- Не по себе ты, парень, дерево рубишь, - мама была откровенна со мной. - Соня взрослая, а ты еще ребенок. Не дорос до нее. - Маме Соня нравилась. Мама даже начала учить ее вязать на спицах. Она рада была нашей дружбе, но слабо верила, что дружба эта перерастет в нечто большее.
Соня подошла ко мне на школьной перекличке 30 августа.
- Новенький? Со мной будешь сидеть. Я Стройкина. У меня брат боксер. Кто тронет - мне скажешь. Понял?
Рыжая, крупная, две тугие косы за спиной, два банта в тон школьного платья. Бойкая. Уверенная в себе. Как потом узнал, еще и отличница.
Ее лицо привлекало естественностью. Глаза, губы, щеки – все свое, не нарисованное. Косметикой не пользовалась. Я, по крайней мере, не замечал. Умоется – та же Соня. И все ее округлости - как раз в меру. И не большие, и не маленькие. Приятны глазу.
Все Соне давалось легко. И математика, и история, и биология.
Память потрясающая. Прочитает стихотворение, и наизусть сразу шпарит. Я по строке учу, а она раз – и все чудные мгновения выдает.
Я чувствовал себя рядом с ней маленьким и глупеньким. И все хотел поначалу вывернуться из-под ее опеки. Да, не тут-то было.
- Ты мне нравишься! Будем дружить, - заявила она безапелляционно. У нас весь класс на пары разбился, а мне не досталось, будешь моей парой. И учиться будешь у меня хорошо. Я тебе лентяйничать не позволю!
Что удивительно, все отнеслись к моему «пленению» нормально. В старой школе меня бы мальчишки на смех подняли. А тут – «Старик, считай, повезло. У Соньки бабка, знаешь, кто? В правительстве работала!»
Соня оказалась школьной знаменитостью и благодаря бабкиным заслугам, и благодаря своим способностям. Никто не сомневался, что она школу с медалью окончит и поступит в любой институт.
- Нет! Я сначала санитаркой в больнице поработаю, потом медсестрой на скорой поезжу, а уж после на терапевта пойду учиться.
Если быть специалистом, то только отличным. И горшки за больными надо уметь выносить и говна понюхать надо, чтобы людьми не брезговать.
Соня мало с кем делилась своими планами. Похоже, у нее и подруг-то близких не было. Все тайны доверяла только отцу, и, как ни странно, мне.
Чем я ее привлек – загадка! Троечник. Не красавец. Рост средний. Никаких талантов. По секрету скажу, в старой школе директриса при всех моей маме говорила: «Ваш Вова - пустое место, одна ему дорога - на завод или на стройку - землю копать»... Мать плакала, глотала таблетки от давления, и, также, как и я, ненавидела ту школу.
А Соня за каждый пустяк меня хвалила. Говорила: «Ты, Володька, очень способный!
Кол по русскому схватил – ерунда! Выучим правила - исправишь, какая проблема! Зато у тебя за сочинение - пятерка! У нашей Ольги Владимировны пятерку получить – подвиг! А она тебя каждый раз выделяет. Ей нравится, как ты думаешь и пишешь.
А мне нравятся твои ресницы! Ну-ка, моргни! Еще раз! Длиннющие! И глаза у тебя красивые. Я бы за красивые глаза тоже оценки ставила. Чего раскраснелся? Шутка!»
Ясно, что после таких «шуток», я не просто учил правила, я буквально грыз гранит школьных премудростей.
Стройкина откопала где-то курсы первой медицинской помощи, освоила приемы искусственного дыхания, отрабатывала их на мне, совершенно не стесняясь дышать «изо рта в рот». Я терпел. Хотя, не скрою, ощущать ее чуть солоноватые полные губы было приятно и волнительно.
Она и уколы могла делать. «Заболеешь, я лучше любой медсестры тебе всажу, дома бабушка только мне доверяет».
Бабушка у Стройкиной была очень старенькая, лет под девяносто, и, как я уже говорил, очень заслуженная. И именно из – за бабушки родители Сони часто ссорились.
Мама, Инесса Васильевна, предлагала бабулю определить в дом престарелых, «где бы ей обеспечили должный уход». А отец и Соня были категорически против. Брат в споры не вмешивался. Он только-что вернулся из армии, где служил в спортроте, стал членом какой-то сборной и все время мотался по соревнованиям.
