В общем, всё продвигалось не спешно, как оно в России испокон веков и было заведено. Своих, отечественных Сэмуэлей Кольтов и Смитов с Вессонами, которые бы самозабвенно изобретали (а если бы и не изобретали сами, то перекупив изобретения других, несмотря ни на что воплощали бы в жизнь опережающие время оружейные проекты), в то время у нас почему-то не наблюдалось. Увы, очень бы хотелось бы мне сейчас сказать иначе, но не могу покривить душой. В лучшем случае изготовляли вполне сносные подражания, творчески их совершенствуя (это у нас в крови), не особо при этом заморачиваясь со всякими патентами (и это тоже правильно!).
Словом, необходим был ускоритель процесса, каковым у нас, сами знаете, завсегда являлась личная позиция первого лица государства, и так уж получилось, что с этим ровно в тот момент у нас было всё весьма и весьма неоднозначно.
С одной стороны, царствующий в то время Николай Первый был инженером-технарём (примерно, как Пётр Первый, только образованнее) и даже лично (!), будучи на оружейном заводе в Туле, проводил заварку ружейных стволов. То есть, он был технарь, разбирающийся в технологии изготовления оружия. При этом Николай Павлович был насквозь военным человеком, всегда ходил в военном мундире и позиционировал себя как «командир инженерных войск», которые он любил и в деятельности которых преотлично разбирался.
Ко всему прочему, он был спортсменом (говоря современным языком) и имел атлетическое телосложение (а вы знали, что рост Николая Первого был 189 см?) и занимался, как бы мы сейчас сказали, «тренировками с оружием». Именно тренировками, и именно с оружием. Просто время тогда было такое, что «нунчак-катан-саев» и прочего табельного инвентаря, «заточенного» под тренировки боевыми искусствами, в России ещё не существовало, а до изобретения той же шашки, пригодной для спортивной фланкировки, оставалось ещё добрых полвека.
Вот и работал самодержец земли русской с тем, что было под рукой и что на войне всегда будет востребовано — с ружьём. Советская историография царское увлечение пыталась представить в негативном плане — дескать, этот «Николай Палкин» был настолько солдафоном, что даже находясь в добром уме и здравии (тонко намекая, что скорее всего он в нём и не пребывал), по своей воле занимался такой дурью как ружейные приёмы. А ничего плохого в данном занятии не было, ибо император просто-напросто «работал с оружием», и делал это в понимании слова, близком современному миру боевых искусств.
Дело в том, что царь отрабатывал ружейные приёмы и прочие «экзерциции» не только ради патологической любви к муштре, как это очень хотели представить его многочисленные недруги, но ещё и практиковал технику штыкового боя, без которого война тех лет была просто немыслима, и который системно составлял с ружейной «экзерцицией» единое целое. Смею предположить, что покажи ему кто-нибудь нормальную шашку и приёмы фланкировки, то Николай Первый, возможно, на них бы тоже переключился, но судя по всему, никто ему их так и не показал (да и шашек толковых ещё не было).
Поскольку тезис «пуля дура, штык молодец!» в России как более нигде продолжал сохранять свою крайнюю актуальность, то императорские упражнения имели под собой большой практический смысл. Как лично для императора (ибо спорт — это всегда хорошо!), так и для армии, потому как будучи педантом в хорошем понимании этого слова и имея природную тягу к систематизированию, именно благодаря усилиям Николая Первого русский штыковой бой был поставлен на научную основу. Но, опять-таки — поставлен-то поставлен, но с непременным привлечением иностранных специалистов. Видать, болезнь у нас такая, что без них в России просто никуда (и особливо в сфере национальной воинской культуры).
Тем не менее, практикование и продвижение ружейно-штыкового направления лично первым лицом государства, являлось весьма полезным делом для вооружённых сил империи. Хотя, безусловно, ещё бы полезнее для них было, если бы он вдобавок к ружейным приёмам полюбил бы ещё и стрельбу из скорострельного оружия. Но, увы, не любил её наш государь-император. Потому и не ускорялся данный процесс в России надлежащим образом, будучи стабильно вялотекущим.
