Своими воспоминаниями молодости, проведённой в советском Таджикистане, духовных поисках до крещения, а также первом опыте молитвенного уединения на высокогорной метеостанции поделился наместник Валаамского монастыря епископ Троицкий Панкратий. Кстати, встрече с будущим архипастырем на этой станции посвящен фрагмент книги известного духовного писателя Симеона Афонского.
Была у меня мечта когда-то. Долго-долго, лет, наверное, тридцать… или, может быть, сорок... Детская такая. Точнее, даже не детская – юношеская. Белый храм посреди природы – и я, иконописец, монах, пишу иконы... Отчасти она, конечно, воплотилась, эта мечта моя: какой прекрасный скит построили (Владимирский. – прим. ред.), всё, как я хотел! Белый храм, красивая природа, иконописная мастерская... одного не хватает: иконописцем я так и не стал.
Я ведь немного писал, когда ещё был в миру, на приходе. Это, конечно, громко сказано, что писал. Но, как ни странно, моя первая икона сохранилась, огромная такая, наверное, метра два будет. Мне настоятель поручил. Когда он узнал, что я архитектор, говорит:
– Ну, давай, Владислав... ты вот рисуешь, а у нас напротив клироса иконы нет. Место большое. Давай, напиши.
И он дал мне образец, – небольшую иконочку. На ней три святителя. Размером в две ладошки. И с этих двух ладошек надо было сделать копию в два метра. И я взялся… Всегда потом краснел, когда вспоминал об этом. Думал: какая всё-таки дерзость, – не зная канонов, правил…
И как же я удивился, когда однажды мне владыка Душанбинский сказал:
– А у нас эта икона до сих пор цела.
И даже прислал мне фотографию. Я посмотрел: вроде не так уж и страшно (смеётся). Дали – и за послушание сделал.
Икона святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста,
написанная Владиславом Жердевым
для Никольского собора города Душанбе в начале 80-х годов ХХ века
***
И вот, когда уже всё здесь устроилось, появился этот храм с великолепной просторной мастерской, – я подумал: «Ну, начну теперь и сам, наконец, писать иконы». Взял за образец Спаса Нерукотворного. Из Питера мне привезли специальную доску. Я уже передавил, перенёс на доску этот рисунок...
И только подумал, что завтра приступаю, начинаю красками писать, звонит Святейший и непреклонным тоном сообщает, что принято решение о моём новом послушании – назначении председателем Синодальной комиссии по канонизации святых. У меня, честно говоря, коленки подогнулись. Там ведь ещё с середины восьмидесятых владыка Ювеналий, это такая глыба! Там такие богословы, кандидаты, профессора! Я попробовал отказаться, ссылаясь на то, что в Духовной академии не учился, что зимой с Валаама сложно выбраться... но быстро понял: Патриарху лучше не возражать (смеётся).
И ещё понял, что... моя иконопись на этом рисунке и закончилась.
Таджикистан. Молодые годы. Евангелие
Первая мысль о монашестве мне пришла, когда я впервые прочитал Евангелие. Это было в семидесятые годы, ещё до моего крещения. Я жил тогда в Душанбе, был студентом Таджикского политехнического института, учился на архитектурно-строительном факультете.
Приехал однажды на каникулы к брату в Москву и у него увидел Библию первый раз в жизни. Надо сказать, в советской семье редко можно было встретить Священное Писание. А вот у него я встретил, открыл и неожиданно для себя стал читать «запоем».
Я всегда очень любил природу, тишину, уединение, искусство, рисовал что-то, и тут ещё Евангелие появилось… Вот тогда-то впервые и пришла эта мысль: «как хорошо бы: стать монахом, писать иконы... и чтобы природа вокруг…» В те годы это была несбыточная мечта, конечно.
***
То есть с настоящим монахом я не мог встретиться, потому что в Средней Азии их просто не было! Говорили, что где-то в Узбекистане есть какой-то монах, но к нему лучше не ехать. Даже поговорка была такая: «Этот игумен слегка безумен». Так и не увидел я живого монаха, читал только книжки.