Инесса Васильевна считала, что бабуля, несмотря на свои заслуги, давно выжила из ума и вносит в их общежитие только антисанитарию, из-за которой в дом гостей приглашать неудобно. «Ну, запах же стоит неистребимый! Мало нам двух кошек, так еще - старый и больной человек. Ей же лучше будет под присмотром докторов» - повторяла она при каждом удобном случае.
Инесса Васильевна и мужа сдала бы кому-нибудь, поскольку и его считала слабоумным. Но «кто ж на такое добро позарится, с его инженерным-то довольствием».
- Те, у которых ум есть, по-другому живут. У них и машины, и квартиры, и дачи другие. А мой пентюх ни на что не способен, застрял где-то в советском прошлом. – Сетовала она подругам. Те, разумеется, ей поддакивали: «А какие люди за тебя сватались, Инесса! Помнишь, Сашку Корягина? Кондитерская фабрика у него. Роллс Ройс и дом в Испании. До сих пор по тебе вздыхает!»
Инесса Васильевна помнила и Корягина, и Чиркунова. С Чиркуновым она и сейчас поддерживала более, чем дружеские отношения. Но об этом, полагала, подругам знать не обязательно.
- Любовь, любовь виновата! - Инесса Васильевна доставала платочек и подносила к глазам. - Думала, вдохновлю на подвиги. А у Коленьки потолок - главный инженер… Говорит, совесть не позволила приватизировать завод. Теперь мы с совестью и с голой задницей сидим. - Вздыхала горестно. – Ладно, бедность - не порок!
Она не раз и не два спрашивала мужа: «Неужели тебя не задевает то, что твоя зарплата меньше, чем пенсия моей матери? Мама не вечна, ее не будет, и мы тут же превратимся в нищих».
Николай Сергеевич неизменно отвечал: «Я делаю все, что в моих силах».
В его силах было восстановить и содержать в идеальном состоянии тещину двадцать первую «Волгу». Восстановил и содержал. В его силах оказалось построить своими руками маленький, уютный коттеджик на десяти сотках, опять-таки, тещиного, сада. Построил. И у семьи есть, где провести лето, и запасов с дарами природы хватает, слава Богу, на всю зиму.
Он гордился и тем, что сумел с коллегами удержать на плаву родной завод, оказавшийся без оборонных госзаказов. Еле-еле теплилась на предприятии жизнь, но захватить завод рейдерам не удавалось.
Ну, а то, что не хватает денег на норковую шубу жене - виноват, пока не хватает. Однако не мерзнет Инесса. И не голодает семья.
Инесса Васильевна работала заведующей районной библиотекой, и, как ей казалось, гордо, «несла свой крест просветителя».
Да, она поедом ела мужа за то, что тот не мог обеспечить её «достойное» существование. Но делала это «интеллигентно», не повышая голоса: «Все находят приработок, а ты, мой, милый, прилип к своему вшивому заводику… все занимаются бизнесом, а ты, золотце, боишься рискнуть… все своих жен, как куколок, одевают, а ты, дорогуша … Все, а ты … все, а ты…»
Другой бы от этих бесконечных упреков запил. Но Николай Сергеевич был непьющим, привык, и помалкивал. Он знал, что спорить или что-то объяснять - бесполезно. В одном оставался непреклонен: тещу сдавать в дом престарелых не позволял!
В Соне же он души не чаял. Учил всему, что сам умел.
«Мать давно завела себе любовника, - рассказывала мне Соня. Отец только из-за меня ее не бросает, вот я окончу школу, и он уйдет от этой грымзы. Посмотрим, как она тогда завоет!».
Их огромная, больше ста метров квартира, когда-то полученная бабулей за заслуги перед Отечеством, лежала на плечах Сони и ее папы. Инесса Васильевна считала ниже своего достоинства заниматься приборкой или мытьем полов, как, впрочем, и стиркой белья. Готовить она тоже не любила. А вот сервировать стол и «председательствовать» за обедом или ужином – это не просто ее хобби, ее страсть!
«Проходите-проходите, гости дорогие, в нашу скромную залу, - воркует Инесса Васильевна. - Отведайте, чем Бог послал!»
«Зала» - всем залам «зала»! Просторная, светлая. С натюрмортами на стенах. Стол массивный - не шелохнется, и стулья из массива, скатерти белоснежные, салфетки матерчатые, посуда фаянсовая, приборы мельхиоровые, над столом - хрустальная люстра. Между окон старинный буфет.
Инессу Васильевну тут не узнать – сама доброта! Потчует гостей, изображая из себя хлебосольную хозяйку: «Отведайте, попробуйте, возьмите еще кусочек, давайте я вам супчику подолью. Николай Сергеевич у нас кудесник, прирожденный кулинар, у него талант, он в каждое блюдо душу вкладывает».
