Еврей с лопатой

Не обвиняйте сразу в антисемитизме, дайте пошутить человеку.

Я вообще за многообразие мира, в том числе национальное. Правда, в связи с засильем мигрантов в России начинаешь к этому как-то сдержанно относиться. Но евреи испокон веку жили между русскими людьми — то ли как изюминка в пироге, то ли как заноза в пятке.

Наслушавшись кухонных и разных других разговоров и насмотревшись всякого в жизни, я годам к тридцати пришла к выводу, что если и есть что-то невозможное на Земле, то это еврей с лопатой: так уж представители этого богоизбранного народа умудрялись устроиться и пристроиться, что вообразить их за столь низким занятием я никак не могла.

В самом деле, они себя считают самыми умными на планете, и некоторые научные исследования интеллекта этнических групп это даже подтверждают. Какая уж тут лопата? Какой уж тут неквалифицированный физический труд? Дорогу гениям человечества!

Но что я прицепилась к этой пресловутой лопате? Чем она плоха? Да ничем. Хорошее орудие труда, полезное. Бывают такие зимы, когда трудно выйти из подъезда: за ночь дверь заносит снегом. Тогда, не дожидаясь дворника, муж берёт лопату и идёт убирать завалы. Хорошая утренняя зарядка, между прочим.

Противоестественный образ еврея с лопатой возник в моём сознании, когда я где-то в начале 90-х прочитала книгу Эфраима Севелы «Моня Цацкес — знаменосец». Она очень смешная, правда, комическое и печальное там идут рука об руку, как в жизни. В главе «Стрелять метко, как Мойше Берелович!» описывается ситуация, когда герои-евреи как раз этим и занимаются — роют лопатами траншеи.

Все евреи, которых я знала, были работниками умственного труда, некоторые занимали начальственные посты, у них всегда всё было в порядке, и дом полная чаша, и дети пристроены куда надо. Правда, без родительских подсказок я обычно не видела внешней разницы между русскими и евреями, разве что в некоторых случаях, когда это прямо бросалось в глаза.

Вообще говоря, евреи меня мало волновали, я о них и думать не думала, просто анекдотов про них всегда было немерено, вот и напоминали мне родственники и знакомые о существовании этого народа. Но однажды я познакомилась с таким представителем еврейского племени, который меня поразил до глубины души.

Есть люди, которые ни на кого не похожи, во всяком случае, они нетипичны, вызывают сильное удивление, поражают самим фактом своего существования и становятся притчей во языцех.

Мы тогда с мужем начали работать в одном вузе. Как-то зимой идём на работу, вдруг подходит молодой мужчина среднего роста, здоровается, начинает говорить с мужем о каких-то делах. Я смотрю и поражаюсь: надо же, бывают ведь такие люди... На нём был длинный желтоватый потрёпанный «милицейский» полушубок без пуговиц, надетый внахлёст, подпоясанный верёвкой, и страшно облезшая лисья шапка с торчащими вверх ушами. Весь вид его был какой-то неопрятный и архаичный, как будто из тайги вышел то ли старообрядец, то ли беглец, то ли бродяга. Нас представили друг другу. Оказалось, что нашего коллегу зовут Саввой, он преподаватель исторического факультета. (Имя условное.)

Савва вечно попадал во всякие истории, причём часто был инициатором и провокатором событий, от которых впоследствии сам же страдал. Например, однажды он решил стравить меня с моим коллегой-татарином, для этого сначала наговорил ему всяких гадостей от моего имени, включая домыслы на национальной почве, а потом мне передал то, что тот якобы говорил ему обо мне, делая упор на моей «некомпетентности» и «тупости» моих студентов-дипломников. В общем, добился того, что, встретившись, мы смотрели друг на друга как на врагов и даже повздорили. А наш милый еврейский друг стоял рядом в роли третьего радующегося и потирал ручки от удовольствия. Через некоторое время всё выяснилось, и мы дружно Савву бойкотировали, а он сильно удивился и расстроился.

О его внешнем виде не судачил только ленивый. Он (внешний вид) настолько не соответствовал представлению о норме, что однажды появился приказ по институту, запрещающий Савве появляться в главном корпусе вуза, где располагался ректорат. Это было нечто неслыханное и невиданное. Другой человек на его месте со стыда бы сгорел, а ему хоть бы хны. Просто он не обращал внимания на свою внешность. Рубашки всегда были мятыми и грязными, часто застёгнутыми не на те пуговицы, брюки — слишком короткими, ботинки — с оббитыми носками и развязанными шнурками, пиджак и пальто — с оторванными пуговицами, в нечёсаных волосах торчали перья от подушки.