Духовные книжки ходили тогда в самиздате. Я благодарен Богу, что одной из первых, которую мне удалось прочесть, стала книга «Старец Силуан» архимандрита Софрония (Сахарова). Это действительно очень глубокая, монашеского духа книга – она раскрыла мне глаза на жизнь сокрытую, глубокую жизнь православной Церкви и, в частности, монашества. Второй книгой стали «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу». Вот две книги, которые, можно сказать, «заразили» меня монашеством.
Кроме того, я с большим удовольствием читал журнал Московской Патриархии, хронику прочитывал с большим интересом. Знаете, это же была такая редкость! В настоящее время нас сейчас призывают подписываться на издания, каждый монастырь, каждый приход. А в те годы не нужно было призывать, потому что никакой литературы не было, особенно в провинции.
***
Уже почти заканчивая институт, на четвёртом курсе, я вдруг понял, что смысла в моём обучении нет. Тогда я уже имел представление об архитектуре по-настоящему хорошей – и в то же время понимал, что нас ожидает после выпуска.
Архитекторов и инженеров в советское время, так сказать, и в грош не ставили. Например, как в те времена запускался архитектурный проект? Вначале конструкторы, пожарные, сантехники утверждали свои нормы, и только после этого бедному архитектору надо было сверху налепить какое-то «произведение». Если они не соглашались, то переделывали, бывало, по несколько раз. Затем подключались экономисты и бухгалтеры, которые утверждали одно: «дорого, не экономично», – и, подчиняясь этим требованиям, архитектор должен был проектировать очередную «коробку». Поэтому в последние годы советского периода было очень мало хорошей архитектуры. В сталинские времена ещё были мастера старой школы, которые знали, как нужно строить. А после Хрущёва архитектура совсем обеднела.
Я переживал глубокий внутренний кризис: годы уходят, молодость уходит... Меня вызвали на беседу в студенческую ячейку курса, стали прорабатывать, задали прямой вопрос:
– Владислав Жердев, Вы что считаете главным в жизни: быть настоящим советским человеком или архитектором?
– Конечно, архитектором, ведь я пришёл учиться профессии!
И на четвёртом курсе я решил всё-таки уйти из института.
Улицы города Душанбе в 70-е годы прошлого века
Но тут мне встретился один верующий человек, который меня отговорил. Он мне сказал: «Ну чего ты – тебе год всего осталось доучиться, потерпи!»
И вот что интересно: прошло много лет, и он пришёл на Валаам послушником! Вот как бывает.
***
Не хочу скрывать, в то время мы многим увлекались, много различной литературы ходило самиздатовской: и Рерих, и восточная, всякого рода йога, буддизм, Кастанеда, – но всё это как-то на душу не ложилось, не удовлетворяло духовному поиску.
И первую молитву, которую я начал творить, я прочитал в журнале «Америка» в статье о медитации. Там были хорошие слова о том, как всё это прекрасно и благотворно на внутреннее состояние действует. И я подумал: интересно попробовать...
Но я не знал ни одной мантры, а примеров в статье не было, – и я решил просто говорить: «Иисус Христос». Я даже не знал ещё правильного церковного обращения – Иисусе Христе, просто стал повторять «Иисус Христос». Меня никто не учил, я стал молиться сам, я взывал к Нему…
И только потом уже я встретил книги, которые перевернули меня полностью.
***
Когда я прочёл несколько святоотеческих книг, принял твёрдое решение креститься. Таинство совершилось после окончания института, в сентябре 1982 года, тайно, в Никольском соборе города Душанбе.
Благодать, которая нисходит на человека во время этого Таинства, совершенно особая, неповторимая, и крещение моё сопровождалось такой радостью о Христе, таким обилием благодати… Человеку в тот миг она даётся даром, она не заработанная, словно Господь показывает, как хорошо с Ним быть!
Тогда я, конечно, этого не понимал – просто радовался, недоумевая, почему все люди не идут в Церковь, почему здесь так мало прихожан: я каждый день бываю утром и вечером в храме, а там всего лишь три-четыре старушки стоят...