Вилки, вилочки, ложечки, ножички… Каждый обед у Стройкиных для меня был испытанием. Какой ложкой чего брать, как резать, как глотать?.. Соня раз десять показывала, объясняла, а я садился за стол - все забывал и путал. Инесса Васильевна снисходительно покачивала головкой: «Ничего, ничего. Главное – аппетит у вас хороший!» А Николай Сергеевич дружески подбадривал: «Ешь, чем удобно, без церемоний! Я, например, одной ложкой пользуюсь».
По выходным приходили на «званный обед» подруги Инессы Васильевны. Они поедали вкуснятину, наготовленную Николаем Сергеевичем, выпивали его наливочки, сплетничали, «перемывая косточки» знакомым, жаловались на сложности жизни и сочувствовали друг другу.
Горы грязной посуды доставались, естественно, Соне. Я помогал ей.
«У нашей «барыни» маникюр, ей нельзя ручки в воде мочить, они должны быть бархатные! -Ехидничала Соня. Она не понимала - за что отец любит мать, терпит ее придирки и предательства.
Или понимала?
Инесса Васильевна красива и фигуриста - копия Венеры Милосской, только с руками! Умело и со вкусом одевается. Выглядит стильно.
Соня дико ревновала ее к отцу, жалела его и бабулю. И не воевала с матерью только потому, что боялась огорчить папу.
Инесса Васильевна умела лицедействовать. На людях: дочь – гордость, опора и надежда семьи, помощница, умница, отличница.
Без посторонних: «Дорогуша, ты выглядишь, как Золушка, серо и старомодно, подними юбку повыше, покажи ноги, у тебя красивые ноги, чего их прятать. И извини, прет от тебя потом. Я тебе подарила французские духи! Пользуйся, и чаще мойся!».
К моему появлению у них в доме Инесса Васильевна отнеслась без восторга. «Мы не из графьев»,- резюмировала она, выяснив мое социальное происхождение. Насмешливо называла меня «зятек», чем очень злила Соню.
«Мама! Прекрати! – восклицала Соня. - Что за глупые шутки!» И провожая меня домой, извинялась: «Не сердись, наша «барыня» глуповата, что поделаешь».
Я бывал у Сони почти каждый день помогал ей по хозяйству, помогал ухаживать и за бабулей. Бабуля уже не вставала, ходила под себя, тяготилась своей беспомощностью…
Мы меняли белье, простыни, переворачивали старушку с боку на бок, чтобы не появлялись пролежни, подмывали, проветривали и мыли комнату.
У бабули часто стали случаться провалы в памяти, она путала имена, даты, день и ночь, порой не узнавала родных, но иногда, словно возвращалась из какого-то иного измерения, и совершенно здраво рассуждала: «Простите, замучила я вас, надо же, какой у меня организм крепкий, не отпускает душу, зажилась… Хотите, Володя, открою секрет - почему Сонечка вас выбрала - вы на ее папу похожи - надежный, она это чувствует. Берегите ее, Соня вас любит, она тоже надежная, не то, что моя дочь - профурсетка, прости, Господи…»
Соня старалась облегчить участь старого человека. Вечерами вслух читала бабуле книги, расчесывала остатки седых волос, держала бабушкины иссохшие руки в своих ладонях, и просила, просила не покидать этот мир…
Соня понимала - неизбежное приближается. Но будущее оказалось ужаснее, чем ждали.
Год в новой школе пролетел быстро, и второй прошел без особых перемен. Нас настолько привыкли видеть везде вместе, что учителя стали побаиваться - кабы чего не вышло, предупреждали родителей: приглядывайте за детьми, а то наградят внуками к выпускному балу, что-то у ребят подозрительно близкие отношения сложились. А у нас и в мыслях ничего «такого» не было, мы даже не целовались. Нам просто было хорошо и радостно друг с другом.
Я давно перестал удивляться, как Соня все успевает: и по дому, и в школе. «Ну, какие секреты, Вов, - все просто: я живу в моменте - на уроках не витаю в облаках – слушаю, думаю, работаю, а дома, сам видишь – скучать некогда. И потом - я же, все-таки, дочь библиотекаря: задел-то книжный с детства».
И я старался жить «в моменте» – получалось похуже, но получалось – из троечников «перетек» в твердые хорошисты.
До экзаменов оставалось всего ничего.