С одной стороны, было смешно и странно на это смотреть, с другой — возникало ощущение, что он в чём-то свободнее остальных, которые так дорожат общественным мнением и правилами этикета.

Нам не очень хотелось общаться с таким типом, но он просто преследовал мужа, просил, чтобы тот принял у него кандидатский экзамен по французскому языку. Савва клянчил, муж находил отговорки, чтобы отказаться. Так прошёл год. Приятель Саввы, преподаватель английского языка, тоже подключился и стал просить за него. Когда мужу всё это надоело, он согласился. Как раз в это время приехал профессор, бывший научный руководитель германиста, собрали комиссию, и Савва сдал французский.

После этого он от нас уже не отходил. Как-то само собой получилось, что Савва стал часто приходить к нам в гости, худенький, скромненький, бедненький, мне было его жалко, приходилось поить чаем и угощать. Однажды муж поступил нескромно: открыл холодильник и показал пиалы с мясом для нашего кота. Савва смотрел и глотал слюнки. Тогда первый раз прозвучало: «Хочу быть котом!» Мы с мужем посмеялись.

Вечно голодный Савва в другой раз пришёл с со своим приятелем-германистом, меня дома не было, а гордый муж теперь показывал мясо, предназначенное для кота, уже им обоим. Опять была произнесена заветная фраза: «Хочу быть котом!»

Новые приятели не только доставляли проблемы, но и смешили, порой до слёз. Они тогда жили в общежитии, были соседями, назывались друзьями и при этом всё время ссорились и выясняли отношения. Германист запросто мог взять Саввин паспорт, чтобы со смехом показать любому гостю, что именно написано в графе «национальность», а Савва, вместо того чтобы ухаживать за заочницами, которых приводил дружок, тыкал им в нос свой красный университетский диплом, которым он очень гордился, а потом удивлялся, почему девушки над ним смеются, а с другими милуются.

Оба дружка были болтунами и сплетниками, целый день ходили по кафедрам, узнавали новости, пересказывали слухи. Савва подходил к кафедральным столам и пытался прочитать каждую бумажку, лежащую на них. Это была настоящая мания — «Хочу всё знать!».

Муж не раз заявлял: не надо мне таких приятелей. Но отвязаться от них было невозможно. Они висели на большом простодушном мужчине, как репей на хвосте собаки. Однако тот привык уже к своей свите и порой защищал и в шутку, и всерьёз: да ладно, они хорошие, посмотри, вон какие орлы...

Эта троица казалась очень прочной, но временно распалась, так как мой муж (романист) и его приятель-германист уехали в другой город и стали работать в университете, а Савва остался прозябать один. Я с маленькой дочуркой тоже жила в то время в этом городе, ожидая, когда муж устроится и нас позовёт. Потом он рассказал почти фантастическую историю воссоединения троицы.

Германист жил в одной съёмной квартире, муж — в другой. Когда им было скучно, они ходили друг к другу в гости, пили, болтали, сплетничали (этим в основном занимался его дружок), обсуждали местные новости, работу и коллег. В тот вечер сидели у германиста. Учебный год заканчивался, впереди лето, отпуск, можно расслабиться. Приятели хорошо выпили, закусили, добавили. Тут знаток английского языка заплетающимся языком сказал: «Знаешь, что-то скучно без Саввы: даже поржать не над кем». Муж промычал: «А давай его сюда привезём». — «Давай!»

В квартире был телефон (это ещё была эпоха стационарных телефонов, до мобильных дело пока не дошло), и германист стал звонить в общежитие пединститута, где по-прежнему жил Савва. И ведь дозвонился, и Савву ему нашли и позвали к телефону. Пьяный приятель что-то ему говорил, наверное, что без него они жить не могут, звал, смеялся. После этого наши доблестные рыцари мела и тряпки уснули как убитые.

Утром их разбудил звонок в дверь. Германист еле продрал глаза, сонный подошёл к двери, открыл — перед ним стоял Савва...