Меж тем дело шло к 1853 году — к году, когда обуянный внезапно нахлынувшим приступом братской любви к туркам весь западноевропейский мир вдруг сердобольно проникся проблемами горячо «любимой» им (в кавычках) Османской империи (вот уж кого европейцы точно «любили», дальше некуда), и всё той причине, что эта беззащитная Турция (гм!) якобы претерпевала жесточайшее угнетение со стороны невежественной и грубой как медведь России. Скажете, бред? Да, но для начала войны этого оказалось вполне достаточным. Войны, которую мы называем «Крымской», хотя по сути это была «нулевая мировая», поскольку практически весь тогдашний западноевропейский мир и примкнувшая к нему, уже тогда мнившая себя «как бы Европой» Турция, будучи идейно возглавляемыми англосаксами, единым фронтом выступили против России.
Вообще-то, в этом не было ничего такого сверхнеобычайного, потому как существует один такой препоганенький закон геополитики, согласно которому, начиная с семнадцатого века, в среднем два раза в столетие (не в том смысле, что ровно через пятьдесят лет, а в том, что два раза в век) они обязательно приходят к нам с войной. Приходят, дабы в очередной раз смачно получить по мусалам и, утерев кровавую юшку, утихомириться, исподтишка при этом подрыкивая и недобро посверкивая глазами в нашу сторону в очередной условно-полувековой мирный период (на большее у них не получается).
Уж не знаю, зачем всё это им нужно, но такой закон геополитики объективно существует, и вот тогда, в середине девятнадцатого столетия, они его в очередной раз в жизнь сполна и воплотили, подобрав для этого самое удачное для себя время, обусловленное нашим отставанием в плане научно-технического прогресса. Но поскольку мы здесь пишем не «Севастопольские рассказы», а статью о стрелковом оружии, то именно о нём мы, в контексте той войны, и расскажем.
Вот тут всё более чем печально. Даже писать об этом как-то горько, но в 1852 году (за год до войны), в условиях крайне обострённой международной обстановки, в атмосфере которой всё явственнее ощущался кисловатый запах пороха, мы принимаем на вооружение новый образец… ружья! Я не оговорился — именно ружья, естественно, что гладкоствольного (на то оно и ружьё) и дульнозарядного. Спасибо ещё, что капсюльного. Ничем таким примечательным оно от предыдущих моделей не отличалось, кроме разве что более удобного ложа.
И то добро — всё-таки прогресс, потому как эргономика и всё такое, да и государю-императору тренироваться с более удобным ложем стало ещё сподручнее (хоть какая, но всё ж-таки польза).
Правда, по нашему скромному разумению, ложа российского ружья была вполне добротно отработана ещё Петром Первым, создавшим в 1715 году славную «русскую пехотную фузею» на основе голландской модели. Мы намеренно поместили изображения этих двух видов оружия рядом — даже неспециалисту видно, что их основное различие заключается исключительно в спусковом механизме (там капсюльный, тут ударно-кремневый), во всём же остальном облике можно увидеть явную схожесть, если не сказать, что тождественность. Так что даже то «эргономическое» достоинство, которое вроде отмечалось в 1852 году современниками у появившегося через сто сорок лет после петровской фузеи ружья (видимо для того, чтобы хоть что-то положительное сказать), на поверку оказывается спорным. Других же преимуществ у него и вовсе не было.
И не сказать, что создавая это убожество (а как его ещё назвать?) наши военные деятели не осознавали того очевидного факта, что оно морально устарело даже не в чертежах, а ещё в замыслах по своему созданию. Осознавали, и настолько, что хотели поначалу сконструировать вполне себе нормальную винтовку, дабы твёрдо идти в ногу со временем, тем паче, что мы вроде бы уже обладали и собственной технологией нарезки винтовочных стволов по системе Гартунга.
Но тут выяснилось, что обладали мы именно с оговоркой «вроде бы», потому как при серьёзном подходе оказалось, что эта доморощенная нарезка, выполняемая с русской смекалкой и тем, что называется «на коленке», пригодна лишь для стволов больших диаметров (да и то, в ограниченных количествах), а потому быть применимой для промышленных масштабов никак не может.
Да и с масштабами промышленными в российской империи тоже оказалось не всё благополучно, поскольку устаревшее прадедовское оборудование на водной тяге уровню производства середины девятнадцатого столетия уже никак не соответствовало.
Продолжение следует...
Владимир Ерашов
ст. Старочеркасская, Россия
