Чаепития и их последствия
Мадина находчивая, когда дело касается служения нежеланным людям! Мама, смеясь, рассказывала историю о том, как в начале бабушкиной замужней жизни одолели ее гости из родной деревни. То и дело в базарный день заезжают в Бураево и заходят человека по три-четыре, а то и больше, сколько в конной подводе оказалось. Как не зайти, землячка же! Чаю попить, поговорить надо, до деревни путь неблизкий, хочется передохнуть. Но народу в той деревне много, а Мадина одна! Раз приняла гостей, другой, а на пятый раз усадила их за стол, сама самовар взяла, трубу к нему приставила как положено, а огонь-то не развела. Сидят гости дальние, ждут, когда чай закипит, дождаться никак не могут. Пришлось им уезжать несолоно хлебавши.
Но своих, любимых, бабушка угощает как положено. Чай всегда свежий-свежий, густой, как заячья кровь.
Вот она сидит, держа пятью пальцами под донышко блюдце с чаем. На столе белый хлеб, мармелад в стеклянной сахарнице с крышкой, колотый сахар, белоснежный и искрящийся на ярком свету, домашнее масло. Я прихлебываю чай, как следует его заедая. А бабушка закрыла глаза и как будто забылась. Через мгновение она смотрит на меня и говорит со сдержанным восторгом:
- И в каких только краях я не побывала! Поспала и сон видела!
Нас изумляла эта бабушкина особенность на три-четыре секунды уснуть и тут же пробудиться. Происходило такое чудо всегда только за столом, только за чаепитием и обходилось абсолютно без происшествий. Сама она смеялась:
- Как-то вздремнула, пока наполняла чашку чая из самовара! Так хорошо выспалась!
Во всяком случае, ни разу бабушка не пролила чай мимо. Напившись, она заглядывает в заварочный чайник и начинает меня уговаривать:
- Кызым*, самый вкус остался! Давай-ка еще одну чашку выпей!
Я поддаюсь на уговоры. Теперь уже мне не страшно даже на ночь напиться лишнего, я знаю, что в любом случае добегу до железного ведерка под рукомойником, куда нам разрешено справлять свои маленькие дела ночью. Не то что раньше! Бывало, не успевала… Больше того расскажу.
Как-то бабушка уехала в гости на пару дней, а тетка, тогда еще жившая с ней, выпросила меня у мамы. Видите ли, она тоже боится спать одна. А я виновата, что она меня вовремя не подняла? Спросонья понять ничего не успела, открыла глаза - стою в своем доме посреди зала, в мокрых штанишках, а тетка возмущенно выговаривает за меня маме и папе. Сгоряча тетка поставила меня прямо на круглый стол посреди зала, под люстру, предмет гордости мамы, прямо на розовую китайскую скатерть с птицами и цветами, что было уже совсем кощунством! Кипя гневом, она ушла досыпать к себе в мокрую, по всей видимости, постель, а я, блудная дщерь, была безропотно принята и обогрета родителями.
После этого случая только раз со мной повторился подобный конфуз, когда я промерзла, играя на улице, и никак не могла застывшими руками стащить две пары широченных бумазейных штанов, сшитых мамой на настоящей зингеровской машинке. Мамины опасения, как бы ее старшая дочь не обмочила объятия суженого, когда придет время, не подтвердились. А ведь бабушка, между нами, уже готовилась к худшему! И было отчего.
Купленный нашими родителями домик был и маленький, и старенький. Одно из его окон выходило на улицу, два смотрели на верхний конец, как называли часть села за речкой. Там находилась МТС, куда мимо нас проезжали трактора. Стоило только услышать отдаленный гул трактора от первого окна, как я в ужасе начинала заталкивать сестренку Эльзу в запечье, в маленький темный закуток с умывальником. Сестренка толком еще не умела ходить и непонимающе смотрела на меня, а я изо всех сил старалась ее уберечь от страшного гуденья и лязга, который исторгали тяжелые железные махины. По моим ногам бежал горячий ручеек, но зато мы за печкой были живы!