Шла последняя неделя мая. Во вторник Соня не появилась в школе, и на звонки не отвечала. В середине дня наша классная вызвала меня в коридор.
- Сучилось несчастье – у Сони папа умер…
Когда я примчался к Стройкиным, на шею бросилась Инесса Васильевна: «Такое горе, такое горе! Пойдите, посмотрите на него, лежит, как живой!»
- Не смей! - Это уже Соня крикнула мне, когда я хотел заглянуть в залу. - Не ходи туда! Просто побудь со мной. Мама, прекрати истерику!
- Бесчувственная! - Сказала Инесса Васильевна, и прикрыв лицо платочком, оставила нас в прихожей.
Соня не плакала. Мы вышли на лестничную площадку, встали у окна и стали смотреть во двор, просто тупо смотреть во двор… За нашими спинами в их квартиру шли какие-то люди, входили - выходили, слышались обрывки разговоров: «Как же так… он был… виделись совсем недавно… казался таким здоровым… ничем не болел…».
Инесса Васильевна несколько раз звала нас перекусить.
- Не ходи туда! – Повторила Соня. - Его там уже нет! Его нигде нет! И больше не будет! Никогда!..
Это «барыня» его убила! Закатила очередной скандал, сказала, что больше не может жить в нищете, что уходит от нас к «другу» … У папы не выдержало сердце… Я ненавижу ее! Ненавижу! Ну, как он мог любить такую дрянь!
Я обнял Соню за плечи: «Поплачь, Соня, поплачь, легче станет».
Соня не плакала…
Молчала все скорбные дни. Осунулась, похудела, под глазами появились синие круги…
Бабуля что-то чувствовала, беспокоилась, но не осознавала потерю зятя. Слабела, и на глазах тихо угасала.
Месяц спустя Соня, открыв мне дверь, выдохнула:
- Все! Теперь и бабушки нет!..
И снова – зеркала, завешанные простынями, снова зажженные свечи, снова какие-то люди, входящие и выходящие, поминальные обеды… Снова «барыня» в черном платье во главе стола, с печальным личиком и платочком в руке: «Ах, какая жизнь, какая жизнь!». Она, как ворона, что-то каркала, и каркала…
И снова - пугающее молчание Сони…
Ни слез, ни слов.
Ее даже экзамены не встряхнули - прошли как-то фоном. Мы их сдали, не заботясь о результатах. Соне вручили «золотую» медаль. Она бросила ее в ящик стола и забыла. Устроилась на работу санитаркой, как и хотела.
Я в речное училище, куда мог пройти по баллам, раздумал поступать. Оформился на Судоремонтный учеником слесаря. Решил - капитаном еще успею стать. Сначала научусь руками что-то делать. Посмотрю, как корабли строятся. Соня сказала: «Правильно. Молодец!»
Все положенные ритуальные хлопоты к тому времени закончились, родственники разъехались. Дом Стройкиных опустел.
И в то воскресенье, может быть, впервые за последние годы, не ждали гостей. «Барыня» уехала «развеяться» к другу. Сониного брата вызвали на сборы. И кошки куда-то пропали. Наверное, выскочили на улицу, и затерялись в уличных дебрях.
Близилась ночь. Соня бродила из комнаты в комнату, открывала и закрывала двери, садилась к столу в зале, вставала и снова начинала бродить по комнатам.
- Тебя не раздражает мое брожение?
- Нет.
- А я места себе не нахожу! Скорей бы на работу. Не могу оставаться здесь одна. Меня гнетет тишина.
Может, переночуешь у меня?
- Хорошо.
- Где тебе постелить?
- Все равно.
- Тогда… Со мной ляжешь?
Разделись. Она выключила свет.
- Иди ко мне. Ты не хочешь меня?
Я повернулся к ней лицом, осторожно дотронулся рукой до бедер.
- Соври, что я красивая.
Зачем мне врать – ты красивая, ты самая красивая из всех девчонок, каких я знаю.
- А ты многих знаешь?
- Нет, не многих.
- Не умеешь ты говорить комплименты.
- Не умею. Я ничего еще не умею, Соня …
Я робко гладил ее тело. Оно было теплым, шершавым и отзывчивым.
Соня прильнула ко мне, зашептала: "Тут и уметь нечего, все просто, все очень просто. Не бойся! Я читала… вот сюда…сюда…" Она приподняла ногу, и я почувствовал, как вхожу в Соню … Все произошло интуитивно. Мы слились в одно целое. Горячие волны возбуждения накрывали нас, откатывались и снова набегали, накрывая с головой …
Утром я открыл глаза, почувствовав, что кто-то целует меня.