Приятель не поверил своим глазам, стал трясти головой — видение не исчезало. Оно стояло в домашних тапочках, с чемоданом в одной руке и кактусом в другой. Чемодан не закрывался, поэтому был перевязан верёвкой, из щелей торчали рукава рубашки. «Как?! Ты здесь?! Ты же...» — еле проговорил изумлённый германист. Но Савва уже точно был здесь, радостный оттого, что друзья позвали его. За дружком-германистом топтался мой муженёк, он еле сдерживался от гогота, так всё было смешно и нелепо.

Видение запустили в квартиру, стали щупать, расспрашивать. Ларчик открывался просто: едва услышав, что друзья ждут его, Савва покидал в чемодан свои вещи, взял любимый кактус и поехал на вокзал. Он успел на поезд, всю ночь ехал, а утром был уже в городе N. Адрес друга он знал, люди подсказали, где эта улица, где этот дом. Теперь он сидел, как именинник, на кухне, где совсем недавно над ним смеялись и сыграли шутку, которая теперь обернулась почти что кошмаром.

Кошмаром был сам Савва, до того убого выглядевший, что идти с ним в вуз, чтобы просить за него, было просто невозможно. Чувствуя свою вину, германист принялся за дело. В чудо-чемодане была найдена относительно чистая рубашка, её отгладили, брюки тоже, начистили зимние ботинки гуталином (даже летом это солиднее, чем тапочки), Савву причесали, умыли, посмотрели на него — теперь было немного лучше, но не настолько, чтобы походить на преподавателя высшей школы.

Возник вопрос: кому его показать? К кому из начальства привести, чтобы человека сразу не отбросили за ненадобностью, как его чемодан? Савве дико повезло: как раз в этом месяце временно исполняющим обязанности проректора по учебной работе был один старый мудрый еврей. Когда вслед за германистом в дверь робко просунулся Савва, взгляд врио проректора сразу потеплел: соплеме-енник!.. И он нуждается в помощи!.. Тут же младшим соплеменником было написано заявление на имя ректора об устройстве на работу и подписано старшим. Ура!

Чудеса случаются. Учебный год закончился, занятий не было, а Савва уже получал зарплату, как штатный сотрудник. Приятели не верили своим глазам: их приятель, этот ходячий анекдот, притча во языцех, одиозная личность, устроился лучше, чем они сами. И кому за это нужно было сказать спасибо? Самим себе. Меньше пить надо.

Савва долго не женился, всё никак не мог найти избранницу своего сердца, потому что, как в рассказе Киплинга про Моти Гаджа, женщины предпочли бы выйти замуж за слона, а не за героя. А вот его приятель имел совсем другие наклонности и таланты. Если бы волокитство считалось спортом, то германист непременно стал бы обладателем звания мастера международного класса. Бесчисленные любовные победы повышали его самооценку и потому стали необходимы ему как воздух. Хотя некоторые приключения были сопряжены с опасностями, знаток английского языка каждый раз умудрялся выкручиваться: судьба явно благоволила к нему.

Самый серьёзный случай произошёл в конце 90-х, в эпоху «новых русских». У германиста был роман с супругой местного, м-м-м, то ли авторитета, то ли бизнесмена, то ли бандита. Несмотря на усилия сластолюбцев сохранить тайну, она стала явью: банд..., то есть бизнесмен, узнал об измене и стал судорожно искать наглеца, посмевшего покуситься на святые узы брака. Он и его добры молодцы несколько дней околачивались на крыльце нашего вуза, чтобы схватить полюбовника и увезти на расправу, но так как внешности его не знали, то нашли какого-то студента или сотрудника, чтобы тот, как собака, взял след и навёл на жертву. То ли наводящий ошибся, то ли сказал неправильно, но схватили прямо у альма матер совсем не германиста, а кого бы вы думали... Правильно, Савву.

Недаром про одного говорят — «счастливчик», а про другого — «невезучий». Савва относился ко второй категории. В общем, как в фильме про гангстеров, он и пикнуть не успел, а его уже засунули в машину и увезли на какой-то пустырь. Там выкинули на землю, рассвирепевший пахан приставил к его голове ствол и стал кричать, пиная ногами. Что именно он кричал, не знаю, но, наверное, что-то очень эмоциональное. И наверняка пристрелил бы несчастного Савву, но у того, слава богу, язык не совсем отнялся от страха. Скрючившись в пыли, Савва тоже кричал, только совсем другое, он повторял: «Это не я, это не я!» Тогда до сознания обманутого мужа наконец дошло, что перед ним валяется вовсе не возможный кандидат на роль любовника его дражайшей супруги, а какое-то убожество и ничтожество. Савву встряхнули, поставили на ноги, рассмотрели и пришли к выводу: нет, не он, с таким изменить просто невозможно. Банд..., то есть бизнесмен и его команда, сели в машины и уехали, а Савва остался на пустыре. Есть, есть всё-таки Яхве, или Иегова, или как там зовут еврейского бога: он спас невинного от расправы. Аминь.

