Как я хотела когда-то переехать в Питер, и радовалась что получилось, хотя понимала что временно, но это было такое большое временно, большое и полное удовольствия от причастности этому пространству.
Прошло лет десять и накрыло: как вода горлу подступил этот город, не хочу больше, хоть молись чтобы ангел перенес отсюда.
Гуляла знакомыми улицами, и понимала что иду, словно защищаясь от пространства, и оно чужое - так в детстве казались чужими улицы, но тогда была перспектива вырасти и приручить их, обжить как-то, пометить тайными знаками, обрести над пространством власть и перестать замечать его инородность.
А теперь-то знаешь: нет у меня такой перспективы, всегда будет мне чужой мега-декорация этого города.
И смешной-нелепой кажется моя надежда найти свой город, свое место на карте, чтобы идти по улицам, которым ты своя, они устроены под твой шаг, и дома под твой взгляд, и деревья дышат под твой слух, и нет этой болючей несуразности между тобой и пространством.
Последний раз эта надежда трепыхнулась в 2013, когда мы остановились на ночь во флигеле дома бургомистра в Хамине, был сентябрь, и в саду уже было темно когда мы приехали, и хозяин дома сказал, указывая в темноту сада:
- У нас созрели яблоки и сливы, если хотите - срывайте с дерева, угощайтесь, но сейчас ничего не видно в темноте, а утром - хорошо.
Мы повалялись на кровати немного, попили кофе, и пошли гулять.
но на улице совсем не тот воздух что в саду и мы вернулись, и пошли к яблоням.
Было темно-темно, но светлые яблоки выделялись среди темных листьев, и мы нарвали полные карманы маленьких простоватых, а глаза тем временем привыкли к темноте, и мы заметили дерево с другим рисунком ветки, и сразу запахло сливами - это мы наступали на упавшие в траву плоды.
И сливы с веток сами шли в руки - маленькие, мягкие, прохладные.
Темный сад был совершенно нестерпим по наслаждению, и я заплакала - просто чувство так вылилось.
Потом мы шли к дому и я подумала, что вот люди - хозяева дома - сами того не зная, дарят тебе ощущение этого сада как твоего места обитания на какую-то наносекунду вечности. И это все равно много, ты успеваешь вобрать весь этот сад и унести в себе навсегда.
Есть ли вообще на свете моя обетованная земля, или я с рождения живу, интровертски минимизируя контакты с внешним, потому что знаю точно: ее нет.
И наверное, эта мука не моя только - вон сколько людей тесты проходят на "какая страна вам бы подошла"
Я раньше тоже надеялась что дело в стране.
но нет, не в стране.
А сейчас, после девятнадцати лет жизни в Питере, мы переехали в Пушкин, и во мне тихое чувство: это последнее место в жизни, ты в него пришла.
А так долго шла, чтобы по пути дозреть до него. Почти сорок лет других городов после моего замужества.
И здесь в Пушкине всё со мной в ладу. И в окне моем береза и лиственница, вижу их первыми когда просыпаюсь. И пофиг что это окно хрущевки.
Неподалеку пролетают электрички, а иногда пыхтит настоящий паровозик.
Я везде хожу пешком, и все пути идут среди деревьев - взрослых, очень взрослых, почти старых.
Листья сейчас пахнут одуряюще - на холодной тарелке земли карпаччо из клена и дуба, у меня нюх заходится от восторга.
Иногда на пути встает яблоня - ваще из ниоткуда, не бывает чтоб яблоня росла в таком месте, но может она сюда пришла и встала, а завтра уйдёт, я не удивлюсь).
"Я отсюда умру, Господи, да?" - спрашиваю, счастливо зажмуриваясь.
Слышу в ответ ничего - оно вполне может означать "ты может еще и не успеешь умереть".