Бабушка отчасти была виновата в моем мокром грехе, так как оставляла нас, маленьких, на произвол судьбы. Возможно, поэтому и решила принять меры. В один прекрасный будний день, когда родители ушли на работу, она привела соседку Хуснижихан, чтобы «отлить страх» мне, горемычной. Меня посадили посреди комнаты на стул, и бабки начали таинство. Бабушка обычно верховодила, но Хусни оказалась более осведомленной в колдовских делах. Она разогрела на плите свинец, расплавила его, затем стала тоненькой струйкой выливать его в ковшик с холодной водой, который бабушка держала прямо над моей головой. Наконец, Хусни торжествующе проговорила:
- Трактор! Видишь, жингэчэй, трактора она пугается!
Бабки произносили «тырахтыр», но я поняла. Непонятно было другое: как они могли расплавить фольгу? Блестящие обертки от чая меня привлекали. Но я понимала, что их не превратить в жидкость.
Дело объяснялось просто: свинец и фольга на татарском языке звучали одинаково - кургаш. Вот это меня и запутало. Расплавляли бабки не фольгу, разумеется, а прибереженный кусочек свинца - многоразовый реквизит «гадалки» Хусни. «Отливание страха» напоминало гадание на кофейной гуще: какой силуэт образуют капли свинца в воде, тот предмет и являет собой средоточие страха у напуганного.
Стала ли после этого бабушка больше нянчиться с нами в отсутствие родителей, не могу сказать. Трактора бояться я как-то незаметно перестала. Соседка Хусни поддержала свой авторитет этим гаданием. А бабушка лишний раз подтвердила, что ей изначально был присущ талант врачевателя! Легендарную историю о ее медицинском подвиге я, конечно, знала только со слов мамы, но впечатляла она сильно. Об этом впереди.
Мадина и Зайнаб лечат внучку
Я была долгожданным ребенком: целых пять лет ждали прибавления семейства мои родители, поженившись в послевоенные годы. Потому мне и выпадали всю жизнь родительские поблажки, и отец, хотя не был пьяницей, будто бы на радостях пропил с друзьями весь аванс, который выдавали как раз шестнадцатого числа, в мой день рождения. Однако мама должна была выйти на работу, оставляя первенца на попечение бабушки. Ни о каких декретных отпусках до года или трех лет мамочки и мечтать не могли.
Народ остро страдал от нехватки продуктов, и когда в поселок Красный Холм снарядили грузовик из райздрава, мама упросила отправить ее тоже. Тридцать километров в кузове туда и обратно, чтобы купить недоступные в нашем райцентре крупу, масло и маргарин. Да любая женщина бегом побежала бы к этому грузовику! Но мама была не просто женщиной, а кормящей мамой. К тому же у меня был страшнейший стоматит. Я не брала грудь и только орала днем и ночью от голода и боли. Бабушка, видимо, была настолько измучена этим плачем, что призвала мою вторую бабушку – папину маму Зайнаб.
Посовещались. Бабушка Зайнаб, чуть помоложе своей сватьи, была маленькой и решительной. Ей пришлось поездить по городам и весям вслед за мужем-зимогором. Страха в ней не было.
- Кодагый*, - сказала решительно, - нужен черный кот!
И Мадина, своенравная и гордая командирша, без слов согласилась. Пока сваха мучилась со мной, она проворно поймала соседского кота, поскольку сама кошек терпеть не могла и в доме не держала. Крепко прижав его к груди, щедро обмазала ему хвост медом. Поскольку я нещадно орала, засунуть исцеляющий инструмент в изъязвленный болячками рот было делом минуты. Зайнаб держала исступленное дитя, Мадина крутила у него во рту медовым хвостом насмерть перепуганного кота Хамиды. Наконец, терпение у всех четверых иссякло. Обессилевший ребенок уснул в поту, кот убежал, с перепугу не успев даже поцарапать мучительницу. Счастливые бабки, утерев лбы и сполоснув руки, сели чаевничать.
Мама с тяжелыми сумками бежала всю дорогу от райздрава – километра полтора. Грудь налилась молоком, сердце колотилось. Успела даже чашку чая выпить, пока дочка спала. Проголодавшаяся и измученная, с жуткой силой я взяла сосок, гнойнички прорвало, и с того часа дело пошло на поправку.
Много позже, когда выяснилась причина волшебного исцеления, мама пришла в ужас. Но втайне гордившаяся своим лекарским талантом Зайнаб ничтоже сумняшеся выдала ей:
- Так мы же хвост коту вымыли! Не глупые же!
Тем самым она быстро заткнула рот невестке-фельдшеру.
И мама не знала, смеяться ей или плакать.
Кызым* - (тат.) дочь.
Кодагый* - (тат.) сваха, мать зятя.