Савва и на новом месте стал притчей во языцех. Вскоре все преподаватели, сотрудники и студенты университета знали: живёт такой парень... Вновь поступившим первокурсникам старшие сразу рассказывали истории о Савве, которые непосвящённые часто принимали за анекдоты и говорили: «Да ну, не может быть». Но жизнь всегда сложнее вымысла, вот почему и я, ничего не выдумывая, просто вспоминаю то, что произошло, и сама удивляюсь этому.

Савва преподавал историю чуть не на всех факультетах. Однажды он читал лекцию курсу, состоящему из одних парней, то ли физиков, то ли физкультурников. По своей привычке Савва всё время ходил, что-то трогал, садился, вставал, делал что хотел, потому что всегда чувствовал себя как дома. В этот раз он, выйдя из-за кафедры (возвышения для преподавателя типа конторки времён Пушкина), встал перед ней, потом обернулся к аудитории спиной, нагнулся и стал завязывать развязавшиеся шнурки на ботинках. Согласитесь, сама по себе эта поза уже не пахнет академизмом, но тут произошло нечто более курьёзное.

В аудитории раздался оглушительный хохот, парни стали демонстративно уклоняться и спрашивать друг друга:

— В кого попало?

— Агагага!

Не знаю, что бы я делала, если бы это произошло со мной, но Савва, как всегда, был на высоте: он завязал-таки шнурки, выпрямился, обошёл кафедру и продолжил лекцию!

Как только прозвенел звонок, студенты с грохотом выскочили в коридор и побежали, гогоча, рассказывать всему свету о залпе Авроры...

Лингвистам тоже было что поведать, ведь и у них Савва читал историю. Эти были поделикатнее, в голос не ржали, только переглядывались и подхихикивали. Речь самого известного преподавателя нашего вуза не отличалась хорошей дикцией, более того, Савва не выговаривал часть звуков, поэтому с непривычки его было трудно понимать. Когда он рассказывал о Рюрике (йуйике), часть студентов бездумно записала в своих тетрадях «Юрик» вместо «Рюрик». Но даже самым внимательным и умным слушателям было просто невозможно записать всю лекцию, если она проходила в длинной аудитории с двумя входами, так как наш Савва, рассказывая о Древней Руси, выходил в ближайшую к кафедре дверь, медленно шёл по коридору, бубня под нос, доходил до второй двери, заходил снова в аудиторию и продолжал лекцию. В первый раз студенты остолбенели, потом привыкли.

На зачёте по своему предмету Савва чувствовал себя особенно вольготно, как хозяин-барин. Мы тоже преподавали у лингвистов, так что получали информацию из первых рук, когда те, в шоке от очередной выходки своего необыкновенного историка, спешили исповедаться.

В тот раз мимо аудитории, где проводился зачёт, проходил мой муж. Он увидел знакомую первокурсницу с короткой стрижкой и удивился её ошалевшему лицу. Заметив своего преподавателя, девушка улыбнулась, подошла и рассказала, как проходил зачёт. Любимый историк сидел, развалившись, на стуле, ковырялся в носу и щелчками разбрасывал козюли направо и налево. Студенты притихли, пригнулись, боясь, как бы в них не попал снаряд. Подошёл черёд этой девушки, она подошла, села перед Саввой, стала торопливо говорить, чтобы быстрее закончилась экзекуция, но в один из опасных моментов остановилась, чтобы уклониться от разбушевавшейся Клио, на что Савва сразу отреагировал: «Продолжайте, молодой человек». Сама не зная как, девушка закончила отвечать, забрала зачётку и выскочила из аудитории. Уфф.

Муж как-то курил с дружком-германистом и студентами-лингвистами и сказал: «Вот бы книгу про Савву написать и так и назвать её — „Савва”». Все посмеялись, сказали, что такая книга имела бы большой успех и все студенты, преподаватели и сотрудники вуза её бы купили. Потом приятель мужа говорил об этой книге с экономистами, и те, видимо, не поняли, стали оживлённо спрашивать: «А где такая книга?» Когда слух о книге дошёл до психологов, те очень заинтересовались, потому что Савву знать-то они знали, но объяснить его феномен не могли.

