У него была дурацкая привычка: смотреть человеку прямо в глаза. Многие ощущали от этого неудобство. Он бы с радостью хотел избавиться от этой манеры, но ему становилось не по себе, если он не видел лицо собеседника. Но всякий раз ему делалось ужасно стыдно, когда он обнаруживал, что эта привычка выработалась, наверное, после того, как он почувствовал истинное одиночество — и потому он только и делал, что пытался понять, чем грозят ему эти незнакомые люди.
Смотря в глаза, ощущая уютное одиночество, он уяснил, что в жертвенности заключено благородство. Он чувствовал удовлетворение от того, что является всего лишь зернышком, предназначение которого — передать из прошлого в будущее жизнь того, кого мы называем человеком. Он был согласен с тем, что принадлежность к человечеству мало в чем по своей сути отличается от принадлежности к минералам и растениям в том смысле, что ты — лишь сучок в борту корабля Жизни, который обречен на плавание в океане космоса, и твое бытие ничуть не ценнее бытия других животных и растений.
Он презирал чужие глаза, он не видел в человеке человека. Долгие годы, в поисках, не то справедливости или умиротворенности, он пришел только к одному — к ценности.
Ценность для человека есть высшим благом, но для него она была уже давно утрачена. Все это было лишь набором букв, не имеющие никакого смысла.
В человеке никогда не было ничего человечного. Ничего человечного как для других, так и для самого себя. А значит и ценность опустошена ложью.
Проявление высокомерия? Возможно! Но в этом больше истины, чем в жалком существовании.
Жизнь — это искусство. А человек считается украшением этого искусства. Но какая же тут концовка?
Она будет всегда губительной, если твоя цель это исправить, но и в этом есть что-то благородное.