В поисках пути
Во время обучения в институте сессии, экзамены, стройотряды, вечеринки, вообще вся студенческая жизнь постоянно отвлекали от главного, единого на потребу (ср. Лк. 10. 42). Тем не менее, стремление к духовной жизни оставалось...Большое впечатление произвела на меня тогда книга «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу», которую прочёл в самиздате. Повторюсь, большую часть духовных книг можно было достать только в таком виде: распечатанными кем-то на пишущей машинке или в виде фотокопий.
Но таких книг всё-таки по рукам ходило немало, и надо сказать, что мы очень любили и ждали эти книги, старались их прочитывать, – в отличие от сегодняшнего времени, когда религиозной литературы издаётся очень много, но далеко не все её читают. А в то время каждая книжка, которая появлялась, зачитывалась, так сказать, «до дыр».
И вот эти «Рассказы странника», описание пути аскетического, духовного, и особенно делание Иисусовой молитвы, произвели на меня очень сильное впечатление. Это был именно тот путь, о котором я уже не раз думал, который представлял для себя, к которому уже тогда стремился.
***
Об архитектуре я уже не помышлял. Поэтому сразу после получения диплома начал искать такую работу, такой род занятий, который давал бы возможность уединения, духовного самообразования и молитвы – подальше от города, желательно в горах. И когда через знакомых узнал, что в верховьях одной горной речки требуется работник на метеостанцию, не раздумывая, поспешил туда устроиться.
На этой станции я провёл две или три зимовки, точно не помню. В наши обязанности входило регулярно снимать метеоданные и дважды в день передавать их вниз по рации. По штату там полагалось три человека, но зачастую подолгу мы жили вдвоём.
Несмотря на то, что станция наша располагалась недалеко от Душанбе, зимой добраться к нам было непросто, продукты и другие необходимые грузы завозились заранее на вьючных лошадях и ишаках. Позднее, уже при мне, построили вертолётную площадку...
Горная гидрометеостанция в семи километрах от Душанбе в верховьях речки Сиамы (тадж. Сиёмы)
В приведённом ниже фрагменте автобиографической книги «Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога» монах Симеон Афонский рассказывает о своём знакомстве в начале 80-х годов прошлого века с будущим епископом Панкратием, тогда ещё молодым человеком Виктором (имена в книге изменены автором. – прим.).
«... Через неделю приехал Пётр и рассказал, что его знакомые устроились работать на горную гидрометеостанцию, почти рядом с Душанбе, чтобы там молиться в уединении.
– Вот как? А я там работал одно время… – удивился я.
Он обрадовался:
– Так ты знаешь дорогу на эту станцию? Давай сходим вместе к ним в гости!
Мы договорились утром выйти в путь, и здесь я совершил ошибку, чуть не стоившую нам жизни. Предположив, что в этом ущелье ещё не выпал снег, я одел лёгкие горные ботинки, а не сапоги. То же самое сделал и мой товарищ.
На автобусе, а затем на попутной машине, мы добрались до устья нашей реки, где тропу уже слегка припорошил снег. Это не показалось мне опасным, и мы бодрым шагом начали подъём по горной тропе.
Длинный затяжной подъём к метеостанции длиной в семь километров обычно можно пройти за час или полтора, если не спешить. Но в этот раз всё случилось иначе и не так, как мы предполагали.
***
По дороге на метеостанцию
Мы вышли в путь в два часа после полудня. Через несколько километров высота снежного покрова возросла до колен, но возвращаться обратно не хотелось, так как пока светило солнце, было тепло.
Вода от мокрого таявшего снега начала хлюпать в ботинках. Идти становилось всё труднее, потому что толщина снега неумолимо увеличивалась. Солнце быстро зашло за горы и повеяло холодом. Потянул лёгкий мороз, и мокрые ноги начали мёрзнуть. Силы постепенно оставляли нас, и каждая нога казалась такой тяжёлой, как будто на них висели многопудовые гири.
– Знаешь, а дело наше не очень хорошее… – сведёнными от холода губами осторожно сказал я моему усталому спутнику.
Тот ещё не видел опасности, хотя, как и я, устал очень сильно.
