Говорят, что подданные Его Величества Микадо, отправляющиеся на наш Северо-Запад, официально уведомляют о желательности посещения этого села. В годы русско-японской войны 1904-1905 годов тут находился лагерь для японских военнопленных. Пленные умирали, рядом с лагерем появилось кладбище, которое должны посещать соотечественники, чтобы отдать долг памяти погибшим на чужбине.
Село Медведь – это бывшее военное поселение, входившее в аракчеевскую систему, после упразднения которой тут остались громадные каменные казармы, построенные, кажется, по типовому стасовскому проекту. В качестве лагеря, в котором содержатся пленные, этим зданиям пришлось выступить не один раз. Впервые это было во время счастливой для России войны 1877-78 годов, когда сюда привезли пленных турок. Следующей большой войной, в которой участвовала Российская империя (если не считать интервенцию в Китай), была русско-японская. Уже весной 1904 года, через считанные недели после начала боевых действий, сюда прибыли первые пленные.
Трудно сказать, что послужило причиной, по которой их тащили именно сюда через всю страну по страшно перегруженной, забитой войсками и военными грузами Транссибирской магистрали. Вероятно, желание продемонстрировать общественности, что у нас в неудачно начавшейся войне тоже есть успехи: вот и пленные японцы пошли потоком. Кажется, с этой целью сюда этапировали не только военнослужащих и не только японских: среди 3000 человек, населявших лагерь, было 6 английских офицеров (это, в общем, понятно: англичане в ту пору активно вооружали и обучали японскую армию и флот, чтобы ослабить главного соперника в континентальной Азии – Россию; в русской прессе того времени даже муссировались слухи, что под японским флагом воюют чуть ли не одни англичане) и около 120 корейцев – должно быть, рабочие, снятые в качестве живого приза русским рейдером с какого-то японского транспорта.
В Медведь потянулись корреспонденты русских и иностранных газет; в их числе был уже сверхзнаменитый Максим Горький, разразившийся обличительной статьёй, клеймящей самодержавие, которое «бездарно проигрывает войну». Алексей Максимович был прав: против трёх тысяч японцев в Медведе в лагерях на территории Японии содержали уже около 70 000 русских солдат, матросов и офицеров.
Тем временем японские пленные обживались в казармах, получив специально разработанную для них форму (к которой они предпочитали носить свои кепи, более удобные, чем предложенные бескозырки), сохраняя воинскую дисциплину и даже пользуясь определёнными свободами. Так, спустя некоторое время им даже разрешили выходить за пределы лагеря и гулять на бульваре.
Начались контакты с местным населением. Пленные японские солдаты и матросы мастерили и продавали забавные поделки: кукол, зонты, веера, колечки, брелоки, крошечные модели кораблей. Местные мальчишки с упоением запускали подаренных японцами воздушных змеев. Пара вееров, кукла и крошечная туфелька до сих пор хранятся в местном краеведческом музее.
Из древесины, приготовленной на дрова, японцы соорудили свои традиционные музыкальные инструменты, с которыми выступали на импровизированных концертах. Ныне эти раритеты хранятся в Санкт-Петербургском музее музыкальных инструментов в Шереметевском дворце; в 2005 году они предприняли путешествие в Японию, где были реставрированы и экспонировались. В этом году участники программы «Ветры Ямато» имели возможность видеть их и даже музицировать во время посещения Петербурга.
Для не привыкших к русскому чёрному хлебу японцев специально пекли белые булки, которыми пленные угощали местных детей. Для хронически голодной русской деревни это был невероятный деликатес; о японских угощениях вплоть до недавнего времени рассказывали старушки, выросшие из этих детей.
Контакты не ограничивались только негоциацией и изготовлением поделок. Пленные посещали трактир (правда, никто не припомнит, чтобы хоть раз кто-то из них напивался допьяна), играли в бейсбол, в котором местные признали лапту.
В одной из газетных публикаций того времени рассказывается трагикомическая история о некой костромской барыне, которая, безумно влюбившись в проезжавшего через её город английского офицера, следовавшего под конвоем в Медведь, бросила всё и последовала за ним. Дама проживала в Новгороде, время от времени навещая своего избранника, с которым она собиралась навсегда связать судьбу, дождавшись конца войны.
Чем закончилась эта сентиментальная история – неизвестно. А вот судьба известного семейства русских учёных-японистов началась следующим образом:
«Я отлично помню японских военнопленных в селе Медведь. Я тогда была ещё девочкой. И обиднее всего мне было за то, что сойдутся два человека: японец и русский, и сколько труда им нужно было вложить в свои объяснения… Трудно понять им друг друга, разность языков мешает. Всем своим детским сердцем сожалела, что не могут хорошие люди понимать друг друга. Память у меня была хорошая, и я быстро выучила главные слова, и ещё девочкой выступала в роли переводчицы. Ещё тогда я мечтала о том, как было бы хорошо весь до подлинности японский язык выучить и помогать людям правильно понимать друг друга. И мечте моей суждено было сбыться. После Октябрьской революции я была одной из активисток, комсомолок. И при первом же случае уехала учиться в Москву» (запись рассказа Александры Петровны Орловой, сделанная в 1970-е, хранящаяся в местном музее).
Интерес к Японии привел Александру Петровну на японское отделение Восточного факультета университета. Она окончила его в 1931 году и с тех пор преподавала японский язык, подготовив несколько поколений советских японоведов. Интерес к Японии она привила и своей дочери Татьяне, которая выросла в одного из наиболее известных в России знатоков японской культуры. Сегодня Татьяна Петровна Григорьева — доктор филологических наук, главный научный сотрудник Института востоковедения РАН, автор крупных исследований по искусству и литературе Японии.
Старожилами рассказывалась ещё одна история: местная учительница долгое время после репатриации пленных на родину переписывалась с японским офицером, с которым познакомилась во время гимназических каникул. Офицера звали Масакадзу Хигаки, девушку – Надя Карпова. Когда они встретились, ей было 16. Больше они никогда не виделись.
Так проходила жизнь пленных из Японии в новгородском селе. 2 декабря 1905 года, после подписания Портсмутского мира, японские пленные покинули пределы Российской империи. Война закончилась. В селе Медведь осталось 23 могилы японских военных. Двадцать из них скончались от ран и болезней, трое совершили сэппуку (ритуальное самоубийство), не вынеся позора плена и тоски по родине.
В 1908 году останки пленных были торжественно вывезены на родину. Память о японских могилах постепенно стала стираться, но в 1960-х камни со странными иероглифами были «неожиданно» обнаружены – как раз к 10-летию общества советско-японской дружбы. О кладбище написала пресса, были опубликованы фотографии, немногие оставшиеся в живых пленные узнавали себя на них и посылали открытки в русское село Медведь. В 1905 год. В собственную молодость. Эти открытки – тоже экспонаты музея.
Сейчас в Медведе хранятся 10 камней с иероглифами. Они вывезены со старого офицерского кладбища и свалены на квадратной бетонной площадке в центре села.
На одном из камней высечена надпись: «Наоми Камура, самурай из рода Тасака. Сражён не людьми, а морозом». Совсем юным он ушёл на фронт вслед за старшим братом. В страшную пургу он заблудился, отморозил обе ноги и умер в плену от гангрены.