– Соня! Привет!
-- Привет! Ты знаешь, который час? Уже десять!
Она поднялась, подошла к окну, отдернула шторы. Солнце хлынуло в комнату. Я задохнулся от восхищения!
Я привык к Сониным косам, никогда не видел их распущенными. А сейчас волосы золотистым потоком струились у нее по спине, в них вспыхивали рыжие искорки. Она повернулась. Я ахнул:
- Сонька! Какая ты роскошная! Никогда не одевайся! Ходи только голой!
Я вскочил.
Она вытянула руки мне навстречу:
- Стоп-стоп -стоп! Дуй в ванную, а я чайник поставлю.
После душа сохли, пили чай.
- Ты меня презираешь?
- Ты, что, спятила? За что тебя презирать?
- Я тебя соблазнила! Ты теперь не мальчик, я не девочка? Не переживай, я никому не скажу, ты вовсе не обязан на мне жениться. Все это глупости…
- Соня, никого нельзя соблазнить, если человек сам не захочет. Я хотел тебя, я хочу тебя! Я не знаю, можно ли это называть любовью, но мне нравится смотреть на тебя, мне нравится, как ты говоришь, как пахнешь, как ходишь, как смеешься, как молчишь. Я хочу быть рядом с тобой.
Я знаю, как появляются дети, мы не будем предохраняться, и у нас обязательно будет ребенок, наш ребенок… И боятся нам нечего, мы ничего плохого не сделали. Мои родители тоже рано поженились. И нормально все у них. И у нас все будет нормально.
- А моя «барыня» говорит, что ты типичный подкаблучник, что я подавляю в тебе индивидуальность и мужское начало, что я деспот, тиран, что я сделала из тебя своего раба, что все во дворе над тобой смеются, что я дурнушка, и удерживаю тебя только постелью, мать уверена, что мы давно спим вместе…
Соня говорила быстро-быстро, волновалась, торопилась все высказать, видимо, давно хотела и не решалась, а сегодня решилась…
- Господи, Соня! Да, я все это слышал сто раз! Про моего отца тоже бабки во дворе сплетничали, говорили, что он под подолом у мамы сидит, что лишнюю рюмку без ее разрешения не выпьет, что полы моет, стирает, готовит, что заездила она мужика совсем! Это за глаза, а в глаза: «Ох, Галя! Где ты нашла такое сокровище! И что? Цена таким разговорам - грош!
Отец - токарь высшей квалификации! Орденов – вся грудь! Но самая дорогая награда для него - мамино ласковое слово! И наплевать ему на все сплетни.
Отец с матерью не обслуживают друг друга! Понимаешь, они живут друг для друга, и для нас с сестрой.
Я знаю – отец очень любит маму, и очень редко вслух это слово произносит, стеснятся громких слов, но мама говорит, что женщины и без слов чувствуют, когда их любят. Ты же чувствуешь, как я к тебе отношусь, чувствуешь?
Соня кивнула.
- А Инесса Васильевна … она злая, у нее все есть, но она думает, что у других всего больше, что ей что-то недодали, и она со зла тебе наговорила гадостей.
Из-за дурнушек, Соня, мальчишки не дерутся. А из-за тебя дрались!
Ты зря думаешь, что я за себя постоять не могу … Я в общем-то «уличный», а не «домашний» мальчик. Родители весь день на работе, мы с друзьями после школы на заводском пустыре в футбол гоняли, с местной шпаной воевали. И в вашу школу я попал не потому, что мы переехали на новую квартиру, а потому, что за плохое поведение меня из старой «попросили». Захотел бы я от тебя сбежать - сбежал бы давно. Тоже мне, рабовладелица! Вроде умная, а глупости мелешь.
Соня внимательно слушала, и собравшись с духом, призналась: «Я хочу, хочу стать твоей женой, но ты должен пообещать, что если когда -нибудь полюбишь другую женщину, то не будешь меня обманывать, а признаешься сразу. И я тебя отпущу. Мне будет больно, но я тебя отпущу.
- Какая ты хитрая Сонька! А если ты полюбишь кого-то другого? Я не согласен тебя отпускать, я буду за тебя бороться, Я буду тебя все время завоевывать! А ты меня будешь подтягивать до своего уровня. У нас брак по расчету будет! Идет?
- Я же серьезно, а ты все шутки шутишь!
- Почему шутки, и я серьезно. Мы теперь взрослые, и у нас все по- взрослому должно быть…
Владимир Лапырин.