Уже долгое время мы поочередно прокладывали тропу в глубоком снегу: один прокладывал дорогу, а другой шёл позади. Пока солнце не зашло, мне ещё как-то удавалось угадывать тропу, полностью заваленную глубоким, по пояс, снегом. Но вот из-за горных хребтов вышла луна и снежная пелена наполнилась зыбкими мерцающими искрами. Тропы не стало видно, и мы начали проваливаться в глубокие ямы между камнями, иногда утопая по шею в снегу. Всё это отнимало последние силы. Стоять было нельзя: мороз сразу сковывал всё тело, одежда покрылась мерзлой коркой льда, а идти было невозможно – силы нас полностью оставили.
Так мы некоторое время стояли, увязнув по пояс в снегу. Ноги и руки давно потеряли чувствительность и не ощущали мороза.
Мой смелый друг не поддался панике:
– Слушай, Фёдор, давай молиться, Бог поможет! Нужно идти…
Мы начали молиться. На каждый трудный шаг мы говорили: «Господи… помилуй…» – и действительно, сил и отчаянной решимости значительно прибавилось.
Растаскивая по очереди снег всем телом (а его уже было по грудь), Пётр и я неведомо как добрались до последнего подъёма, откуда через заснеженную поляну был виден домик метеостанции. В маленьком окошке приветливо горел свет.
Горная гидрометеостанция в верховьях Сиамы
Мы попробовали кричать хриплыми голосами, но нас никто не слышал, а наши голоса были слишком слабы.
Из последних сил, на дрожащих ногах мы добрались до освещённого окна. Один парень с небольшой бородкой печатал что-то на пишущей машинке, другой стоял к окну спиной, подкладывая в печь дрова.
Было около десяти часов вечера, когда я стукнул в окно. Крепыш, сидевший у машинки, перестал печатать и замер, глядя недоуменно в темноту, а другой обернулся и начал прислушиваться. Тут мы с Петром не выдержали и заколотили в дверь обмёрзшими руками. Ребята распахнули дверь, втащили нас в дом и помогли стащить стоявшую коробом мёрзлую одежду.
Они налили в таз холодной воды, и мы опустили в воду руки, пока они не обрели чувствительность, а затем отогрели ноги. В руках и ногах появились сильные боли. Серьёзных обморожений, вроде, не было, но сильные боли долго не отпускали нас.
Мы с трудом переоделись и только потом, за горячим чаем, обрели способность говорить.
Из беседы с сотрудниками выяснилось, что на гидрометеостанцию эти люди устроились недавно. Тот, кто печатал на машинке, был инженер, переехавший в Душанбе из Киева, возрастом чуть постарше меня, а который топил печь – архитектор, закончивший в Душанбе политехнический институт, моложе меня лет на шесть. Они стали на долгие годы моими лучшими друзьями, и с ними я прошёл первые уроки и экзамены настоящей дружбы, которая принесла много радостей и немало испытаний нашей стойкости и решимости.
Это были верующие молодые люди, только начавшие искать свой путь к вере и молитве и пытающиеся через доступный им небольшой набор книг определить свои ориентиры в Православии. Они уже почувствовали вкус к молитве и ради неё поселились в горах, чтобы испытать себя в уединении.
Вечер на Сиаме
Того, кто печатал на машинке (как потом я узнал – молитвенное правило), звали Геннадий. Он привлёк меня спокойным рассудительным характером, и с этим человеком мы за долгие годы дружбы ни разу не поссорились.
Виктор-архитектор, в больших очках, в то время был больше занят своими проблемами: он увлекался постом и постился до того, что поражал всех своей невероятной худобой и вызывал чувство удивления силой воли.
Наши метеорологи оборудовали для жизни две комнаты и даже обжили бетонную комнату, где раньше находился склад. Там они поставили железную печь и две раскладушки, на которые и уложили нас ночевать. Печь быстро прогрела воздух в комнате, и мы уснули счастливыми и радостными от встречи с этими хорошими людьми.
Проснувшись утром, Пётр и я с удивлением заметили, что мы даже не простудились после ужасов прошедшего дня. Но опасность оставалась, как нас предупреждали в один голос наши друзья: если начнётся снегопад, то он может полностью отрезать нашу последнюю возможность спуститься вниз по проложенной нами снежной борозде.
Мы попрощались с заботливыми хозяевами станции, договорившись почаще общаться друг с другом, насколько это будет возможно...».
Публикация сайта Валаамского монастыря