Слава Саввы росла и ширилась. Однажды его приятель ехал куда-то в поезде, в купе сидели незнакомые женщины и, посмеиваясь, рассказывали друг другу какие-то занимательные истории. Германист прислушался: что-то до боли знакомое... Наконец он обратился к спутницам: «Извините, вы не про такого-то сейчас говорите?» — «Да! Про него! А вы его тоже знаете?!» — «Ха-ха-ха!» Оказалось, дамы — заочницы, которые то ли имели счастье учиться у Саввы, то ли просто были наслышаны о его подвигах. Германист даже позавидовал: Савву знают все!

Когда Савва наконец женился, супруги стали копить деньги и покупать всякую всячину. Родителями они так и не удосужились стать. Об этом стоит сказать особо. Дело в том, что отсутствие детей было для Саввы больной темой. Не подумайте, что он так жаждал стать отцом, — нет, такой ноши ему не хотелось взваливать на свои плечи, но общественное мнение... Вокруг семейные люди, у них есть дети, а тут довольно молодая пара, и без детей. В Год ребёнка Савва заявил, что уж в этот-то год у них точно появится ребёнок. Коллеги стали ждать. Год прошёл — результата нет. Коллеги стали хихикать, отпускать шуточки, кто-то сказал: «Зачатия не произошло!» Тема стала общевузовской. Некоторые шутники стали предлагать свои услуги... Тогда-то Савва и заявил, что у жены проблемы со здоровьем, поэтому они покупают для неё велотренажёр. На деле, думаю, у супруги проблемы были не со здоровьем, а с совестью. Шутники стали говорить, что вообще-то велотренажёр нужен самому Савве: чтобы дети были, мужчине нужны силы. Все изощрялись как могли.

В копилку историй о Савве лёг и такой случай. Он снова учил лингвистов, и было это в аудитории, где в учебных целях повесили телевизор. Руки у нашего героя, видимо, таким образом устроены, что должны всё ощупать, иначе чем объяснить то, что во время занятия он постоянно подходил к телевизору, трогал его, пытался включать-выключать. Студенты вздыхали, переглядывались, тая усмешку. В сотый раз телевизору надоело, и он ударил Савву током — тот отлетел и рухнул на пол.

Ребята, еле сдерживаясь, закрывали лица руками и смеялись, кто-то из девочек ойкнул, пожалел незадачливого преподавателя, а тот, неубиваемый, непотопляемый, несгораемый, вечный и бесконечный, встал, как ни в чём не бывало, и снова полилась-покатилась его речь, как ручей, бегущий по камушкам, — вверх-вниз, вверх-вниз. Учитесь!

При чём здесь лопата? Так это же фигурально сказано: как трудно представить себе еврея с лопатой, так и трудно вообразить, что ум и хитрость могут обернуться против представителя богоугодного племени.

Не сумев написать диссертацию по истории, так как для этого требовалась длительная работа в архивах, Савва с помощью мудрого наставника-еврея сварганил квалификационную работу по юриспруденции, по гражданскому праву. Защитился и был очень доволен собой. Но сразу после этого коллеги вынудили его уйти с кафедры, потому что нечего делать юристу у историков. Пришлось нашему герою судорожно искать себе место на юрфаке, унижаться, просить. Наконец ему дали полставки. Постепенно, конечно, часов стало больше, но стоило это больших нервов.

Таких случаев было много. Что бы Савва ни предпринимал, это оборачивалось против него. Женился — благоверная стала обирать его как липку (свои деньги не тратила, копила, жили они на то, что получал Савва). Купил машину — тут же разбил её, так как ездить не умел. Решил кому-нибудь навредить — вредил себе. Хотел получить выгоду — терпел убытки.

И это еврей?

Вначале мы с мужем Савву жалели, потом смеялись, под конец просто качали головами, устав удивляться.

Но разве все мы не бываем иногда такими же, а?

Помните, у Маяковского в стихотворении «Хорошее отношение к лошадям»:

«Лошадь, не надо.

Лошадь, слушайте —

чего вы думаете, что вы их плоше?

Деточка,

все мы немножко лошади,

каждый из нас по-своему лошадь».

Поправьте меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, что каждый из нас по-своему еврей, а иногда и с лопатой.